Магос: Архивы Грегора Эйзенхорна - Абнетт Дэн (библиотека книг txt) 📗
– Сестры! – позвал Баптрис. В его голосе слышалась тревога. – Помогите мне отвести этого несчастного обратно в палату. Он очень болен, он бредит, и я беспокоюсь за него.
И они послушались. Снежно-белые рясы и рогатые шапки покачивались при ходьбе. И их стало больше, чем раньше. Десять, пятнадцать…
– Пойдемте, Грегор, – позвал Баптрис. – Давайте я отведу вас обратно. Пусть организм борется с лихорадкой. Еще есть надежда.
– В этом месте не было никого с Терзанием, – сказал Эйзенхорн. – Здесь, в хосписе, не жили зараженные. Это было убежище, где находился лишь один выживший, один-единственный человек, перенесший эпидемию. Я читал отчеты. Это все ложь. Вы лжете.
– Помогите мне справиться с ним, – улыбнулся Баптрис.
Сестры приближались, и их рогатые шапки в лучах солнца напоминали оскаленные клыки. Их становилось все больше и больше, уже сорок… пятьдесят…
– Я хочу уйти, – сказал Эйзенхорн.
– Держите его, но осторожно, – велел Баптрис. – Он не понимает, что говорит.
Сестры окружили инквизитора. Казалось, они уже превосходят числом стрекочущих насекомых в джунглях. Эйзенхорн проталкивался через них, отталкивая призрачные руки и снежно-белые мантии. Где-то зазвонил колокол. Инквизитор добрался до металлических ворот в старой стене сада. За ними раскинулись джунгли, где под сумрачной сенью деревьев кишели насекомые.
Языки пламени клубились вокруг. Он открыл ворота и шагнул вперед.
– Наверное, у вас бывает много дел наподобие моего, – фыркнул крошечный старичок, сидящий с другой стороны стола.
– Дел? – переспросил Эйзенхорн.
В комнате царили полумрак и прохлада, как будто за окнами шел дождь или они пропускали мало света. В большом богато украшенном камине, похоже, не разводили огонь уже несколько сотен лет. Позолоченные часы на нем тикали медленно и размеренно, словно одно из насекомых в джунглях. На грубом ковре, покрывавшем деревянный пол, стояли стол и два простых стула.
– Можете присесть, – предложил старичок. – Если хотите, конечно. Устраивайтесь поудобнее. Нам предстоит разговор.
Эйзенхорн сел. Своего собеседника, сморщенного и ссутуленного, он с трудом различал среди складок дешевой поношенной мантии.
– У вас много дел вроде моего, – фыркнул тот.
– Я не понимаю…
– О, я уверен, что вы понимаете. Прекрасно понимаете, уважаемый. Вам просто все равно. И поскольку вам все равно, вы не хотите вспоминать.
– И что же я должен вспомнить?
– Людей, которых вы погубили, – сказал человечек. – Сколько их было? Со счета сбились? Но, я уверен, вы помните самых примечательных. Понтиуса Гло-то уж точно. Его поимка возвысила вас. Или сломала? А что с остальными? Не такими приметными, а? С небольшими делами? Незначительными? Что сталось с невиновными? Вы их помните? Или все они – просто лица, мелькнувшие на миг перед глазами? Вы помните меня?
– Я помню эту комнату, – ответил Эйзенхорн. – Помню часы, что тикают, как…
– А, значит, комнату вы вспомнили? Как мило! Конечно, вы помните ее. Ведь именно сюда вы их приводили. Всех. В эту комнату и в тысячи других таких же. Комната для разговоров. Комната, в которой медленно растворяется человеческая жизнь. И сколько жизней на вашем счету? Скольких вы сюда привели? Нет, не известных злодеев, а таких, как я. Неудачников. Тех, кто попал сюда с улицы из-за какого-то мелкого нарушения и обнаружил, что здесь от них не останется ничего. Ни гордости. Ни надежд. Ни грез. Ни средств к существованию. Ни имущества. Ни жизни. Вы хоть раз о них задумывались?
– Я не помню вас.
– Вот об этом-то я и говорю, дознаватель. Все еще дознаватель? Тогда было так. Но я уверен, что с тех пор все изменилось. Кто вы сейчас?
– Никто, – сказал инквизитор.
– Значит, уважаемый, мы поменялись местами. Потому что в прошлый раз, когда мы встречались, я был для вас никем. Меня зовут Им. Что-нибудь вспоминаете?
– Нет.
– Ну конечно нет. Вы всегда хорошо делали свою работу. Очень хорошо. Даже превосходно. Сказать почему?
– Полагаю, вы скажете в любом случае, мастер Им.
– Потому что вам все равно, – сказал человечек за столом. – Вы не испытываете угрызений совести. И это позволяет вам выполнять работу с абсолютной целеустремленностью. И никакие сантименты не могут встать на вашем пути.
– Драшер говорил то же самое, – пробормотал Эйзенхорн.
– Драшер? Это ваш друг?
– Нет.
Им ухмыльнулся:
– Я знал, что вы так ответите. Потому что у вас нет друзей. Никто не сближается с вами. Вы никого не подпускаете. Связь с кем-то была бы проявлением слабости. И потому сотни тысяч людей прошли через эту комнату, вы уничтожили всех и теперь даже не можете вспомнить их имен. Итак, бессердечность – причина вашего успеха в работе. Но возникает вопрос: зачем вообще все это делать?
– Зачем это делать? – переспросил Эйзенхорн.
– Да, да! Продолжать. Зачем посвящать свою жизнь защите человечества, если при этом не можешь позволить себе сблизься ни с одним человеком?
– Служба в ордо сопряжена с трудностями, – сказал Эйзенхорн. – Чем-то приходится жертвовать. Приходится держаться в тени, вдали от остальных. Это…
– Чушь! – отрезал Им. Он побарабанил костлявыми пальцами по столешнице. – По-вашему, уважаемый, Губительные Силы – угроза?
– Да.
– Как инфекция? Болезнь? Которую можно получить даже при кратком контакте с носителем и нельзя вылечить?
– Да, – повторил инквизитор. Тиканье-стрекот часов скребло по его разуму. – Это величайший ужас варпа. И он никогда не покинет человека после того, как коснется его. Скверна неминуема.
– И тем не менее он коснулся и вас.
– Это неизбежно при моей работе.
– Верно, – согласился Им. – Так же верно и то… Да вы и сами знаете что… Все инквизиторы умирают. Они по большому счету имеют срок годности. Их работа… как бы сказать… пятнает их. Они и сами становятся носителями болезни. Заражаются, выполняя свои обязанности. Независимо от целей и верности идеалам, все в итоге заканчивают одинаково. Я прав?
– У инквизиции есть способы защиты…
– Ну конечно, – кивнул Им. – Уход с активной службы. Ограничения. Заключение. Инквизиция следит и сама за собой. И когда один из своих заходит слишком далеко и ступает на неверный путь, его клеймят еретиком так же быстро и неотвратимо, как и любого другого еретика.
– Все так, как и должно быть.
– Но себя вы считаете исключением? – спросил Им.
– Нет, я… – Эйзенхорн замолчал.
– Вы всегда знали, по какому пути идете. Знали цену, которую нужно заплатить. Знали о неотвратимом…
– Я всегда принимал это.
– Но теперь – отрицаете. Столько лет, уважаемый, столько лет они пытались вас остановить. Заставить уйти в отставку, пока не стало слишком поздно. Ваши друзья… О, прошу прощения, я оговорился. Люди, которых вы называли друзьями, они все пытались, верно? И вы их не послушали. Потому что вам было виднее. Вы игнорировали их. Отбросили их мнение в сторону. Исключили из числа тех, кого называли друзьями. Некоторые умерли, но вам было наплевать. Иные пытались противостоять вам силой, и вы сокрушили их за это. А теперь вы тут, в этой комнате. И даже Священные ордосы, которым вы, по собственным заверениям, верно служите, объявили вас еретиком. Диаболус экстремис. И, тем не менее, не правы все равно они. Потому что вам виднее. Вы станете игнорировать любые законы и продолжите идти к цели, один, без друзей – хотя так на самом деле было всегда, – утверждая, что все еще служите Инквизиции, даже если она сама уже давно отказалась от ваших услуг.
– Я знаю вещи, которые…
Им поднял руку, настолько маленькую и тощую, что она походила на птичью лапку:
– Никто вас больше не слушает, уважаемый. Даже вы сами. Посмотрите на себя – сломленный и одержимый. Вы десятилетиями отдавали себя службе. Такой срок давно вышел за границы благоразумия и смысла. Всегда идете только вперед, потому что вам виднее. Служите человечеству, но к людям, встреченным на пути, испытываете лишь презрение. Вы их используете, игнорируя любые связи, которые могли бы лечь в основу дружбы и которые составляют суть человечности. Вы забываете лица и имена тех, чьи жизни изменили. Люди умирают за вас, но вам все равно.
