Пожиратель Душ - Орлов Антон (полная версия книги TXT) 📗

Антон Орлов

Пожиратель Душ

Глава 1

Глинобитные закоулки Мекета напомнили ему тот азиатский город, где он жил раньше и откуда пришлось бежать, когда прежняя жизнь расползлась по швам. И, как довесок, пережитый в том городе страх. Поддавшись тягостному чувству ложного узнавания, он потерял контроль над собой – и в результате чуть не угодил в ловушку.

Все-таки повезло. Одна из хаотично петляющих улочек вывела к рыжеватому зеркалу реки, неподвижной, как на слайде. На южном берегу вздымались под розовеющим небом округлые холмы. Бесполезный простор: чтобы затеряться в этой дали, надо сначала до нее добраться. А северный берег одет в дощатые причалы и мостки, все это серое, шаткое, подгнившее, скрипучее, зато здесь можно спрятаться.

Оглянувшись на пока еще пустую улицу, Ник спустился по вихлявой лестнице на площадку вровень с водой, отвязал одну из лодок и укрылся под мостками, среди бревенчатых свай, покрытых скользким зеленоватым налетом.

Вскоре появилась погоня. Кажется, их было трое. Топтались у него над головой, замысловато, по-здешнему, ругались и гадали, в какую сторону он побежал. Ветхий настил ходил ходуном. Потом кто-то попытался спуститься на причал, и гнилая ступенька злорадно хрустнула. Грохот, ругань, но Ник все-таки расслышал, как плеснуло справа от лодки.

Из теплой бурой воды что-то лезло. Что-то, не поддающееся определению… Несметное множество копошащихся членистых ножек. Панцирь приплюснут и перекошен, как будто на него уронили тяжелый предмет, и вдобавок за ним тянется пучок длинных белесых нитей – щупальца, стрекательные клетки? А размером оно с футбольный мяч, даже, пожалуй, чуть побольше.

Те, наверху, начали выяснять друг у друга, как пришлого мерзавца зовут, но этого никто из них не знал.

В течение последних двух с половиной лет его звали Ник Берсин, под этим именем он получил иллихейское полугражданство. Было у него также истинное имя, вписанное в паспорт – красную с золотым тиснением книжечку, которую он сперва хранил, как реликвию, а потом потерял.

Родственник трилобита вскарабкался до середины осклизлой сваи. Его суставчатые ножки непрерывно шевелились, из-за этого казалось, что он продолжает ползти, никуда не перемещаясь – словно бег на месте.

Ничего страшного, уговаривал себя Ник. Правда-правда, совсем ничего страшного. В конце концов, он видел вблизи существо куда более кошмарное и опасное и остался жив – после той встречи у него должен был выработаться иммунитет против чего угодно. А этот обитатель реки, скорее всего, безобиден и питается каким-нибудь планктоном…

«Если его не трогать, он меня тоже не тронет. Главное, без паники».

Это обращенное к самому себе увещевание было насквозь фальшивым. Если бы Ник услышал такие слова от кого другого, ни на грош бы не поверил.

Судя по репликам, бандиты решили, что упустили его, и отправились восвояси. Но это могло быть уловкой, чтобы выманить его из укрытия, поэтому самое разумное – дождаться наступления темноты под мостками, в компании иллихейского трилобита.

Гонялись за ним сдуру, по недоразумению. Представители мекетской криминальной группировки – или, по-здешнему, люди шальной удачи – приняли его за конкурента, в то время как он просто гулял и знакомился с архитектурными достопримечательностями.

Прошло около часа. Трилобит больше не проявлял активности. Снаружи сгущались теплые зеленовато-лиловые сумерки. Вода в лодке понемногу прибывала, просачиваясь сквозь щели в плохо проконопаченном днище. Ботинки промокли. Взяв короткое лопатообразное весло, Ник начал осторожно подгребать в ту сторону, где дощатый навес обрывался и река маняще блестела, отражая меркнущее сливовое небо.

Ксават цан Ревернух, загорелый жилистый мужчина с породистым лицом и длинными висячими усами, желчный, подозрительный, придирчивый (он этими качествами гордился, а их отсутствие расценивал как признак мягкотелости), с раздражением прислушивался к болтовне своих помощников.

Парень и девка, иммигранты из трижды окаянного сопредельного мира, оказались соотечественниками и время от времени начинали трепаться по-своему. Ксават не был неучем и знал их трижды окаянный язык, даже грязно ругаться по-ихнему умел (все ругательства на тему интимных отношений – ну, разве не психованный народ?!), однако словечки вроде «офигенный», «рэкет», «хозрасчет» ставили его в тупик. Что-то новое, в словарях нету. А спросить – значит уронить свое достоинство руководителя, поэтому Ксават злился молча, допивая кофе из безобразной пузатой чашки с желтой розой.

Вилен с Элизой не замечали его недовольства. Или, вернее, они уже притерпелись к его постоянному недовольству, потому что даже когда Ксават бывал ими доволен, он все равно этого не показывал.

Они вытащили стулья во внутренний дворик, Ксават наблюдал за ними с рассохшейся деревянной галереи. Дворик на две трети вымощен красными и оранжевыми ромбиками, на треть пол земляной, и эта недоделанность тоже безмерно раздражала: неуважение к постояльцам. Жалко денег на плитку – это Ксават мог понять, но нельзя же вот так откровенно выставлять напоказ свою скупость! Дурной тон. А если причина кроется в лености или безалаберности хозяина гостиницы, тогда вообще никаких оправданий… Ревернух сердито фыркнул и поставил пустую чашку на перила.

Его помощники говорили о музыке. О том, что считается музыкой в их трижды чокнутом мире. Ксавату хотелось оборвать их и объяснить, что у них там не музыка, а срань собачья, и здесь по большей части тоже срань собачья, а настоящих музыкантов, которых он одобряет, – раз, два и обчелся, но он покамест сдерживался. Проявлял терпимость. С иммигрантами – по крайней мере, с теми, кого сделали полугражданами, – надобно обращаться деликатно, чтобы они поскорее освоились и полюбили Иллихейскую Империю как свой родной мир. Бывало, что Ксават об этом вспоминал кстати или некстати.

По правде говоря, помощники ему достались не из худших. У Элизы и спереди, и сзади все на месте. Вначале Ксават опасался: вдруг она не захочет ему дать, все-таки иммигрантка, мало ли там чего… Если откажет, это будет неприятно, чувствительный удар по престижу руководителя. Однако беспокоился он напрасно. Хватило намека, – мол, когда-нибудь поженимся, – чтобы Элиза перестала упрямиться.

Вилен тоже ничего – расторопный, дотошный, исполнительный, к тому же собой неказист, и это хорошо: зрелому красавцу мужчине Ксавату цан Ревернуху он не соперник, хотя и молодой. С прибабахом он только. У себя в сопредельном мире был комсоргом, и временами из него прет, тогда приходится парня осаживать. С Элизой из-за этого цапаются, да оно к лучшему – Ксават не хотел, чтобы его подчиненные сплотились и сообща ему противостояли.

Изредка их отношения становились почти идиллическими, тогда они начинали болтать по-своему и вспоминать утраченную родину, а на Ксавата не обращали внимания. Обычно это длилось недолго, но Ксават, глядя на них, все равно злился.

Когда он завернул во внутренний коридор с белеными стенами (чуть задень, сразу испачкаешься побелкой, форменное свинство), из дверного проема выскочил гостиничный малый:

– Сударь, вас спрашивает сестра Миури из ордена Лунноглазой. Они ожидают в зале.

Вот же срань собачья!

– Идем, – фыркнул Ксават. – А почему у тебя фартук грязный?

Слуга невнятно пробурчал извинение. Невежа.

В обеденном зале в этот час постояльцев не было. С закопченных потолочных балок свисали высушенные щергачи. Длинные, похожие на изжелта-бурых щетинистых змей, с круглыми безглазыми головками и навсегда оскаленными зубастыми ртами, они вяло и печально покачивались на сквозняке. Обереги, поглотители злых наваждений. Срань собачья. Ничего они не поглощают, потому что фальшивые. Такого «щергача» недолго состряпать из крашеной свиной кожи и клыков, выдранных у мелкого зверья, и потом всучить за хорошие деньги какому-нибудь тупаку. Уж кто-кто, а Ксават знал толк в подобных делах!