Иное небо (Чужое небо) - Лазарчук Андрей Геннадьевич (читать книги онлайн .txt) 📗

Москва. Финал

Я крался по лестнице, стараясь не производить никакого шума. Подошвы егерских ботинок мягкие, но сами ботинки тяжелые и имеют стальной выступающий рантик. Внизу я уже цокнул рантиком по ступеньке, и мне не хотелось бы повторить это под самой дверью. Хотя, возможно, за дверью никого и нет... Все равно – обидно было бы из-за такого пустяка, как неподнимающиеся ноги, завалить эту последнюю мою операцию. Все. Дошел. Снял шлем, прислушался. Ничего не слышно, но слух притуплен – сначала турбиной, потом танковым дизелем. Нужно несколько дней тишины, чтобы восстановить его... чтобы потом снова портить стрельбой и тому подобным.

Минута на отдых. Сосредоточься. Понадобится вся твоя реакция.

Время пошло, а в памяти, ошалевшей совершенно после снятия блоков, прокрутилась еще одна картинка из тех, которые силился вспомнить, но не мог. Мне восемнадцать лет, полевая школа егерей. Приехал Кренкель, недавно ушедший на пенсию министр связи и информации. Егеря, помимо всего прочего, охраняют наиболее важные объекты этого министерства. Кренкель оказался замечательным рассказчиком, официальная встреча затянулась до вечера и незаметно перешла в какой-то скаутский костер. Мне запомнилась история о том, как на станции "Северный полюс" Папанин проводил партийные собрания. Их там было четверо, и Кренкель – единственный беспартийный. И на время собрания Папанин выгонял его из палатки на мороз. Кренкель бегал вокруг станции, пытаясь согреться, и вынашивал план мести. И придумал. Папанину, как начальнику, был положен наган, и этот наган он регулярно и очень демонстративно чистил. Улучив момент, Кренкель во время одной из таких чисток подкинул к лежащим на тряпочке частям еще одну маленькую железку. Несколько часов подряд Папанин, матерясь, пытался эту железку пристроить на место... Помню, я удивился тогда. Сам бы я после двух-трех попыток избавиться от "лишней детали" просто проверил бы механизм на работоспособность. Другое дело, если бы каждый раз после сборки лишней оставалась бы другая деталь... но обязательно оставалась... а сам наган действовал бы, но по-разному: один раз, скажем, стрелял бы пулями, другой – нафталиновыми шариками, третий – начинал бы выдувать розовые пузыри. Вот тогда, пожалуй, и я бы взбесился...

И вот сейчас я позволю своему бешенству вырваться наружу...

Я поставил релихт на режим резанья и раскроил дверь вдоль, от пола до притолоки.

Шаг вперед – как во сне, как в патоке, безумно медленно и плавно, плыву, отпихивая с пути половинки дверей: правым коленом и левым локтем, проплывают назад огненные линии, металл – дверь усилена стальным листом еще не остыл, я в темной прихожей, еще толчок ногой, и я по пологой дуге, разворачиваясь ногами вперед, влетаю в гостиную и приземляюсь на ковер в классической позе для стрельбы, релихт перед собой на уровне глаз, только левая рука выброшена вперед-вверх – и замираю в этой позе... дурацкой, как сразу становится понятно... и каким-то вторым планом неясное чувство досады или даже чего похуже, потому что слишком уж часто я в своих мечтах видел себя именно так: с оружием, готовым к стрельбе, а на мушке – тот, кто во всем виноват... слишком часто, и когда это произошло – вот сейчас, сию секунду – я оказался не то что не готов... а как бы это сказать? В общем, выстрел был бы уже лишним. Выстрелы, кровь и трупы были уже ни к чему...

Тарантул сказал что-то, прокашлялся и повторил:

– Игорь?

Он не играл изумление. Он действительно был изумлен. Поражен до глубины души.

Если понятие "душа" хоть как-то применимо к Тарантулу.

– Оружие на пол, – сказал я. – И без штучек. Ты меня знаешь.

"Тыкать" Тарантулу мне еще не приходилось. Оказалось – не лишено приятности.

Он медленно отстегнул портупею с кобурой и бросил ее мне под ноги.

– Из кармана. Левого бокового.

Он достал маленький "вальтер" и точным броском положил его рядом с кобурой.

– Садись. В это кресло. Руки на подлокотники, ноги на стол.

Он сел, как было велено. На лице его откуда-то сбоку выползала глуповатая улыбка. Он гнал ее, но она опять выползала.

– Игорь... ничего себе – Игорь... – он хихикнул.

– Ты, конечно, думал, что я, как остальные... – я провел пальцем по горлу.

– Дурачок, – сказал он и опять засмеялся – уже громко, в голос. Нет, ну как ты влетел сюда... ангел возмездия!..

– Было намерение, – сказал я. – Впрочем, оно и осталось.

– Поздно, – становясь серьезным, сказал Тарантул. – Они ушли. Я тоже опоздал.

– Они – это кто?

– Ну кто... к кому ты сюда ворвался? Я не знаю, как они себя называют.

– Неважно. Дальше.

– Послушай, Игорь. Мы не на допросе... и вообще я пока что твой начальник. Так что будь, сынок, повежливее.

– Мы оба покойники. Это наши единственные звания и должности. А в предыдущей жизни, мне кажется, ты слегка провинился передо мной. Это о вежливости.

– Интересная мысль... Ты хочешь сказать, что я подставил твою группу?

– И это тоже.

– Нет, сынок. Я просто не мог вывести тебя из-под удара, потому что вынужден был скрываться сам. И не смог уничтожить все документы, которые следовало бы уничтожить...

– Мою медицинскую карту, скажем?

– Медицинскую карту?

– Именно.

– У меня ее не было.

– А где же она была? И как фотография из нее попала к "муромцам"?

– О, если тебя стали занимать такие детали...

– Ничего себе – детали!

– Детали, сынок, не обольщайся... Значит, ты просто не понимаешь, что происходит.

– Допустим, не понимаю. Действительно не понимаю. Или понимаю...

– Понимаешь часть происходящего. Меньшую, большую – неважно. И части эти не совпадают. Не совмещаются. Не стыкуются.

– Да... Что-то вроде этого.

– Я столкнулся с этим – вот так, в лоб, вплотную – шестнадцать лет назад. Будешь слушать?

Не знаю, почему – но я кивнул. И Тарантул стал рассказывать.

К тому времени, к зиме семьдесят четвертого-семьдесят пятого, уже несколько лет прекрасно работал Центр стратегических исследований, и Тарантул, естественно, имел туда полный доступ. Ребята из Центра насобачились давать региональные прогнозы на два-три месяца, а глобальные – на полгода и больше. Шло к тому, что в делах государственных наступала какая-то совершенно новая эпоха, эпоха если не полной зрячести, то, по крайней мере, полузрячести. Политикам теперь открывалась возможность весьма точно знать последствия любого серьезного шага – не совершая при этом самого шага. Такие ненадежные материи, как чутье и интуиция, уходили на третий план, уступая место умению четко формулировать вопросы. Но вот той памятной зимой произошел большой конфуз: разразились два кризиса, Месопотамский и Сахалинский. Месопотамский был предсказан за три месяца в деталях; Сахалинский не был предсказан вовсе. Он произошел как бы на пустом месте, хотя вся информация с мест была доступна, обработка ее велась на общих условиях, а тщательнейшее разбирательство признаков саботажа не выявило. Кризис между тем разросся до масштабов военного столкновения, была проведена ставшая сразу классической Курильская десантная операция, произошло два крупных морских сражения, в Манчжурии развернулись три танковые армии – и Япония сдалась, отказавшись от притязаний на все сделанные ею в ходе русско-японской войны территориальные приобретения... Понятно, что ребята бросились смывать свой позор. Они разобрали весь ход кризиса буквально по минутам, и оказалось, что информация о каждом вновь возникающем действующем факторе появлялась у рецепторов за несколько часов, максимум за сутки до того момента, как фактор вступал в действие. Такое могло быть, скажем, при проведении тщательно спланированной операции в условиях строжайшей секретности. Здесь этого не было: операции планировались на ходу и приблизительно, ставка делалась на командиров среднего звена; никаких специальных мероприятий по усилению режима секретности не было. Для армии все происходящее было не меньшей неожиданностью, чем для ЦСИ...