Сельва не любит чужих - Вершинин Лев Рэмович (версия книг TXT) 📗
– Га? – похоже, об этом, столь простом, но важнейшем, парубок еще и не задумывался. – Э-э… А что?! Батька Василем звали. Вот по батьку и назовусь!
Он упер руки в боки, задрал лицо к солнцу и громко, явственно наслаждаясь звучанием впервые произносимого, сообщил высокой Выси:
– Я – Паха Василюк.
Но тут же поправил себя:
– Я – Павло Василюк, вуйк рода Василюков.
– Слава! Слава! Слава! – прокричали унсы.
Никто из них не ждал в первый день месяца березня воочию увидать такое, о чем в будущие времена станут спивать думы седые дидуси-бандуристы.
– Слава роду Василюков! Смерть ворогам!
Кричали все.
Лишь старый Тарас не подкрикивал родовичам.
Он думал. О Пахе.
По всему выходило: привалило счастье Оксанке!
Далеко пойдет сей парубок. Всем вышел: и смел, и силен, и умом не обижен. Правду молвить, много ли найдется среди хлопцев таких, что грамоте разумеют? Раз, два, ну три – и обчелся. А Паха, передают, не только читать горазд, а и писать самоучкой выучился. Целых шесть букв! И ныне, где ни побывает, одну из них обязательно напишет. Особенно хороша у Пахи буквица А. Выводит он ее совершенно свободно, почти не думая, хоть пером, хоть прутиком, а хотя бы и пальцем. День ото дня все чище и краше Пахина А, и надо полагать, правы те, кто прочит в грядущие годы Пахе, отныне Василюку, посаду генерального войскового письменника…
Нет, не пропадет за таким хлопцем Оксана!
А ночная зозуля дневную завсегда перекукует, и никуда новый род не денется от рода Мамалыг из Великого Мамалыгина! Отож? Авжеж!
И поднял вуйк Тарас великую чару за новый род и потомство его. И выпили все до дна, дружно сдвинув чары, да так, что ни капельки не пролилось на столы!
И грянул пир, и бушевал пир до вечера.
Когда же солнце из желтого сделалось красным, настал час для действа, лишь единожды в году происходящего, и не во всякое время, а выключно в первый день веселого березня.
Вышла к крыльцу дебелая женка, за красоту и стать выбранная из многих, поклонилась в пояс и позвала певучим голосом:
– Ой, сусиди, сусиди милые! А вышли бы вы к нам, хлебца с солцой откушать, медку испить, себя показать, на нас поглядеть! Рады будем вам, а вороги ваши уж покараны!
Издавна так повелось: в первый весенний день пригласить к трапезе плисюков запечных, позвать с любовью и лаской. А уж выйдут ли, тут раз на раз не приходится; кто их, плисюков норовистых, поймет?..
Сперва тихо было. Вроде и не откликнулся никто.
А потом запели вдруг серебряные дудочки и полезли на свет из щелей человечки в палец ростом. Все, как один, важные, надутые, все в бархатных кургузых сюртучках, при галстучках-мотыльках, при люлечках, а на хлипких ножках – красно-белые чулочки да деревянные башмаки без задников.
Вылезли, в рядок построились и пошли, пританцовывая, к заранее заготовленному крохе-столику…
Хороша примета! Удачней удачного будет год, коль плисюки на зов пошли!
Покричали унсы, поздравствовали сусидей. И перестали замечать. Эко диво: плисюки! Кто ж их не видывал?!
Горные, те б, наверное, поудивлялись. Но спали уже вповалку некрепкие на самогонку люди дгаа, кто – уронив на стол голову, кто – и вовсе под стол уйдя, словно и не было.
Некому было дивиться плисюкам. Кроме Дмитрия.
– О! К-корот-тышки явились! – обрадованно сообщил пирующим дгаангуаби, вычесывая из спутавшейся бородки хлебные крошки. – К-как в Цв-веточном городе! Гы-гы!
И тихо сделалось за столом.
И содрогнулся в ужасе вуйк Тарас, старейший из Мамалыг.
Не ждал он такого. И не мог ждать.
Каждому унсу ведомы деяния Незнающего, но лишь со слов старейших. Ибо не всякому дозволено читать Книгу; высокий смысл ее способен смутить незрелые умы, а потому рядовым родовичам достаточно знать то, что определят необходимым для знания вуйки родов.
Кто же он, этот светлобородый ватажок горных дикарей, бестрепетно произносящий запретнейшие из словес?!
И вопросил Тарас:
– Кто ты, пане провиднык?
И ответствовал Дмитрий:
– Я? Не знаю…
Замерли унсы, прислушиваясь к беседе. Одни бледнели, другие краснели, и мед стекал на столы по мокрым усам, не попадая в рот. При последних же словах, сказанных гостем, теснее прижались друг к дружке бородачи и, словно по команде, закрыли лица ладонями.
– Ты человек? – напрямик спросил Тарас.
И ответствовал Дмитрий:
– Я? Не знаю…
Нет, не стоило, положительно не стоило дгаангуаби Коршанскому пить залпом, без закуси, седьмую чарку. И уж вовсе лишней была одиннадцатая. Что уж говорить о тринадцатой?
До крови закусив губу, вуйк собрался с силами.
И отважился:
– Ты – Незнающий?
В голове звенел Бухенвальдский набат, и каждый вопрос отзывался в висках медным стоном.
– Я не знаю, – пронзительно-откровенно отозвался Дмитрий. – Я ни-че-го не зна-ю…
Очи вуйка Мамалыг сузились в незаметные щелки.
– Скажи, провиднык: через кого перепрыгнул Знающий, когда шел гулять к берегам реки?
Дмитрий хихикнул.
Он снова чувствовал себя пятилетним. У него была ангина, он звал маму, но мама не приходила, зато Дед сидел у постели и тормошил его, и загадывал загадки…
Ох, как приятно было их отгадывать!
– Через овечку! – сообщил Дмитрий, хихикнув. – Вот!
Сивая борода пошла волнами.
– Скажи, провиднык: что хранит в постели своей Авос-богатырь?
Нет, ну ничем, совсем ничем этот расплывающийся, раздваивающийся старик не отличался от Деда!
Странно! Неужели все дедки любят задавать такие дурацкие вопросы?
– Ватрушку! – выкрикнул Дмитрий. – А?!
Собственно, можно было не продолжать. Светлобородый ватажок горцев знал все, что надлежит знать Незнающему, и не знал всего остального. Опытный и мудрый, Тарас уже сознавал: лишь два объяснения есть происходящему. Либо Дмитро читал Книгу, либо он и есть Незнающий. Из двух возможностей, как известно, надлежит выбрать вероятнейшую…
И Тарас выбрал.
Поскольку Книга одна и другой подобной нет и он, вуйк Мамалыг, точно знает, что Дмитро не мог взять ее для прочета, значит, он – Незнающий, и никто иной. А в том, что он на прямой вопрос ответил «Не знаю», то разве не так и должно отвечать истинному Незнающему?
И все же еще один вопрос вуйк не мог не задать.
– Скажи, провиднык: чем утолил голод Торопливый?
А Дмитрий тотчас откликнулся:
– Утюгом!
– Но что есть утюг? – настаивал вуйк.
Дмитрий задумался. Он честно пытался сообразить. Но не смог. И смущенно признался:
– Не знаю…
Какие еще тут нужны были доказательства?
Один за другим поднимались унсы, и в очах их быстро истаивали остатки хмельной одури. Кривые сабли, прямые кончары и палаши, пистоли и прочая зброя, гремя, звеня и стуча, летела к ногам светловолосого ватажка горных.
Его парубки говорили, что он пришел с неба. Но разве не в небо ушел некогда Незнающий, пресытившись серыми буднями Старой Земли? И куда было вернуться ему, как не к унсам, потомкам своим, свято блюдущим заветы его?
Последней поверх груды железа, возвысившейся почти по пояс взрослому комбатанту, не упала, но почтительно возлегла шипастая булава, знак достоинства наказного отамана.
– Прости нас, Незнающий, – глухо вымолвил вуйк Тарас и утер рукавом сюртука нежданную слезу. – Мы не признали тебя сразу. Но теперь по селениям пойдет весть, и каждый с радостью присягнет тебе.
– Но, господин Мамалыга… – начал было трезвеющий Дмитрий. – Вы не…
И был перебит. Почтительно, но непреклонно.
– Ты богато чого не видаешь, Незнающий. Мы объясним тебе все. Но уже теперь знай, – старый Тарас, гордый вуйк рода, старейший из вуйков, тяжело преклонил оба колена, – мы ждали тебя!
Он протянул к Дмитрию руки, посеченные вздувшимися струйками вен.
– Братие! Гетьману нашему Дмитру Незнающему, с неба вернувшемуся, – слава!
– Слава! Слава! Слава! – загремело подворье.
