Профилактика - Ильин Владимир Леонидович (читать книги онлайн регистрации .TXT) 📗
— Айбо, внимание, — сказал я. — Запомни: я — твой новый хозяин.
В глубине «зрачков» пса замигал огонек — аудио— и визуальная информация записывалась процессором в оперативную память.
Несмело, словно опасаясь, что пес может укусить меня, я протянул руку к Айбо и погладил его по голове.
Пес взвизгнул от радости, лег на брюхо и, забавно виляя своим псевдохвостом, подполз ко мне вплотную и потерся о мои ноги.
— Ну вот мы и опять вместе, малыш, — сказал я невольно дрогнувшим голосом. — Хороший песик, хороший!.. Идем, я накормлю тебя, а то ты, наверное, проголодался за столько лет!
Впрочем, даже этого от меня не требовалось. Я совсем забыл, что Айбо может заряжать свои аккумуляторы сам, без посторонней помощи. Он выбежал за мной в коридор, локализовал своими датчиками ближайшую электрическую розетку, выдвинул шарнирный хвост-токоприемник на нужную длину и подсоединился к электричеству. При этом он, не переставая, довольно урчал, как настоящая собака, которой дали аппетитную косточку.
С этого дня жить стало легче, жить стало веселее, как выражался когда-то с трибуны «отец народов».
Правда, Айбо не был оснащен синтезатором речи, как последующие поколения игрушечных роботов, но я не очень-то жалел об этом. Собака и не должна говорить. Она должна понимать своего хозяина и быть ему верной.
Айбо спасал меня от тоски и одиночества целых два месяца.
Бедный пес, он делал все, что было заложено в него функциональными программами, чтобы угодить мне. Но он и не подозревал, какая я скотина.
Иначе не объяснишь, почему я вначале умилялся каждому движению своего механического друга, ласкал его, учил выполнять новые команды, разговаривал с ним, но потом, как и в детстве, что-то случилось со мной опять, и я всё чаще стал ловить себя на том, что Айбо начинает надоедать мне, а потом и все больше раздражать. Мне стало не нравиться именно то, для чего пес был изначально предназначен. Он был слишком послушен, и от него нельзя было ожидать каких-нибудь шалостей, которые присущи настоящим щенкам. Он не путался под ногами, не грыз втихомолку обивку дивана и не способен был наделать лужу посреди ковра. Он не надоедал мне бестолковым лаем по ночам и не требовал кормить его в тот момент, когда я уже засыпал.
Я попытался разобраться в себе, чтобы понять, почему это происходит, и сделал неожиданный и безжалостный вывод, что дело во мне самом.
Просто я не умею любить по-настоящему, вот и все. Никого — ни людей, ни животных, ни роботов. Мне слишком быстро надоедают все, и Любляне повезло, что она не осталась в нашей стране из-за меня, а уехала вместе со своими родителями. Все равно ничего хорошего из нашего влечения друг к другу не вышло бы. Наверняка в конце концов мне надоела бы и она, и тогда я превратил бы ее жизнь в одну сплошную муку. Я бы возненавидел ее и изводил бы желчными придирками, а она, по своей душевной мягкости, терпела бы меня молча, с виновато-прощающей улыбкой, и только ночью позволяла бы дать волю слезам, уткнувшись в подушку, пока я сплю...
И тогда мне стало страшно, и я впервые в жизни сорвался в многодневный запой.
Трудно сказать, сколько именно он длился — три дня, неделю, месяц? — но однажды я с трудом пришел в себя и не смог выудить из своей памяти ничего, кроме каких-то бессвязных обрывков, не дающих представления о том, как я провел все это время.
В одном из таких фрагментов я сидел на кухне за столом, и передо мной стояла невесть откуда взявшаяся бутылка водки, то ли наполовину пустая, то ли наполовину полная, а за окном была кромешная тьма и вокруг было тихо (следовательно, дело было ночью), если не считать включенного на полную громкость телевизора в моей комнате да стука по трубам отопления, который доносился откуда-то снизу. Стол был залит какой-то мерзко пахнущей жидкостью, и на полу валялись осколки разбитой трехлитровой банки. В углу скулил, как живой, Айбо (неужели это я дал ему такую команду?), а дверь балкона была почему-то распахнута настежь, и из нее тянуло сырым ветром (следовательно, на улице шел дождь)...
Однажды я обнаружил себя лежащим в ванне, заполненной чуть теплой (видимо, давным-давно остывшей) водой, и на краю полки для туалетных принадлежностей светилась индикатором подключения к сети моя электробритва, и я представил себе, что было бы, если бы она рухнула в ванну, когда я был в беспамятстве, но мысль эта меня не ужаснула, а лишь наполнила досадой: лучше бы все кончилось именно так, в пьяном сне, чем мучиться от жуткой головной боли и сознания своей никчемности... И тогда я вылез из ванны, как был, голышом, дрожа от холода, и, завернувшись в полотенце, попытался заставить Айбо принести мне холодного пива, но из этого, конечно, ничего не вышло, и тогда я сам прошел на кухню и, нашарив в холодильнике очередную емкость пива (почему-то на этот раз она оказалась не бутылкой «Ярославского» или «Клинского», а банкой «Хейнекена»), жадно высосал ее, запрокинув голову, а снаружи опять было темно («Опять ночь... — сказал отец Кабани и упал лицом в объедки»)...
...А дальше было вообще нечто невообразимое. Будто бы я с кем-то разговариваю, вот только лицо собеседника и памяти не задержалось, но мне это неважно, я пытаюсь доказать, что все мы никому не нужны и что жизнь — бессмысленная штука, а по ушам бьет откуда-то взявшаяся громкая музыка, и рядом со столом пляшут какие-то пышнотелые девки, виляя бедрами... Будто я кричу кому-то во тьму, перемежаемую вспышками света: «Пива! Еще пива! Много-много пива! Для всех!»... И тут же, без всякого перехода, — ночной холод, от которого зуб не попадает на зуб, какие-то скамейки, вокруг — кусты, пахнущие свежей зеленью, и мы сидим с кем-то и продолжаем какой-то давний спор... о чем? О чем-то важном, но понять, что это такое, уже не в моих силах... А потом я будто бы валяюсь на заднем сиденье машины, и меня куда-то везут, а вокруг снова ночь, изредка разрываемая светом фар и желтым чахоточным светом уличных фонарей... Кто меня вез и куда? Это навсегда останется для меня загадкой...
Так длилось до тех пор, пока меня не угораздило очнуться в очередной раз не нескончаемой ночью, а днем. Лежал я на полу своей собственной отшельнической пещеры, уткнувшись носом в вонючий ковер, почти одетый (правда, все мое одеяние заключалось в трусах и в куртке-ветровке на голое тело), а прямо перед моим носом нагло валялся раздавленный чьей-то мощной стопой окурок.
Это непонятное явление и подвигло меня на выход из «штопора».
Хотя думать было больно и, кажется, даже нечем, но загадка непонятно откуда появившегося в квартире одинокого и некурящего молодого человека (то есть меня) окурка (беглая экспертиза показала: сигарета «Ява Золотая Легкая», докуренная до середины, причем без следов губной помады — значит, курил мужик. Или ненакрашенная женщина) заставила меня предпринять простейшие следственные действия с целью реконструкции предшествующих событий.
Первым делом я отправился в ванную, и этот путь длиной в несколько метров показался мне труднее пресловутого хождения за три моря тверского купца Афанасия Никитина. Под ногами путался какой-то мусор, а стены коридора угрожали то и дело сомкнуться и раздавить меня.
В ванной почему-то не загорался свет, и мне пришлось принимать водные процедуры на ощупь, в результате чего я чуть было не разбил стеклянную полку. Или зеркало, висевшее над ней.
Наконец, вылив мощную струю ледяной воды на голову и наглотавшись ее столько, что среда в моем желудке стала напоминать сильно разбавленный спирт, я вернулся в комнату, плюхнулся в кресло и принялся критически обозревать последствия того погрома, который накануне учинила какая-то очень буйная, разнузданная и вдрызг пьяная братия. В то, что такой бардак может быть делом рук одного-единственного человека, а тем более — меня самого, мне не верилось.
Однако дверь квартиры была исправно закрыта на замок и даже на дверную цепочку, балкон же, с учетом расположения квартиры на десятом этаже, не допускал возможности массовой эвакуации через него.
