Двенадцатая реинкарнация. Трилогия (СИ) - Богдашов Сергей Александрович (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений txt) 📗
— Никогда не были на целлюлозно-бумажном комбинате? — я дождался отрицательного жеста академика и продолжил. — Представьте себе очень большое количество сушильных многотонных валов разного диаметра. По ним, со скоростью сто километров в час движется бумажное полотно. Чтобы не порвать бумагу, скорость всех валов должна меняться абсолютно синхронно. Имей мы частотные преобразователи, получили бы простейший алгоритм управления несколькими двигателями, выведенными на один — единственный регулятор. Мы же, как в демидовские времена, используем ремни, шкивы и прочие дедовские технологии. В итоге — только плюсуем и приумножаем потери прикладываемой энергии. Думаю, что дай мы бумажникам сотню недорогих преобразователей, так они только на них сэкономят столько электроэнергии, сколько не выработает генератор, который обойдется стране в тысячу раз дороже. И это ещё хорошо, если ещё в тысячу.
— Про экономию спорить не буду. Дело нужное. Надо учесть другое — валовое производство электроэнергии. Как не крути, а это один из основных показателей для развитых стран. Характеризует положение экономики и промышленности, знаете ли.
— У нас на Урале колхозники прошлым летом собрали рекордный урожай картофеля. Правда, потом половину- сгноили. Как считать будем? По количеству собранного, или сколько людям той картошки в итоге на стол попало, или правильнее будет прикинуть, сколько же её осталось, после того, как с неё кожуру очистили? С электроэнергией у нас так же. Выработали много. Пока передавали, сколько-то потеряли, а потом ещё и на месте потерь добавили. Могу напомнить, сколько электроэнергии теряется на одном километре ЛЭП. В лучшем случае двенадцать киловатт. На первый взгляд немного. Пока на глаза не попадёт цифра, показывающая, сколько тысяч километров таких ЛЭП по всей стране. А низковольтные линии сжирают уже совсем неприлично много. К нашей лаборатории двухкилометровый кабель провели, так потери составили три процента.
— Не считайте только, что учёные у нас Боги, а наша наука — всемогуща. В своё время я Сталину писал примерно то же самое. Могу даже на память кое-что процитировать. Наизусть выучил, пока, находясь в ссылке, это письмо раз тридцать правил да переписывал:
— "Если взять два последних десятилетия, то оказывается, что принципиально новые направления в мировой технике, которые основываются на новых открытиях в физике, все развивались за рубежом, и мы их перенимали уже после того, как они получили неоспоримое признание. Перечислю главные из них: коротковолновая техника (включая радар), телевидение, все виды реактивных двигателей в авиации, газовая турбина, атомная энергия, разделение изотопов, ускорители <…>. Но обиднее всего то, что основные идеи этих принципиально новых направлений в развитии техники часто зарождались у нас раньше, но успешно не развивались. Так как не находили себе признания и благоприятных условий". *
* (Из письма Сталину от 30 июля 1952 г. с Николиной горы (это, кажется, было последнее письмо ученого Сталину).
Помолчали. Собравшийся было начаться дождик, разродился несколькими каплями и затих. Тучи, подгоняемые лёгким ветерком, понемногу уплыли на запад, прикрыв собой багровую полосу заката. С высоты Воробьёвых гор, столица, помрачневшая из-за туч, смотрелась тяжеловесно и угрожающе.
— А что вы хотели? Образования у наших вождей кот наплакал. Сталин так и не доучился в духовной семинарии. Хрущёв, будучи студентом, стал парторгом Промышленной академии, которую потом разогнали, поскольку объём знаний она давала на уровне средней школы. Брежнев когда-то был землемером и инженером, но за сорок лет комиссарства и руководящей работы, наверняка добросовестно забыл всё, чему его в молодости учили. Что от них можно ждать? Широты научных взглядов? Предложения перспектив? Вряд ли. Я сам собираюсь дорабатывать свои открытия и идеи. Досуха их выжимать. До значимого практического результата, — не дождавшись ответа, я пнул камешек, лежащий на дорожке парка острым углом вверх. Неприятно будет на такой случайно напороться во время утренней пробежки.
— А я, по вашему, до значимого результата не дожал, — то ли спросил, то ли констатировал факт академик.
— На вас по теме сжиженных газов работало два института. Странно, но я не заметил, чтобы наши автобусы и грузовики массово перешли на такой вид топлива. Это я про сжиженный газ. Заодно быстро, просто и недорого решилась бы и проблема энергетики. Передай мощность с такого двигателя, работающего на газе, на генератор — и получит то же село и электроэнергию, и отопление, и горячую воду. Разве сложно было такие разработки попутно провести? Так бы электросети разгрузили, что смотришь, и не надо было бы пару — тройку лишних атомных электростанций строить.
— А не жидковаты автомобильные двигатели для энергетики будут? — тут же нашёл академик слабое место в моих рассуждениях.
— У нас, после войны, заводы, на которых танки делали, тоже не закрылись. Одних "тридцать четвёрок" сделали больше восьмидесяти тысяч. А у них, между прочим, двигатель, по номиналу, на четыреста лошадок. В пике — до пятисот. В киловатты перевести? Мало четырёхсот — берите судовые двигатели. Они ещё мощнее. Только я думаю, что четыре средних агрегата будут оптимальнее загружены, чем два больших. Да и профилактику проще проводить.
— В одном, Павел, вы точно правы. Большой славы такие проекты не принесут. Не хватает в них героического пафоса, и на первые полосы газет с ними тоже не попадёшь, — чуть криво улыбнулся учёный.
— Это смотря как подать, — не согласился с ним я, после недолгого раздумья, — Если под видом конверсии, то кто его знает. Можно и на первых полосах зарубежных газет отметиться, а не только наших центральных.
— Конверсия — это что? Превращение? Преобразование? — нахмурил лоб академик, услышав незнакомый термин.
— В нашем случае — перевод оборонной промышленности на выпуск продукции гражданского назначения. Разумеется, с максимально широкой оглаской в прессе. Мирная инициатива СССР, и прочие благоглупости. Впрочем, пропагандисты сами сообразят, как это лучше подать.
— Та-ак, уже теплее, заметно теплее. Можно даже сказать — горячо. Подождите-ка, так это же просто идеологическая бомба получится! Хм, времени у нас уже полвосьмого. Отлично, пойдёмте со мной. Думаю, мы успеем, — Капица резко сорвался с места, и, наклонив корпус вперёд, бодро попёр по одной из тропинок, поднимающихся в верхнюю часть парка. Наверху он осмотрел открывшуюся там аллею, и уже спокойнее пошёл в тот её конец, где виднелись люди, сидящие на парковых скамейках.
С первым мужчиной, лет тридцати пяти, академик обменялся едва заметным кивком, и уже совсем не торопясь, пошёл к старику, сидящему чуть поодаль. Тот то ли задумался, то ли задремал, опёршись на простенькую трость, и склонил голову так, что всё его лицо скрывали полы лёгкой летней шляпы. Шагах в десяти от лавочки, академик подал мне знак, чтобы я чуть приотстал, а сам, пройдя вперёд, негромко кашлянул.
— Добрый вечер, Пётр Леонидович. Давно ты сюда не заглядывал — отозвался старик, разгибая спину, и выпрямляясь, — Кто это сегодня с тобой, что-то не узнаю?
— Гость из Свердловска. В некотором роде мой коллега, хоть он так и не считает. Себя зовёт практиком, а нас клеймит теоретиками, — с лёгкой ироничной улыбкой отозвался учёный.
— Надо же. Он и тебя в теоретики записал? — слегка улыбнулся старик, и я только в этот момент понял, что вижу перед собой Косыгина. Члена Политбюро ЦК КПСС, а заодно и Председателя Совета министров СССР. Узнать его оказалось нелегко. На страницах газет и журналов, а то и на экране телевизора, Косыгин всегда выглядел, как уверенный и успешный Руководитель. В жизни всё оказалось не так. Передо мной сидел старик, не так давно перенёсший инфаркт. Выглядел он, прямо скажем, очень плохо. Вроде совсем недавно я смотрел в кинотеатре журнал, где он был бодр, весел и излучал море энергии, а теперь…
Интересная штука — инфаркт миокарда. Первую волну ужаса человек испытывает, когда его сердце останавливается, в глазах темнеет, от страха сжимаются сосуды, увеличивая и без того тяжёлое состояние. Обычно на эти мгновения приходится большинство летальных исходов. Многие инфарктники успевают увидеть и начало ослепительно белого, призрачного тоннеля, на который я уже насмотрелся за время реинкарнаций. У тех, кто выжил, очень часто чувство страха так и остаётся. Врачи даже название придумали — кардиофобия. Этой боязни подвержены многие люди. Хотя известно, что некоторые из них стараются не показывать своего иррационального страха, вполне понимая, что для него нет оснований.
