Синдикат «Громовержец» - Тырин Михаил Юрьевич (читаем книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
Пельмень был нетороплив и массивен, но при этом нерешителен, если не сказать трусоват. Его отличал пессимистический подход к жизни, от которой он всегда ждал подвоха.
Они частенько сидели с Паклей во дворе, Пакля, бывало, делился новостями и наблюдениями, Пельмень же хмурился, мял и крутил по привычке левое ухо и находил во всем какие-то знаки беды. После этого первый, как правило, улетал в город на поиски новой информации и пищи для разговоров, второй же возвращался домой и, хмурясь, переваривал эту пищу.
Дома у Пельменя был телевизор, куча старых журналов с кораблями и самолетами, да еще аквариум со скаляриями, которых он называл почему-то «селедками». Ничем другим Пельмень интересоваться не хотел.
Наступил тот редкий день, когда Пельмень согласился покинуть периметр своего двора и посетить остальной мир. Они с Паклей шли на речку, где собирались исполнить один традиционный обряд, знакомый обоим со времен босоногого детства.
– ...И, значит, Бес взял у бати фотоаппарат, – рассказывал по пути Пакля, – привинтил к нему такую приблуду в полметра – все равно, что подзорная труба. Я сам в такую смотрел – близко-близко видно. И вот, значит, дождался, пока Халабуда трусы снимет и заплавает, нащелкал кадров со всех сторон. А сам фотографии делать не умеет. Понес их, дебил, заказывать в ателье. А там Дрюня хромой работает, знаешь Дрюню? Через день Бес приходит за фотками. Приходит, значит... Дрюня ему навстречу выхрамывает. И как даст в хайло! Бес вскочил, а он опять ему – как вломит! И фотки эти на его глазах – в клочки рвет...
– За что в хайло-то? – хмуро поинтересовался Пельмень.
– Ты слушай! Бес, дебил, у умных людей-то не стал спрашивать. А они бы ему сказали, что Дрюня этой Халабуде – родной брат. Понял?
– Брат? – хмыкнул Пельмень и осуждающе покачал головой.
Халабудой в Зарыбинске звали старую гречанку, очень толстую, черноволосую и усатую. Мало кому было известно ее настоящее имя, однако каждый сопливый детсадовец был о ней наслышан.
Знаменитость Халабуды базировалась на том, что каждую среду, если была хорошая погода, она шла на речку в одно и то же место, раздевалась догола и мылась.
Об этой привычке знали все. Каждую среду кусты напротив любимого пляжа Халабуды трещали от набившихся в них мальчишек. Халабуда была поистине огромна. На нее смотрели не как на обнаженную женщину, а скорее как на редкий биологический вид.
Как правило, зрители досматривали спектакль до того места, где гречанка, смыв мыло и шампуни, выползала на берег, потрясая своими складками. В этот момент наступала кульминация веселья: все вылетали из кустов, свистели и упражнялись в остроумии:
– Эй, сыска отвалилась! Вон плывет в корягах!
– Всю тину поела, бегемотина! Гусям не оставила!
– Ой, не могу! Баба нырнула – две деревни смыло!
– И плотину снесло!
И еще молодежь любила скандировать:
– В нашей речке сдохли раки – Халабуда мыла сраку!
Гречанка при этом обычно прикрывалась большой мочалкой, грозила исполинским кулаком и разражалась такой виртуозной русской бранью, что мальчишек аж зависть брала. Не одно поколение школьников познало с ее помощью самые тонкие нюансы инфернальной словесности.
Закончив выступление, Халабуда уходила в кусты и одевалась. И все равно в следующую среду приходила на то же самое место. К искреннему восторгу зарыбинских оболтусов.
Сегодня как раз была среда, и Пакля с Пельменем как раз шли на речку по хорошо известной обоим дорожке. Пакля на этот раз достал где-то старый театральный бинокль, что обещало сделать наблюдение в два раза интересней.
– Значит, брат, говоришь? – хмуро повторил Пельмень, по привычке накручивая на палец ухо. – Как бы нам от него не огрести...
– Ага! – оскалился Пакля. – Ему делать нечего, только нас по кустам караулить.
Почему-то сегодня зрительская ложа была почти пуста. Среди кустов торчали только двое совсем уж сопливых пацанят, да и те не из Зарыбинска, а из Правобережного поселка. Свирепо матерясь, они спорили, даст ли каратист по морде боксеру.
– Чего-то нету никого, – тревожно пробормотал Пельмень, тронув ухо. – Может, всех прогнали?
– Кто?!
– Ну, не знаю. Может, Халабуда мужиков попросила. Или Дрюня их попросил...
– Ага, конечно! Мужики, чтоб ты знал, сами сюда ходят прикалываться.
Пакля нашел в утоптанных кустах удобную позицию и бережно достал бинокль. Он был крошечный, как игрушка, помятый, но такая вещь в Зарыбинске считалась редкостью. И действительно, трудно найти театральный бинокль там, где нет театра.
Пельмень присел рядом на изогнутый ствол, древесина жалобно хрустнула под ним.
– У дядьки бинокль взял? – спросил он.
– Ага, – Пакля уже осматривал окрестности.
– А он где взял?
– А я знаю? Нашел в помойке, наверно.
Пельмень покачал головой и намотал ухо на палец. Он знал, что дядька Пакли – небезызвестный Денис Романович Паклаков – немалую часть жизни отдает помойным изысканиям.
– Везет людям, – вздохнул он. – Бинокли находят... Я вот ничего хорошего еще не находил.
– А ты искал? Ты только дома сидишь, «селедок» кормишь. Ладно, сейчас к нам такая «селедка» приплывет, что... – он замолк и принялся крутить окуляры.
Мысль о голой Халабуде, которая вот-вот должна была выплыть из камышей, вдруг задела в душе Пельменя какие-то потаенные струнки. Он потрогал ухо. Ухо было на месте.
– Слушай, Пакля, а у тебя баб много было? – спросил он.
– Много! – очень поспешно и заносчиво ответил тот. Потом добавил уже спокойнее: – Хватало. А у тебя?
– У меня... – буркнул Пельмень и помял ухо. – Да не совсем много. Маловато.
Пакля тихо хмыкнул. Он понял истинную цену этого «маловато».
– Ну а вот сеструха к тебе ходит, – сказал он. – Ты ее не забодал еще?
– Да ты что! – в ужасе проговорил Пельмень. – Она ж – сеструха!
– Ну и? У сеструх, что ли, копилка не с того места? Тем более двоюродная...
– Не, не... – Пельмень даже замахал руками.
– Дело твое. А хочешь, с Веркой-Отличницей сведу?
– А как? – заинтересовался Пельмень.
– Ну как... Так. Позову ее куда-нибудь... на речку вот можно. Ты уже на месте будешь. Потом я уйду...
– Ну-ну! А дальше?
– А что дальше? Если уже поддатая будет – хорошо. Если трезвая – стакан «сэма» не найдешь, что ли?
– А делать-то что? Про что говорить?
– Про что хочешь. Я, помню, ей рассказывал, как мы в Дятлове дрожжи в туалеты побросали. Помнишь, огороды затопило?
Пельмень, яростно накручивая ухо, задумался. Вызвал из памяти облик Верки-Отличницы – вечно пьяной, краснолицей, в прожженном сигаретами платье и расшлепанных кроссовках. Он представил, как сидят они на речке и он рассказывает ей про туалеты...
Пельменя вдруг передернуло.
– Нет, – произнес он с содроганием. – Не надо Верку.
– Смотри сам... А то можно и с сеструхой твоей на речке посидеть...
Пакля вдруг выпрямил спину, потом быстро встал и так энергично закрутил колесиком резкости, что бинокль жалобно скрипнул.
– Пельмень, – сказал он напряженным, каким-то даже звенящим голосом. – Пельмень!
– Чего ты? – перепугался приятель.
– Пельмень... ты когда-нибудь видел, чтобы корова на задних лапах ходила?
– Конечно! Нет, обожди... Как – корова? – Пельмень напряженно размял ухо. – На двух ногах? Ты чего, с дуба рухнул?
– Сам ты... Гляди туда.
Пельмень вытянулся, приложив ладонь к глазам. За поворотом реки поднимался луг, на краю которого темнел гребень хвойного леска. Действительно, на дальнем конце луга виднелось что-то, напоминавшее пасущуюся корову.
– Ну... вроде, да, корова, – пробормотал Пельмень. – И что?
– На задних ногах ходит, ты понял? – закричал Пакля. – Вот, вот опять, смотри!
– Да я ничего не вижу! Дай скорей линзы! – занервничал Пельмень.
– Обожди... – Пакля все наводил резкость, но никак не получалось. – Вот, вот опять!
– Ну дай мне! Дай мне! – Пельмень уже извелся от нетерпения.
