Ярость - Никитин Юрий Александрович (книги полные версии бесплатно без регистрации .txt) 📗
И Коган, и министры таким нехитрым способом быстренько отдыхают от мозговой атаки. Слегка погавкались, и снова мозги как новенькие. Я сам из «небритых героев», «героев без фразы», как называли наше поколение: «слова их порою грубы, но самые лучшие книги они в рюкзаках хранят», потому меня не коробит, когда Кречет называет Когана жидовской мордой, а тот всесильного президента – держимордой. Если бы они хоть на миллионную долю процента так думали или считали, что тот, кого обзывают, может принять всерьез, то раскланивались бы с преувеличенной любезностью, даже грубый Кречет раскланивался бы, умеет же, видно, раскланиваться, умеет каждый полуинтеллигент или даже грузчик, а вот не раскланиваться надо уметь, здесь шик, умение и высшее уважение к собеседнику, его уму и пониманию.
Я слышал, как Коган вздохнул:
– Жизнь так коротка, а сколько гадостей успевают наделать кречеты!
Кречет подтвердил:
– Потому что свобода! Уже говорим все, что думаем. Жаль, думаем еще кто чем.
Краснохарев сдержанно хмыкнул. Сам по своей тяжеловесности и медлительности шуточками бросался крайне редко, да и вряд ли родил бы хоть одну удачную, но слушал с удовольствием.
Кленовичичевский заговорил ровно, в голосе слышалась и странная настороженность, и отчаянная надежда, что президент все же поступит не так, как о нем говорят, а верно и справедливо:
– Господин президент… У меня есть сведения, что в наших тюрьмах дожидаются расстрела двести семьдесят человек.
Кречет кивнул:
– Верно. Но это вовсе не секретные сведения.
– Господин президент, высшая мера отменена почти во всех странах! Нас не принимают в Совет Европы только потому, что у нас все еще…
– Да знаю, – перебил Кречет. – Но разве в Штатах, на которые вы молитесь, смертной казни нет? Ничего, наша мафия еще год-два поработает в этой мирной Европе, так там не то что смертную казнь, там вовсе военные режимы введут!.. А у нас, дорогой Аполлон Вячеславович, смертной казни ожидают только законченные убийцы. Те, кто совершил по несколько убийств. Не случайных, а намеренных.
Кленовичичевский развел руками. Жалобные глаза за выпуклыми стеклами очков часто-часто замигали.
– Господин президент! Из этих законченных убийц, так их называют в прессе, тридцать пять процентов – всего лишь законченные алкоголики. Не просто пьющие, а алкоголики! Безнадежно больные. И еще тридцать процентов убийц – это психически больные люди. Вы уверены, что они заслужили смертную казнь?
– Уверен, – ответил Кречет, непоколебимый, как утес на Волге.
– Их нельзя казнить. Их надо лечить!
– Почему?
– Так поступают во всем мире, – сказал Кленовичичевский твердо.
– Во всем ли?
– Если не считать слаборазвитые страны с диктаторскими режимами.
– Такие, как США, Китай, – сказал Кречет без улыбки. – Они своих преступников казнят без жалости!
Я видел, что министры на Кленовичичевского смотрят с любовью и жалостью. Он прав, абсолютно прав, но все мы живем не на Марсе, где все поют, а зимы не бывает.
Сказбуш решил прийти на помощь Кречету или же просто не смог сдержаться:
– А почему этих самых алкоголиков и психически больных мы обязаны лечить?..
Кленовичичевский задохнулся от возмущения. Смотрел остановившимися глазами, а Кречет сказал ровно:
– Ребята, подготовьте указ. У нас нет денег, чтобы штат профессоров нянчился с убийцами, излечивая их от мании убийства. И нет миллионов, чтобы тратить на таких, когда в стране дети недоедают, учителя сидят без зарплаты, а нормальные здоровые люди содержат этих убийц, сумасшедших психопатов… Вы, дорогой Аполлон Вячеславович, живя на облаках, заботитесь о правах этих убийц… А я, президент, увы, находясь на грешной земле, забочусь о тех людях, которых эти мерзавцы убили. И они будут расстреляны!
Кленовичичевский отшатнулся, словно его ударили. Лицо Кречета было злое, как у волка. Кленовичичевский бледнел, но в то же время в его лице и фигуре словно бы пробуждалось странное достоинство. Он выпрямился, брови приподнялись, придавая лицу гордое и слегка надменное выражение. Темные круги под глазами придавали вид солидного государственного деятеля старых времен, когда правители все были красивыми и благородными, а не раскормленными боровами.
Хрипловатым голосом, бесцветным от усталости, но, однако же, исполненным непривычного достоинства, он произнес:
– Господин президент, я вынужден выйти из состава вашей команды.
Кречет спросил со встревоженным любопытством:
– Что-то случилось?
– Я выхожу, – повторил Кленовичичевский, – только это имеет значение.
Кречет участливо и серьезно поинтересовался:
– Аполлон Вячеславович, вы можете сказать причину?
– Я не согласен с вашими методами правления, – ответил Кленовичичевский твердо. – Я считаю их диктатурой. Вы нарушили все права, до которых могли дотянуться.
Глаза Кречета были серьезные, смотрел он с симпатией и грустью. Развел руками:
– Я понимаю вас, Аполлон Вячеславович. Все же примите мое признание в глубоком уважении. Если даже мы не сможем работать вместе, то хотя бы давайте сохраним чисто человеческие отношения. Как-нибудь за чашкой кофе…
Кленовичичевский прервал:
– Простите, господин президент. Мне, скорее всего, скоро придется скрываться в подполье. А когда попадусь… у вас, уверен, будет отличная сыскная служба, какая чашечка кофе у заключенных?
Он с достоинством поклонился, повернулся и, провожаемый нашими взглядами, пошел к двери. Я ощутил недосказанное, что Кленовичичевский удержал из вежливости, но что и так читалось по его походке, по старчески сгорбленной спине: вряд ли даже удастся побыть заключенным. При диктатуре просто: убит при задержании, застрелен при попытке к бегству… Хорошо, если не скажут, что убит в пьяной драке собутыльником.
Когда дверь закрылась, Кречет вздохнул, тяжело опустился за стол. Преодолевая странное оцепенение, я заставил себя раскрыть рот:
– Чечня…
Кречет поднял голову, злой и взъерошенный, словно волк с еще вздыбленной шерстью:
– Что?
– Чечня, – повторил я настойчиво. – Проклятая ненавистная Чечня. Помните, как всех наших тряхнуло, когда даже на инаугурации их президента на праздничных столах стояли только минеральная вода и кока-кола?
