Душехранитель - Гомонов Сергей "Бродяга Нат" (читать хорошую книгу .txt) 📗
Первое же озарение, первый же лучик истинной Памяти поверг меня в состояние, когда кажется, что ты постигла все, что теперь — лишь замереть и уйти, уйти в небытие, навсегда, храня внутри себя эту безбрежную вселенную… Это случилось со мной уже так давно, и я с трудом заставила себя перешагнуть неведомый рубеж. Только ради сына, который держал меня здесь, который не давал закрыть глаза, спрятаться, увлечься фантомной идеей спасенья через очередную гибель.
Пустыми глазами смотрела Рената в мерцающий телеэкран…
ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ИЮЛЬ. МЮНХЕН
Кажется, на этот раз операция помогла. Андрей уже вставал и мог изредка прогуливаться по маленькому больничному парку. Это лето в Германии выдалось на редкость дождливым, прохладным, неласковым, но Серапионов был рад любой погоде, потому что способность двигаться возвращалась к нему, а боли понемногу отступали.
Пациенты-немцы с удивлением смотрели из окон своих палат на странного человека, бродившего под дождем.
Андрей подходил к арке ворот, с которой стекали капли, подставлял руку и смотрел, как растекается влага по коже. В последний раз он делал так много лет назад, будучи мальчишкой.
Сегодня дождь лишь накрапывал, и в парке Серапионов был не один…
…Виктор Николаевич Рушинский оставил свой автомобиль на парковке, ровный асфальт которой расчерчивали яркие линии. Машины посетителей стояли по одну сторону, машины медперсонала — по другую. Ровными рядами, как на плацу.
Рушинский усмехнулся, по привычке заблокировал дверцы (хотя здесь это была лишняя мера предосторожности) и взял карточку из рук дежурного.
Вчера он привез сюда жену, Аллу, с острым аппендицитом, и теперь приехал проведать ее после операции…
…Андрей свернул с главной аллеи, направляясь к беседке под огромным каштаном. Говорили, что этому дереву почти сто лет. Здесь всегда было тихо и загадочно. Даже мрачно. А жизнелюбивые общительные немцы, подчиняясь указаниям психологов, утверждающих, что для скорейшего выздоровления необходимы только положительные эмоции, избегали таких «готических» мест…
…Виктор Николаевич прошел по главной аллее четырьмя минутами позже и скрылся за прозрачными дверьми, что разъехались при его приближении, а затем, поглотив, снова сомкнулись…
…Серапионов постоял в беседке, потирая пальцем известку на колонночке. Строение совсем недавно отремонтировали. Дождевые подтеки не оставляли на побелке ржавых разводов: известь быстро высыхала, и колонны вновь становились девственно-белыми.
Сегодня с утра в душе Андрея поселилась какая-то тревога. Он не мог дать ей определения, не мог понять, в чем причина. А теперь ощутил на себе взгляд. Отчетливо ощутил, почти осязаемо. Даже засвербело в поврежденных позвонках.
Может быть, правы немцы, считающие, что для выздоровления нужно избегать мрачных ландшафтов и построек. Серапионову стало не по себе, а кроме того он уже устал. Пожалуй, пора в палату. Да уж… закинуть, по обыкновению, в рот пару горстей разноцветных таблеток, получить в свои до синевы исколотые вены очередную инъекцию — и спать. Нормальный распорядок дня, образ жизни, ставший для некогда активного и живого Андрея почти привычным.
— А я смотрю-смотрю: чай, не Андрюшка ли? — послышался знакомый голос.
Сдавленный корсетом, Андрей неловко обернулся. Рушинский! Наваждение? Да нет, вот он! Постарел чуть-чуть, но в целом — прежний Рушинский!
— О-о-о, здравствуйте, Виктор Николаевич! — Серапионов с искренней радостью обнял друга покойного отца.
— А ты что это так осунулся, Андрюш? Да и вообще — что здесь делаешь? Ошейник этот… Что случилось?
Серапионов с неохотой — не любил он распространяться о болезнях — в двух словах рассказал об авиакатастрофе трехлетней давности. В глазах Рушинского мелькнула жалость:
— Ну, спасибо хоть жив остался, — Виктор Николаевич осторожно похлопал его по плечу. — А хворобы — это преходяще. Молодой, справишься… В нейрохирургии лежишь?
— Да. На третьем этаже.
— В другой раз — завтра-послезавтра — обязательно заскочу. Давай присядем, что ли? Набегался я за сегодня…
Рушинский двинулся к деревянной скамейке в беседке.
— Вы садитесь, мне нельзя… — Андрей с усмешкой показал на свой «воротник».
— Да, да… вижу, вижу… Эх… А у меня вот Аллка на старости лет выдала: с аппендицитом слегла. Вишь, как оно выходит! Не она бы — так и не встретиться нам… — Рушинский слегка поддернул брючины и с кряхтением уселся на низенькую скамейку.
Затем он вытащил сигару и вкратце рассказал о том, как живет и работает в Мюнхене.
— Еле-еле доехал сегодня. Улочки узенькие, да еще все и поперекрыли из-за этого шествия-карнавала. Весело тут ребята живут, ей-ей…
— Ну, не скажите, — Андрей прислонился к колонне: очень устали ноги, но пообщаться со старым знакомым хотелось вопреки всему. — Тут даже бухают по расписанию…
Виктор Николаевич фыркнул и, хлопнув себя огромной ладонью по ляжке, расхохотался:
— Ох, и не поверишь! И охота по принципу «Подстрелил — выпусти!» Я ведь, ты знаешь, в Сибири любил поохотиться. Был у меня знакомый под Барнаулом, к нему в сезон нагрянешь, гончих возьмешь — знаешь, белые такие с рыжими подпалинами, ла-а-асковые, лишний раз ни за что не гавкнут!.. И в лес! Душу отведешь, потом и дела как надо идут… А тут один раз поехал, так больше и не хочется… Лицензии, договоры, налоги какие-то, холера их разберет, что еще, я сам запутался в этих бумажках… Тьфу ты, думаю, ну их к такой-то матери! Лучше мы, вон, с Викой, младшей моей, в тир сгоняем… Вичка-то моя тут на врача учится!
Андрей улыбнулся. Помнил он, помнил обеих дочерей Рушинского. Ольгу-красавицу лучше помнил, чем маленькую Вику. Наверное, старшая уже замуж вышла.
— А что, Андрюш, давай как выпишешься — к нам? Местных в гости не дозовешься, а если и дозовешься, то червонеешь потом из-за порядков ихних… Было один раз: я им от души, все на стол, вечер вот такой, — (Виктор Николаевич показал большой палец), — а по уходе эти болваны все обоср…ли: смотрю — кто деньги, кто чеки под тарелки запихивает. Кошмар какой-то. Я раньше-то в буржуяндиях не жил, так, от знакомых слышал про это, да не верил. А тут — на своей шкуре, как говорится… Тоже плюнул, теперь в рестораны коллег вожу. Хотят расплачиваться — пусть расплачиваются… Не понять нам их, Андрюша… Так зайдешь?
— Да с удовольствием!
— Ну, давай, давай, парень… — Рушинский поднялся и снова тронул плечо Серапионова. — Поехал я, время поджимает. На днях заскочу. Надо тебе чего-нибудь привезти?
— Да нет, ничего не надо. Разве что книгу какую-нибудь…
Рушинский подмигнул:
— Али журнальчик непристойного содержания? А? А?! Ха-ха-ха! Ну все, бывай!
Они обменялись рукопожатием, и бодрячок-Рушинский покатился в сторону парковки. Андрей долго смотрел ему вслед.
Виктор Николаевич покачал головой. Изменился Андрюшка, сильно-сильно изменился. Просто другой человек. Болезнь — она, конечно, всегда людей меняет, но чудилось Рушинскому, что не только в ней дело. Вот Ольге сюрприз будет! А то все тайком фотографии с того Нового года разглядывает, за все три года, что они здесь, ни на одного парня даже не взглянула. Так ведь лучшие годы растранжирила бы, весь цвет, не попади мать в эту больницу. Может, и у Андрейки к Оле что-нибудь в сердце появится, кто знает. Ну, молодежь! Знать, судьба… Вовремя Аллу прихватило, прости господи! Рушинский усмехнулся.
Серапионов же утомленно вытянулся на своей кровати. Толстозадая медсестра подала ему два стаканчика с лекарствами, молча поставила укол и удалилась. Андрей закрыл глаза и тут же провалился в сон.
ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. НИКОГДА. РОСТАУ
Одним богам ведомо, сколько времени стоит лагерь полководца под стенами Инну. Неявны и неясны цели полководца — даже для него, правой руки властелина. Оправа талисмана на шее вечного воина до сих пор пуста, хоть и родилось недавно Пятое Солнце… Расколото и сожжено в прах сердце повелителя, и не собрать его, и не воссоздать талисман.
