Ход кротом (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
За столом бодрствовали человек шесть, все в тогдашней мужской униформе: черный костюм-тройка, то бишь с жилеткой; туфли, рубашка, галстук. Шапочки, каскетки, плоские фуражки рабочих окраин, щегольские котелки вполне мирно и равноправно соседствовали на вешалке в передней.
Махно сотоварищи одевались так же, решив не дразнить гусей анархистскими кожанками поверх алых шелковых рубашек; вот разве что без оружия никто не обошелся — ну так в квартире анархистов пистолет или револьвер носил каждый.
— Поприветствуем гостя из Китая! — вошедшим тут же сунули в руки стаканы с уже налитым красным. Гость — великий Жан Отстон, ученик самого бельгийца Реклю — поднялся и вежливо поклонился.
Расселись, выпили за гостя. Сашка Лепетченко спросил вполголоса:
— Что-то не китайское лицо, а?
Жан Отстон, которому слова перевели, засмеялся:
— Я природный бельгиец, как и мой учитель, месье Элизе Реклю. Я печатал, в числе прочего, и работы вашего Кропоткина. Ах, как же давно это было!
Рассевшись, все выпили еще и за Кропоткина.
— Его работы сейчас издает московское правительство, миллионными тиражами, — довольно прищурился Аршинов. — Мы передавали ему привет и подарки: еду, деньги от украинских повстанцев. Петр Алексеевич знал, что мы едем на конференцию и просил передавать привет старым знакомым; должно быть, это вам?
Выпили еще раз, за нержавеющую дружбу, за общее дело. Тут уже пришлось и закусить даже русским гостям.
— Но как же вы оказались в Китае? — не отставал заинтересовавшийся Лепетченко.
— О, молодой человек, я, знаете ли, музыкант. — Чернокудрый, чернобородый Отстон приосанился. — Сам Дебюсси высоко ценил мою работу о новой системе музыкальной нотации, как альтернативу диатонической системе. Новое искусство, понимаете ли, требует новых нот. Я сделался известен, и китаец Лю Юин перевел книгу на китайский… Дайте-ка подумать… Ага, это случилось в год падения метеорита, где-то у вас, в Сибири.
— Одна тысяча девятьсот восьмой, — кивнул Аршинов, — на Подкаменной Тунгуске. Ссыльные рассказывали.
На этих словах Махно, зная инопланетную природу Корабельщика — хоть и не особо в нее верящий — вздохнул. Может статься, это его корабль тогда и прибыл?
— Волос мой тогда был еще рус, и даже в полицейских ориентировках писали, что-де «ликом я подобен Христу», — гость хватил еще стакан вина, рассеяно зажевал клинышек сыра, вздохнул:
— Я получил ваш русский паспорт, хоть и не с такими приключениями, как описано у господина Марка Твена. И уехал сперва в Россию, а там и в Китай. Через два года, в одиннадцатом, там произошла Синьхайская революция. Династия из Дацина полетела под откос истории…
— Совпадение? — провожатый с нарочитой важностью поднял указательный палец и сам же себе ответил все тем же заговорщицким тоном:
— Не думаю!
Выпили еще. Пожевали пресного, тощего, дорогущего послевоенного мяса. Поглядели все на гостя, и тот не замедлил:
— Ах, что это было за время! Между прочим, — подмигнул сразу всем Отстон, — премьер Цай Юаньпэй еще тогда предлагал выделить анархистам остров для создания на нем анархической республики.
Аршинов и Махно переглянулись, обведя взглядами комнату. Дешевые обои, высокие, пыльные потолки, мебель в пятнах от погашенных сигарет. Растворенное окно впускает слабое тепло начала лета.
— Да-да, русские камарады, я рукоплещу вашему исключительно удачному опыту, — музыкант сделал рукой некое подобие реверанса над разнокалиберными бутылками. — Но, с вашего позволения, закончу. Через год после революции тот же премьер Цай Юаньпэй объявил конкурс на новый гимн. Вот я и написал музыку. А слова взяли в рукописи второго века…
Композитор поднялся, вилкой дирижируя невидимому оркестру:
Жан Отстон поклонился, сел на место и завершил повесть:
— Мой приятель Ван Жунбао прибавил всего лишь одну строчку: «Времена изменились, и страна больше не находится под властью одного человека». Гимн исполняли в апреле тринадцатого, в Европе стоял еще мир. А сюда я прибыл, как и вы, на конференцию. И, камарады, мне весьма интересно, что там у вас происходит. Шутка ли, успешно действующая анархическая республика!
— А в самом деле, расскажите же, как там, у вас? — посыпалось тут же со всех сторон.
— У власть имущих агенты, шпионы. У нас ничего нет. Мы читаем о России лишь в газетах, а там такое!
— Я только с вашим приездом понял, что русские не кушают людей! — несколько сконфуженно пробасил низкорослый усатый мексиканец. — А, скорее всего, и никогда их не ели!
— О да, расскажите и нам, — заговорили на дальнем конце стола классические рыжеусые немцы. — У нас тоже сейчас республика, но не анархическая. Ближе к социал-революционерам.
— Стойте, товарищи! Стойте! — поднялся над уставленным разнокалиберными бутылками официальный квартиросъемщик, Эмиль Арман, тоже известнейший на то время анархист. — Пусть наши гости сделают большой доклад, всем. Ведь не только анархисты, но и обычные люди вовсе ничего не знают о ситуации в России.
— Точно! Снимем большой зал!
— Билеты окупят все наши расходы! — закричали со всех сторон. Эмиль немедленно телефонировал знакомому театралу, Жан Ажальбер обязался нарисовать лозунг.
Поднялся высокий месье в отличном костюме — гости сразу поняли, что это его щегольская шляпа на вешалке третья справа.
— Месье! — начал он вместо привычного «камарады». — Я построил завод по производству шрапнельных снарядов, на набережной Жавель.
— А! — закричали все, — вблизи Эйфелевой башни! Так мы знаем вас!
— Прошу не разрушать мое инкогнито! — внушительным жестом господин отмел возгласы. — Я хочу только сказать, что завод сей построен полностью на русские деньги, кои мною получены через русского агента, графа Игнатьева. Заказ на выпуск шрапнельных снарядов для России. Я заложил собственное заводское оборудование и земельный участок с действовавшим на нём на тот момент заводом шарикоподшипников. Строительство завода было завершено в рекордные сроки — всего за четыре месяца…
Месье повел над столом крепкой ладонью с длинными сухими пальцами:
— Смею заметить, что заказ я выполнил с минимальным опозданием и без единого процента брака. Нынче же я переоборудую завод на выпуск автомобилей.
Сделав паузу, таинственный незнакомец с характерным носом виленского еврея, с жестким выражением борца в позе, сжатых губах и резких жестах, провозгласил:
— Завтра я через профсоюз выведу на площадь под Эйфелевой башней весь персонал. Мне полиция ничего не посмеет сделать. И там-то наши гости пусть и выступят! Это будет нечто! О, это будет шок! Старый Париж содрогнется! Не сомневайтесь!
Месье снова коротко поклонился — французы заменяли этим жестом тысячи слов — сел и налил себе красного.
Таким вот образом, прежде, чем Аршинов и Махно успели оглядеться, все уже оказалось наилучшим образом обстряпано.
— А сейчас лучше пускай наши гости споют «немецкую» песню, — подмигнув сразу всем, предложил их гид по Парижу, Боря Энгельсон, уехавший еще при царе и занимавшийся именно что печатью всевозможных прокламаций, книг и статей анархистов. Он-то и устроил гостям покупку книг.
Немцы оживились. К столу подтянулись просыпающиеся там и сям эльзасцы. У большинства из них тексты листовок отпечатались на щеках, запястьях и лбах: кто чем лежал на стопках бумаг.
Сашка Лепетченко принял гитару. Для Махно нашлась гармошка. Седой Аршинов только расстегнул воротник, чтобы «подтягивать на басах», как он это называл. Снова выпили все по стакану красного — «для голоса», и Сашко начал, делая паузы для перевода после каждой строки:
