Шестая книга судьбы - Курылев Олег Павлович (книги онлайн полные версии .txt) 📗

И, наконец, «Остмедаль», или, как ее называли, «мороженое мясо». Каска, граната, орел с вездесущим хакенкройцером. Все, кто воевал на Восточном фронте, получали этот «шедевр» на красной ленте, разработанный каким-то эсэсовским унтер-офицером.

Во время своего последнего приезда домой Мартин не любил рассказывать о России. Возможно, он видел там такое, о чем не хотел вспоминать. Эрна несколько раз спрашивала брата, но он отвечал односложно и сразу старался сменить тему разговора. Только однажды он проговорился:

— Если мы проиграем войну, Эрна, и русские придут сюда, боюсь, многие немцы пожалеют, что еще живы.

— Мартин, ты меня пугаешь! Они что, такие кровожадные?

— Просто им будет за что мстить.

Пятнадцатого января в полицейские участки Мюнхена стали поступать сообщения о том, что в разных частях города появились антиправительственные листовки. Всего в тот день их было обнаружено три штуки. Большие листы хорошей бумаги размером 20х30 см с короткими текстами, выполненными большими печатными буквами с легким наклоном:

Две такие листовки были прикреплены кнопками к доскам объявлений, одна — наклеена на круглый фонарный столб.

Учитывая приближающийся День рейха, полиция и гестапо мгновенно отреагировали на случившееся. Весь город был взят под усиленное наблюдение. Вспомнили о «Белой розе», однако ни по стилю, ни по количеству прокламаций какая-либо связь с нею не просматривалась. Через день появились еще три точно такие же листовки, Все говорило о том, что это дело рук одиночки. Анализ текстов и графологическая экспертиза наводили на предположение, что автором прокламаций является либо женщина, либо подросток.

Слух о листовках быстро распространялся. Достаточно было одного короткого взгляда, брошенного на них издали, чтобы сразу схватить и понять смысл написанного. Многие прохожие, увидев листовку, не только не спешили ее сорвать, но даже не звонили куда нужно. Одни полагали, что лучше не связываться, другие считали, что и кроме них есть кому сообщить властям, третьи… Третьи испытывали смешанное чувство злорадства и благодарности и, отойдя подальше, наблюдали за реакцией остальных.

Листовки продолжали появляться строго через день. Их наклеивали рано утром или ночью. Наполненный сарказмом и издевкой текст оставался неизменным. Он словно эхо звучал то в одном, то в другом уголке Мюнхена. В гестапо пришли к двум выводам: первое — это делает тот, кто ходит ночью или рано утром на работу или возвращается с работы домой; второе — он (или она) работает через сутки.

Поскольку полицейских оставалось все меньше и меньше, им была дана команда прежде всего следить за досками объявлений в темное время суток. Следить издали, чтобы не спугнуть злоумышленника. В гестапо понимали, что вопрос его поимки — вопрос времени. Но времени, как и полицейских, оставалось все меньше. Кто-то уже донес обо всем этом в Берлин, и оттуда поступил категорический приказ: прекратить безобразие в кратчайший срок.

Профессор готовил на кухне завтрак и ждал дочь с суточного загородного дежурства. Он уже беспокоился, что ее долго нет, Телефон не работал. Связаться с Эрной на службе невозможно. Правда, прошедшие день и ночь были тихими, обошлось даже без сирен, и все же его терзали смутные предчувствия.

Он услыхал шум подъехавшего автомобиля, потом хлопок парадной двери. Наконец-то! В дверь позвонили, затем раздался настойчивый стук. Профессор чуть не бегом бросился открывать.

— Ну, я же говорил, что мы еще увидимся! — сказал какой-то красноносый тип, вваливаясь в прихожую. Следом за ним вошли еще четыре человека.

— Что случилось? Кто вы?

— Гестапо.

Красноносый снял пальто, меховую шапку, кашне, достал расческу и перед зеркалом стал зачесывать назад редкие белесые волосы. Он был чем-то очень доволен. Настолько доволен, что едва сдерживал радость. Другие тоже поснимали верхнюю одежду и, — не обращая на профессора ни малейшего внимания, деловито прошли в комнаты.

— Начинайте, — крикнул им тот, что стоял у зеркала. Он дунул на расческу, спрятал ее в карман пиджака, поправил галстук и повернулся. — Ну, господин профессор, вы меня, конечно, не помните. А я вас не забыл. Где мы можем побеседовать?

— Что с моей дочерью? Где она?

— Ваша дочь у нас. Меня зовут Цахнер. Гауптштурмфюрер СС Цахнер. Вы — профессор Готфрид Вангер, а ваша дочь Эрна, если не ошибаюсь, Элеонора и тоже Вангер. Все верно?

— Что с ней, черт возьми? Вы можете мне сказать?

— Да ничего. — Цахнер, видя, что хозяин квартиры не двигается с места, сам взял его под локоть и повел в гостиную. — Ничего, если не считать, что она арестована.

Он втолкнул профессора в кресло, а сам, придвинув стул, сел рядом.

— Арестована? За что?

— Рудольф! — громко крикнул гестаповец, не сводя глаз с хозяина квартиры.

Вошел один из агентов.

— Покажи.

Тот вынул из кармана сложенный вчетверо большой лист бумаги и развернул. Листок был изрядно помят и даже надорван. Было видно, что потом его тщательно разгладили. Цахнер забрал листок и, не выпуская из рук, показал Вангеру.

— Вот за это самое.

«ФЮРЕР, ВЫ НЕ РАЗ ГОВОРИЛИ…»

Профессор все понял. Его лекции отменили, но он несколько раз после похорон жены заезжал в университет и слышал от кого-то о появлении в Мюнхене прокламаций. А до этого, дней десять назад, Эрна спрашивала его про тушь. Он даже видел, как она унесла к себе найденный в комнате Мартина старый флакон. Буквы выведены пером, одним из тех, которые тоже вполне могли отыскаться в комнате сына. Присмотревшись, он узнал и бумагу — такая стопка лежала у него в кабинете в верхнем ящике стола.

— Вашу дочь задержали сегодня рано утром при попытке наклеить это на доске объявлений на Максимилианштрассе. Вы наверняка знаете то место.

Цахнер отдал листок подчиненному, и тот ушел.

— Этого не может быть, — прошептал Вангер. — Это ошибка!

— Да бросьте вы! Ее схватили за руку. Сейчас мы найдем бумагу, перо и чернила, и никакие запирательства уже не будут иметь значения. Вернее, они только ухудшат ее положение.

«Значит, она не сознается», — почти машинально отметил профессор.

— Может быть, сами покажете, где все эти причиндалы? А впрочем, нам все равно придется здесь основательно покопаться. Мало ли что еще отыщется.

«Найдут Шнайдера, — опять машинально подумал Вангер, — но теперь не до него».

Обыск продолжался около двух часов. Они быстро нашли стопку бумаги, идентичной той, что была использована злоумышленницей. Нашли и плакатные перья, правда, среди них не оказалось пера нужной ширины. С черной тушью дела обстояли похуже: несколько совершенно засохших флаконов обнаружилось в столе Мартина, но их содержимое было пригодно разве что для подводки бровей.

В кабинете профессора гестапо устроило одновременно Варфоломеевскую и Вальпургиеву ночи. Тысячи томов грудами валялись на полу, креслах, диване и подоконнике. На столе же, напротив, довольно аккуратной стопкой было сложено около сотни книг.

— Что это? — спросил Цахнер кого-то из своей команды.

— Книги на иностранных языках, гауптштурмфюрер.

Он подошел и взял верхнюю. Посмотрел на обложку, пролистал. Книга на французском языке, судя по иллюстрациям, что-то о Древней Греции. Цахнер бросил ее обратно на стопку и поморщился.

— Не думаю, что нам это пригодится, Рудольф. Больше ничего?

— Ничего.

— Тогда пошли.

Профессор подошел к одевающимся сотрудникам тайной полиции.

— Я могу повидаться с дочерью, господин…

— Цахнер, — подсказал гауптштурмфюрер, заправляя перед зеркалом шарф. — Нет. Пока идет следствие, свидания исключены. Потом — вероятно.