Танго железного сердца - Врочек Шимун (читать книги онлайн полностью без сокращений txt) 📗
Баланов уселся и взял в руки альбом принципиальных схем, заложенный измятым листом с пометками. Вычеркнул названия блоков, которые успел проверить. Придется убить на это массу времени – конечно, если его вдруг не осенит гениальная мысль.
Так или иначе, но Машина встала – а он пока не мог понять, почему.
От серийной М-20, выпущенной в 1958 году, лабораторная машина отличалась немногим: ее сделали в 59-ом, и в ней был еще один, дополнительный блок – обозначенный на схеме как «главный шкаф Е». Получается, кроме обычного «главного шкафа» потребовался добавочный? Зачем? И что значит это «Е»? Единый?
Баланов огляделся. Ага, вот она. Наклонился и вытащил из стопы толстую серую тетрадь, похожую на амбарную книгу. На обложке крупным почерком выведено: «Главный Е. Только с личного разрешения Красницкого». Размашистая подпись – и рядом прекрасная, образцовая, словно вырезанная из фиолетовой бумаги, клякса.
Интересно, подумал Баланов.
Он с удовольствием вдохнул запах старой бумаги, раскрыл тетрадь наугад. Через секунду брови у него поползли на лоб – и было отчего. В отличие от документации к остальным блокам Машины, все схемы «Главного Е» были нарисованы от руки – причем даже не чертежной тушью, а химическим карандашом. Вкривь и вкось; как бог на душу положит.
Очень интересно, подумал Баланов.
Он углубился в изучение принципиальной схемы. Пока ничего из ряда вон выходящего: каскад усилителей по напряжению, еще один – по мощности. Выпрямительный мост, тиристорный ключ. «Генератор хаоса» на двух вакуумных лампах – знаем, проходили.
Стоп, а это что? – Баланов даже не удивился. Рано или поздно он должен был найти что-то подобное.
Баланов посмотрел на портрет, висящий на стене в столовой. Рама была золоченая и массивная, в толстых мясистых завитках растительного рельефа, пыжащегося изобразить из себя нечто античное. За этими изысками совершенно терялся человек, на портрете запечатленный. А он стоил внимания: узкое, морщинистое лицо, запавшие щеки, нависающий лоб в обрамлении седых прядей, кустистые брови, словно маленькие белые взрывы.
Выпуклые глаза, смотрящие на Баланова равнодушно и холодно, как глаза насекомого.
Одет человек был в серый костюм – плохо пошитый, чисто советский; с галстуком-слюнявчиком и красной искоркой ордена на лацкане. Стекло, закрывавшее ранее портрет, было разбито. Осколки, застрявшие в раме, окружали человека – как сверкающие зубы. Казалось, он сидит в чьей-то оскаленной пасти.
Баланов посмотрел на осколки, лежащие на полу. В них отражалась стена, выкрашенная голубой краской.
Вокруг стоял характерный гул множества голосов, звон посуды, стук ложек, клацанье челюстей. Пахло пригоревшей картошкой и почему-то сухофруктами – хотя Баланов уже сто лет не видел здесь на обед ни картошки, ни компота. Все вокруг было в голубоватом свечении – идущие мимо люди оставляли за собой размазанный шлейф. Движения казались чуть рваными, словно в плохой анимации. Баланов моргнул.
– Юрий Серафимович. Юрий Серафимович, вам плохо?
Перед ним стоял Коршун – самый обычный, вполне материальный. Ощущение мира вернулось. Баланов сглотнул. Больно. Ощущение такое, будто глотку прочистили металлическим ершиком. «Что со мной, черт возьми, происходит?»
Он посмотрел на лысину Коршуна.
– Мне хорошо. – Баланов выпрямился. – Кто на портрете, не знаете?
Кирилл Мефодьевич посмотрел с сомнением.
– Как же не знаю? – сказал он. – Олег Леонидович Красницкий. Здесь его все знают. Генеральный конструктор, создатель Центра. Уникальная личность, между прочим. И физик, и математик, и биохимик, и на флейте, говорят, игрец. Здание, в котором мы находимся, построено по его проекту, представляете? Человек Эпохи Возрождения!
– Знаете что, Кирилл Мефодьевич, – сказал Баланов неожиданно, – а приходите ко мне сегодня в гости. Где-то в районе ужина. Я вас чаем напою.
С минуту Коршун молчал, глядя на Баланова уставшими, недоверчивыми глазами.
– Я… – начал он. В горле у него булькнуло.
– Вы были правы, – сказал Баланов. – Я действительно кое-что привез.
Коршун справился с собой. В глазах появился знакомый огонек, лицо сразу помолодело. Он выглядел лет на пятнадцать бодрее.
– Я приду, Юрий Серафимович. Обязательно.
Баланов кивнул.
Он повернулся и увидел уборщика – черноволосого, вихрастого парня в синем халате. Парень сосредоточенно работал щеткой на длинной ручке, лицо его был угрюмым.
Баланов пригляделся и невольно вздрогнул.
Парень подметал вокруг разбитого стекла – очень тщательно, чтобы не коснуться осколков.
Округлый серый камешек, каких полно на берегу любой деревенской речки, засунут между грубо расклепанными медными пластинами. На камешке мелкие царапины – какие-то рисунки и буквы. Скорее всего, иврит, подумал незнающий языков Баланов. Алхимические заклинания. Или Каббала. Или цитаты из Некрономикона безумного араба Аль-Хазреда. Сейчас он бы ничему не удивился. Баланов подсветил фонариком – нет, не показалось. Весь «главный шкаф Е» был смонтирован вокруг этой непонятной фиговины, которую словно на коленке делали. Причем, кажется, кувалдой. Он придвинулся ближе, увидел на позеленевшей меди круглые вмятины и характерные мелкие бороздки.
Поправка, решил Баланов. Молотком и плоскогубцами.
«Уж не сам ли Красницкий постарался?»
В серой тетради эта фиговина обозначалась как «Генератор струны». Зачеркнуто. Сверху написано: «Струна – бред! Туннель или ворота, вот это что. Окно в космическую Европу. Аве, Петр!»
К фиговине шла целая система паяных дорожек и тонкий силовой провод в горчичного цвета оплетке.
Красота, подумал Баланов, теперь у меня есть «окно в Европу» на двести двадцать вольт и ноль шесть ампера.
Кирилл Мефодьевич покосился на голубого «бегемота», но ничего не сказал. Прошел в комнату, опустился в кресло. Осторожно, стараясь погасить жадный огонек в глазах, огляделся.
– Чаю? – предложил Баланов вежливо.
– Да, конечно. Спасибо.
Коршун откинулся в кресле, оставаясь внутренне напряженным. Внимательно смотрел, как хозяин выставляет на столик стеклянную вазу с печеньем. Внимательно отхлебывал из чашки, внимательно жевал печенье. И молчал.
Баланов нахмурился. Эту встречу он представлял совсем по-другому. Он припирает Коршуна к стене. Доказательств достаточно. Он сам видел многое из того, что посторонним знать не следует… Почему же сейчас при здравом размышлении от его аргументов ничего не осталось? Ни-че-го. Булыжник? Смешно. Машина Смерти? Еще смешнее. Только одно у него, Баланова, в запасе…
Он нарочито медленно достал из верхнего ящика тумбочки маленький предмет, завернутый в почтовый пергамент; размером не больше спичечного коробка – только овальный. Кирилл Мефодьевич заерзал, глаза его неотрывно следили за движениями Балановских рук.
Сейчас ты у меня запоешь, подумал Баланов.
Когда сверток лег перед Коршуном, тот даже отшатнулся.
– Это… – он сглотнул. – Это чье?
– Ваше, – сказал Баланов мягко и вкрадчиво, будто много лет служил в белогвардейской контрразведке. Ему даже понравилась новая роль. Жестокий и обаятельный штабс-капитан Баланов, коварная скользкая змея в белых перчатках.
– Мое? – голос у Коршуна сел. Затем Кирилл Мефодьевич вдруг поднял голову и посмотрел на Баланова в упор. Усмехнулся – и вовсе не так, как положено жертве. – Да, мое, – спокойно сказал он. – Спасибо.
Баланов опешил. Образ безжалостного и обаятельного штабс-капитана разваливался на глазах.
– И вы… вы не боитесь? – спросил он, уже понимая, что выглядит беспомощно и глупо.
Коршун обидно засмеялся. Потом увидел лицо Баланова и замолчал.
– Как вы думаете, что это? – сказал Коршун неожиданно тепло, без тени насмешки или вызова.
Баланов пожал плечами. Блестящий образ контрразведчика рассыпался, ему ничего не осталось, кроме как сохранять хорошую мину. Вот и поговорили, подумал Баланов. Вот тебе и наживка.
