Все способные держать оружие… - Лазарчук Андрей Геннадьевич (серия книг TXT) 📗
– В общем, думай до октября. Я молчал.
– Знаешь, сколько раз я уходил? Меня это не интересовало.
– Тебе станет очень скучно…
Скучно? Бог ты мой! Да я бы отдал свою бессмертную душу за то, чтобы мне стало скучно. Что может быть лучше скуки, осени, дождя за стеклом и полного одиночества?
Я знал, что ничего этого у меня не будет никогда.
– Думаешь, почему я набирал вас таких – дурачков, мечтателей, молчунов? Потому что знал – рано или доздно мы с ними схлестнемся, и шансы у нас будут только тогда, когда здесь, – он постучал по лбу, – не сплошная кость…
Все то же, то же, то же…
Я смотрел на него, как сквозь щель между створками почти закрывшихся ворот…
Год 2002. Михаил 29.04. 11 час. «Девятый полк»
По радио передали распоряжение начальника полиции: запрет на владение оружием отменен, в целях безопасности граждан разрешается и даже приветствуется открытое ношение оружия… приобрести в охотничьих магазинах по предъявлению удостоверения личности или получить во временное пользование в полицейских участках…
Зойка вдруг засмеялась, и я стал смотреть на нее. Хотя бы просто потому, что это было приятно. Под утро она замерзла и как-то вся съежилась; я нашел для нее утепленную куртку патрульного, и, завернувшись в нее, она поспала. А теперь, проснувшись, готова была вновь петь и летать, петь и летать…
– Мишка, – сказала она не в тон смеху, – знаешь, что мне сейчас приснилось? Что мы летим в каком-то большом самолете: ты, я, Петька, Тедди, этот твой ужасный отец… прости, что я так говорю, но…
– Я знаю. На него действительно жутко смотреть.
– Да. И вдруг оказывается, что кабина пилотов пуста. Там никого нет, понимаешь?
И вообще – самолет полупустой… огромный, как «Крым» или «Витоша» – ты же плавал на «Витоше», видел – какие-то салоны, каюты, трапы, переходы… и полупустой. И мы летим, а везде только небо. Я проснулась, и мне стало смешно.
– Ты умеешь видеть хорошие сны, – сказал я.
– Я проснулась оттуда сюда, и мне стало смешно, потому что – стало легко… я свинья, я знаю… Тедди… только, Мишка, – я и по тебе столько же горевала бы…
– Доживем – увидим, – сказал я.
– Я вот все думаю: а вдруг мы не настоящие? Как Петька говорил… что нас сочинили и бросили…
– Когда это он такое говорил?
– Да сколько раз… И в книге этой своей то же самое написал: на самом деле нас нет, уже нет, только мы никак не можем в это поверить.
– Не писал он такого… – я в тревоге заозирался в поисках «альбома», сообразил, что сам же спрятал его в сумку, а сумку засунул в рундук, на котором все еще спала Мумине. Ее не решились никуда выгрузить и так и возили с собой – благо, лежала себе девушка тихо и никому не мешала. И в параллель подумал, что да – не впрямую, но именно об этом и пытался сказать Петр, именно это и доказывал, и именно этим болел все последнее время. – Хотя…
– Я ведь не такая дура, как кажусь, – сказала Зойка. – Я книг прочитала, может быть, не меньше, чем он. Я стихов знаю столько… Мишка, ну – нельзя такими быть, как мы. Даже не то чтобы бесчувственными… мы ведь чувствуем, мы все чувствуем, но мы как… как… дети… – она вдруг с удивлением прислушалась к своему голосу. – Я не так думала, это само пришло… но, может быть, и правильнее вышло… Да, мы сегодня любим, а завтра деремся, а потом опять любим, а потом забываем… и все это без особого следа, и только страх настоящий. Все пустяки всерьез, а что такое по-настоящему, по-взрослому всерьез, мы и представить себе не можем. И вместе с тем… – она замолчала, прислушиваясь, и я тоже услышал далекий долгий крик – последний страшный разрывной крик, в котором отлетает душа еще до того, как придет сама смерть…
Мы выскочили из машины. Захваченную школу видно было в промежутках между стволами платанов, и за этими стволами стояли и сидели спинами к нам вооруженные гардемарины, но крик несся не со стороны школы, а наоборот – я оглянулся и увидел офицеров, отшатнувшихся от чего-то черного, бьющегося в пыли… странно, что еще до того, как подошел и все увидел глазами, я уже твердо знал, что это шофер, посланный с необязательными известиями, которые вполне можно было сообщить по телефону… которого я сам лишь десять минут как отпустил, срисовав четыре портрета главарей террористов…
Крик оборвался. И в наступившей тишине стал слышен хруст костей.
Скованный человек ломал сам себя.
Наверное, это длилось секунды, но показалось – очень долго. Потом разом все стихло. Когда мы подбежали, на земле неподвижно и мягко лежало нечто бесформенное, и только лицо, обращенное к спине, было неожиданно спокойным и добрым…
Отец только мельком взглянул на меня, потом приобнял Зойку за плечо и повел прочь.
– Это что же? – тупо спросил кто-то из офицеров. – Это они со всеми такое могут?..
– Да, – сказал я, повернулся и пошел вслед за отцом. Шагов через тридцать я их нагнал. -…ни на шаг от себя, – услышал я слова отца. – Поняла?
– Станет он меня слушать, – сказала Зойка. – Кто я ему?
– Кто бы ни была – а станет… От полицейского штабного автобуса бежал один из отцовых ребят – Павел.
– Командир! Вызывают на переговоры!
– Хорошо, – кивнул отец. – Начинай, а я понаблюдаю.
– Они требуют, чтобы был генерал…
– Банан им в жопу, а не генерал! Что за болтовня, Паша! Будто первый раз…
– Извини, Пан, но – иначе никак. Я уже язык омозолил, доказывая. Я понимаю, что ты не пойдешь… но, может, Хижняка пустить?
– Хижняка? Да он… хотя… – отец задумался. – А может, и пустить. Пойдем спросим. – Ты извини, но я уже спросил.
– И что он?
– Глотает какую-то дрянь. Говорит, чтобы там не сорваться.
– Тогда мне надо с ним предварительно поговорить…
Год 2002. Игорь 29.04. 11 час. 50 мин. «Девятый полк»
Итак, оставалось десять минут до срока, отведенного «псами» для принятия нами решения 6 начале переговоров, и ровно столько же до начала подготовленной мной операции по выводу заложников из захваченного здания. Операции авантюрной и оправданной только жутчайшим цейтнотом.
Я исходил из того, что мне противостояли, если так можно выразиться, теоретики и что настоящих практических бойцов – курдов или чеченов – среди них нет. А если есть, то мало. И не на первых ролях. Был, понимаете ли, в происходящем привкус полигона, который – привкус – меня беспокоил вот уже много дел подряд.
А значит – не пройдя жестокого военного отбора, они не все сориентируются под огнем. Может быть, я не прав, но все же придерживаюсь мнения следующего: умение уцелеть в бою – врожденное. Никакими полигонами и тренажами его не выработать. У кого чувство боя есть, к тому придет и все остальное. У кого этого чувства нет, к тому ничего прийти не успеет… И вот здесь, мне кажется, собрались обученные новобранцы.
С чего я это взял? Так, из воздуха. Из оттенков.
Если я ошибаюсь, то это будет мне очень дорого стоить.
Итак, карты сданы.
Двое моих лучших, Павлик Мартынчик и Юра Лохмачев, по древнему, давно недействующему канализационному туннелю – это же казармы, господа! солдатская же столовая! там же такие объемы эвакуации были! – пробрались в заброшенное бомбоубежище под этой самой столовой, ныне школой, и нашли вход. Судя по схеме, он ведет прямо в подвал, где держат заложников. Но верить этой схеме трудно, уже два раза мы ее ловили на неточностях. И все же, стараясь не шуметь, ребята открыли тяжелые двери и потрогали кирпичную кладку, которой заделан проем, – кажется, не слишком прочно. Во всяком случае, сквозь кладку хорошо слышна турецкая речь и плач ребятишек.
Ждать сигнала, ребята.
Еще двое наших, Матильда и Раис (за глаза – Раиса: слишком красив), впрягшись в ремни реактивных дельтапланов (взяты под честное слово в клубе моряков), ждут вон за тем домом. Им нужно четыре минуты, чтобы взлететь, развернуться и сесть на крышу школы.
