Зона сна - Горяйнов Олег Анатольевич (читаем книги .txt) 📗
– А когда я его увижу?
– Он уже прошёл в свой кабинет…
Тот, к кому Стас приехал, был человеком загадочным. И хотя самому Стасу было, по внутреннему счёту, под сто лет при сохранении молодости и живости мышления, он перед восьмидесятилетним Морозовым робел.
Если Стас был в основном наблюдателем, то Морозов – делателем истории. В 1870-х годах примкнул к «Большому обществу пропаганды» и совершил три хождения в народ, ухитрившись ни разу не попасться в руки полиции; это был рекорд. Жил и работал в деревнях Московской, Ярославской, Костромской, Курской и Воронежской губерний; был кузнецом, пильщиком леса, фабричным рабочим, конторщиком. Поняв, что, чем агитировать народ за лучшую жизнь, ему надо бы дать обычное образование, читал лекции по основам различных наук; за эту «пропаганду» среди народа его объявили опасным преступником и разыскивали по всей стране!
Отсидев в тюрьме, Морозов с друзьями создал партию «Народная воля», но довольно быстро опять был схвачен и исчез почти на три десятилетия в каземате Шлиссельбургской крепости. Из заключения вынес целый сундук научных работ; по всей стране выступал с лекциями; доказывал Менделееву, что тот не прав, считая атом неделимым, – и Менделеев выдвинул его на степень доктора наук. Ездил на фронты Первой мировой войны; в шестьдесят лет возглавил Общество воздухоплавателей России…
Он прославился работами в области химии и астрономии, физики и математики, метеорологии, биологии, истории и филологии, геофизики – но официально так и не был признан научным сообществом… При нынешнем развале науки, когда учёные вынуждены подрабатывать сторожами в лавках, принимая плату продуктами, он, удержав за собою отцовское имение, жил неплохо, но работал «в стол»: никому не было дела до его открытий… Это про него отец Стаса, князь Фёдор, незадолго до своей гибели говорил жене: отгадчик тайн, поэт и звездочёт.
Как сообщила Стасу Ксения Алексеевна, после утренней прогулки Морозов неизменно шёл наверх, в свой рабочий кабинет, и там трудился с 12 до 17 часов, то есть до обеда, как он говорил, «в одиночном заключении». Затворившись со всех сторон, пользуясь абсолютным покоем и тишиной – чтоб было так, как он привык за почти тридцать лет в Шлиссельбурге, – он творил, превращая в строчки свои идеи, думы, мысли, одновременно производя сложные математические вычисления и доказательства.
Ксения Алексеевна осторожно провела молодого человека наверх и через полуоткрытую дверь кабинета показала работающего Николая Александровича. Дощатые стены, полки с книгами, повсюду книги, книги и книги. И среди них за столом в простой рабочей курточке увлечённо работал Морозов. Что-то считал, затем полученный результат записывал на другой листок, опять возвращался к старому… Так же тихо они спустились вниз.
Чем-то Стас понравился Ксении Алексеевне, а это было непросто: она, как он выяснил до поездки, была королевских кровей – её предки правили в Испании; окончила Институт благородных девиц; была фрейлиной императрицы. А теперь привела его в поле, показать хозяйство!
Был разгар сенокоса, и из соседних деревень пригласили косцов. Мужики косили, бабы сгребали скошенное сено и укладывали его в кучи. Сена было много.
– Рабочих рук не хватает, – пожаловалась Ксения Алексеевна. – Я нанимаю их исполу, за половину урожая. Но Николай Александрович платит за них налоги! Слава Богу, берут натурой, а то бы не расплатились – денег нет.
Бабы работали дружно, хорошо и аккуратно. Деловым шагом, с тросточкой в руке Ксения Алексеевна обходила сенокосы.
– Везде хозяйский глаз нужен, – пояснила она.
Всех она знала; с косцами здоровалась за руку.
– Вот поле ржи, а там пшеница. Вот овёс, а дальше лён, – поясняла Стасу. – С лугов собираем сено на прокорм скота. У нас пять коров, три лошади, телята, птица. Рожь сеем для питания обслуживающего персонала, овёс для прокормления лошадей, гречиху для кухни. Кое-что из продуктов продаём, кое-что покупаем.
Перед домом разместились огород и фруктовый сад: яблони, сливы, коринка, смородина, малина, крыжовник. Несколько сортов деревьев прислал в подарок лично Мичурин, но эти сорта плодов ещё не давали.
Тут же рядом служебные помещения: хлев, конюшня, скотный двор, сарай для молотьбы. Здесь же прекрасный колодец – глубиной одиннадцать метров, с очень хорошей водой для питья. Есть сельхозмашины: борона, косилка, молотилка, грабли и прочее; несколько ульев пчел…
К пяти часам Морозов явился на глаза народу. Был он оживлён и весел – хорошо поработал. Тут Ксения Алексеевна и подвела к нему Стаса. Тот представился студентом архитектурно-реставрационного училища, вольнослушателем исторического факультета МГУ. Говорить о том, что его волновало на самом деле – о своих перемещениях в прошлое, – при людях ему не хотелось. Да и вообще не хотелось; лучше было бы послушать учёного.
– Меня поражает и возмущает положение в современном образовании, – сказал ему Морозов. – Важнейшая отрасль человеческой деятельности отдана в руки шарлатанов, у которых всей-то цели, что получить в свои жадные ручки побольше денег. До истинного образования и до науки им дела нет! Любой преподаватель реального училища смеет называть себя профессором! Любое собрание таких, с позволения сказать, «профессоров» немедленно объявляет себя академией! Да ведь это деградация.
Стас припомнил профессора Жилинского и со смехом согласился.
– Всё верно, – сказал он, – но всё же надо различать науку и научных работников. Как ни старайся халтурщики, всей науки они не перепортят.
– Очень легко перепортят, – возразил Морозов. – Кто готовит научных работников? Шарлатаны и халтурщики. Ну и кого они, по-вашему, воспитают? Таких же халтурщиков. А подростков если чему и надо учить в первую голову, так это умению мыслить самостоятельно. Можно ли этому научить? А? Как вы думаете?
– Уверен, что этому можно научиться самому, – ответил Стас. – Но база-то нужна? Надо опираться на факты!
– Прежде всего своя голова нужна. Вот я с детства интересовался и геологией, и физикой, и математикой, и органической природой. И если бы я работал в обычных условиях, из меня получился бы общего типа астроном, не более того. Или займись я тогда историей, стал бы ординарным начётчиком. Тюрьма заставила меня пойти по совершенно новому пути!
– Что ж, вы думаете, заключением в тюрьму можно любого человека превратить в учёного?
– Не любого, и не обязательно заключением, но в чём-то вы правы. Попробуйте как-нибудь. Главное, чтобы ум человека не был пуст. Я на воле занимался в основном естественными науками, а когда попал в тюрьму, почувствовал необходимость пополнить своё образование по общественным наукам, и друзья доставили мне нужные книги по истории, социологии и языковедению. Я накинулся на них; жил только историей. Каждую книгу читал дважды: первый раз для общего ознакомления, второй раз для отметки деталей. И делал это сам, не из-под палки, потому что тюрьма доставила мне такие условия!
Ксения Алексеевна позвала их к столу, но Николай Александрович всё же продолжал свой рассказ:
– Представьте, все эти истории не давали мне удовлетворения. Привыкнув в естествознании иметь дело с фактами только как с частными проявлениями общих законов природы, я старался и здесь найти обработку фактов с общей точки зрения, но не находил даже и попыток к этому! Древняя история не казалась мне убедительной, но как проверить? В естествознании ты можешь сам проверить всё, что угодно, а тут остаётся только верить. А во что и как? Тысячи имен приводятся в истории безо всяких характеристик, а что такое собственное имя без характеристики, как не пустой звук?.. И поскольку сухая политическая история мало удовлетворила меня, не показав мне никаких общих законов, я сам стал отыскивать их…
– К столу! – забавно-сурово прикрикнула Ксения Алексеевна, как, бывало, кричали «К барьеру!».
