Душехранитель - Гомонов Сергей "Бродяга Нат" (читать хорошую книгу .txt) 📗

— А сам куда путь держишь?

— В сторону Аргунского.

— Тц! Далеко тебе… Дождей много было нынче, идти трудно сейчас.

— Надо, отец. Ждут меня там.

Рустам Удугов постучал своим костылем по циновке:

— Сомнение у меня, Хусейн. Как бы не с блокпоста русский тот…

— Так что, если даже и с поста? В ауле руки лишние не помешают. Приглядывайте за ним получше, а то совсем у вас мальчишки в сторожах сидят, как я погляжу…

— А кого поставить? Все старшие в Грозном да в Аргуне. Сам видишь: в ауле только старики, калеки вроде меня, женщины, дети да йурс’к лаи… Кому еще поручить?

Хусейн понимающе кивнул, но своих мыслей вслух говорить не стал.

— Надо мне будет русского поспрашивать, — сказал он, подумав. — Отдохну — и пойду, поговорю… Может, и знает чего… А что, наши давно здесь не проходили, отец?

— Да как не проходили? Вчера вот только останавливалось шестеро. Двоих раненых оставить хотели, потом передумали. Тоже в сторону ущелья направились…

— Раненых оставить хотели, говоришь? Как звали тех ребят?

— Не знаю, Хусейн.

— Да вот думаю: не от них ли я отстал? Тут бой был неподалеку. Ваху, Абу и Беслана зацепило… Как хоть выглядели те парни?

Удугов коротко описал вчерашних гостей. Хусейн кивнул:

— Ну! Они и есть! Прорвались, значит… Хорошие парни, смелые. Спасибо, что приютил их, отец.

Староста поглядывал на молодца. Смелый парень, сильный парень, да уж больно лощеный. Не похоже, чтобы много суток по горам скакал. Те, вчерашние, совсем грязные были, тощие, злые, как шакалы. Водкой от них пахло, нехорошо. Грех для мусульманина, но без водки вряд ли такое вынесешь, что на их долю перепадает. А еще, бывало, и похуже чего употребляли, детвора после них шприцы собирала по деревне. Боль, говорят, притупляет… Э-э-э… совсем законы предков, законы шариата забыли. Война…

— Спать ложись, Хусейн, — решил Удугов.

Пусть делают что хотят. Не его это дело. Староста уж давно от войны отвернулся — как ногу потерял. Сами разберутся.

Терлоев поблагодарил и поднялся.

Асланбек позевывал. Вот уж темнеет. Сейчас Ваха придет сменить его на ночь: Вахина очередь нынче дозор нести. Надо русских лаи на место отправить. Дед Махмуд им похлебку скоро принесет. Нравится старику, что ли, с этими грязными свиньями водиться? Не понимал Аслан аксакала…

Он заглянул в хлев. Русский сидел, охватив себя руками и опираясь спиной о деревянную подпорку для крыши. Дремал, кажется. Даже не пошевелился.

Асланбек ушел. Часть русских работала на строительстве дома для Мечиговых, за ними смотрел Ильяс. Вот Ильяс — совсем мальчишка, четырнадцать всего. Ему даже винтовку не доверили, с кинжалом ходил. Зато кинжал хорошо бросал, лучше всех в ауле. Его больше боялись, чем Аслана с винтовкой. И Ваху боялись, ровесника Асланбека. Бешеный он. Все норовит с пришлыми в отряд сбежать и подражает им каждый раз, когда они являются. Однажды русского лаи застрелил. Случайно. Хотел мужчинам показать, как метко стреляет, вытащил одного из работников. На макушку ему поставил пустую консервную банку из-под тушенки, входившей в провиант гостей-воинов. Целился долго, но разнес русскому голову. Мужчины похохотали и, конечно, Ваху с собой не взяли. Да и не собирались, как понимал Аслан. Дурак Ваха. Над ним все, кто в аул приходил, всегда смеялись. Асланбек с ним прежде, когда мальчишкой был, часто дрался, потом перестал. Все равно не уймется. Дурак потому что.

А вот и он. Тут как тут. Подошел, руки в карманах, поздоровался, сквозь зубы сплюнул. Асланбек один раз слышал, как боевики, балуясь, обзывали друг друга «гуронами». Что это означало, юноша не знал. Но явно что-то обидное, презрительное. Так вот Ваху с тех пор ему всегда хотелось обозвать точно так же.

— Аминат сказала, ты с большим чужим мужчиной приходил? — проговорил он. — Пленника привели?

— Привели, — отозвался Аслан, отдавая ему оружие.

— Откуда мужчина?

— Не знаю. С ним дядя Рустам говорил.

Ваха издевательски хохотнул. Асланбек понял: поддевает, мол, выгнали тебя, как мальчишку.

— Я спать пошел, — деланно зевнув, сказал он, стараясь не показать гнева.

Ваха же, посмеиваясь, пошел к хлеву.

Лаи лежали на своих подстилках. Новичок озирался. Почти никто не обращал на него внимания. Ваха оценил: сильный лаи. Надо будет его на самую тяжелую работу погнать, много делать сможет первое время.

Они встретились взглядом. Злость вскипела в Вахе: русский его совсем не боялся. Видимо, не знал, с кем имеет дело.

— Что смотришь, хъ’ак [63]? — крикнул он.

Тот явно не понял ни слова. А по-русски Ваха говорить почти не умел. Знал несколько слов, да и то «грязных». Их-то он и применил, подойдя к лаи-новичку и достаточно сильно толкнув того прикладом винтовки в грудь.

Остальные пленные замерли. И не только из-за противостояния раба и молодого надсмотрщика: в открытые ворота ворвался Эпцар. Ваха не успел ничего сделать, и пес бросился на русского.

Все произошло в какие-то секунды. Русский ухватил «кавказца» за шиворот, и рука его утонула в густой шерсти собаки. Оказалось, что Эпцар вовсе не нападал на него. Тяжело дыша, пес опрокинулся навзничь, задрал и поджал лапы, подставил беззащитное брюхо. Его поза выражала полную покорность. Не игривый призыв погладить живот, а именно покорность.

— А ну!.. — Ваха дернул винтовкой, и тут же Эпцар оказался на ногах.

Вставший дыбом загривок, волчий взгляд исподлобья, оскаленные клыки и глухой, едва слышный утробный рык. Черная губа подрагивала, морда щерилась, тело дрожало от напряжения каждого мускула.

И Ваха осознал: один знак этого незнакомца — и собака сейчас же вцепится в глотку одного из своих хозяев, позабыв о винтовке, позабыв обо всем на свете. Охранник зачарованно смотрел в волчьи глаза и боялся пошевелиться.

— Хей! Ваха! Что делаешь?

Эпцар тут же расслабился. Ваха оглянулся. Русский как сидел, так и сидел, только выпрямился после удара сторожа и броска собаки.

В воротах стоял дед Махмуд с котлом в руках. Ваха вжал голову в плечи и быстро прошел мимо него. Следом потрусил и «кавказец».

Старик вел себя так, будто ничего не произошло. Спокойно разлил варево по мискам, подставляемым рабами, унес опустевший котел, сопровождаемый звоном и скрежетом ложек, вскоре вернулся, сел на низенькую скамейку.

Роман Комаров изрядно подивился тому, что произошло. Он очень устал сегодня, сильно повредил руку топором и к тому же чувствовал, как подступает простуда. У него, как и у остальных его соседей по хлеву, не было даже сил спросить у новичка его имя.

Старик, слегка покачиваясь, смотрел то на него, то на темноволосого синеглазого незнакомца. Казалось, он что-то сопоставляет. На тонких сморщенных губах аксакала играла едва заметная улыбка. Непонятная, как он сам.

— Са жаждет утраченного и уносится воображением в прошлое… — ни с того ни с сего вымолвил он.

Новичок встретился с ним взглядом. Комаров заметил, что эти двое слегка кивнули друг другу. Незнакомец отвернулся. Он не ел, а потом и вовсе подвинул миску к своему соседу. Тот что-то пробурчал в благодарность.

Невзирая на усталость, из-за боли в покалеченной руке заснуть Комаров не мог. Все рабы уже давно спали, старик унес керосиновый фонарь. Роман нашел более или менее удобное положение, кое-как задремал. Как вдруг скрипнула створка ворот, и в проеме возник темный силуэт. Комаров узнал в этой фигуре деда-аксакала.

Тот бесшумно проскользнул мимо спящих.

— Ты не спишь… — послышался голос старика. В его тоне звучал не вопрос, но утверждение.

Комаров хотел было признаться, что не спит, и тут понял, что обращались не к нему, а к тому самому новичку.

Незнакомец сидел в дальнем углу хлева, на куче полусгнившей соломы. Старик подошел к нему и, наверное, тоже сел.