Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Смирнов Леонид Эллиевич (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
Гора, на которой разместился квартал Желтый Бор, показалась между домами. Жилье лепилось к ее склонам, будто ласточкины гнезда. Желтый Бор, несомненно, походил на горный аул. Эта наша гора без названия полого выгибалась, приподнимая часть города над равниной, и, волной накатившись на речной берег, была обрублена крутым обрывом с вечными осыпями и оползнями. Городские власти уже два века безуспешно укрепляли его посадкой деревьев, частоколами и каменными стенками, но, как видно, желание Желтого Бора искупаться в холодных водах Колдобы было неодолимо.
Мой квартал вскоре исчез из виду. Нам предстояло пройти по городу целую версту, но меня охватило нетерпение, горячка, остудить которую можно лишь ведром ледяной воды. Чего я, собственно, ждал? На что надеялся, стремясь к несуществующему дому? Разве на чудо.
Я против воли ускорял шаг, обгонял жену, спохватывался, останавливался, поджидая ее, и снова обгонял. Спящую девочку я взял на руки, чтобы Насте было легче идти. Она отдала драгоценный сверток не сразу – пришлось уговаривать. Словно боялась, что не удержу, уроню или сожму слишком крепко. Или мне такому, сегодняшнему, она не доверяла? Странные они люди – женщины…
Знакомые с детства дома, заборы, памятники, скверы, площади встречали меня, выскакивали из тумана, словно подкравшись, затаившись и желая сделать сюрприз. Я узнавал их, сердце замирало. И тут же начинало бешено колотиться. Скорей!.. И это, и вот это – все как было, все на месте.
После долгих скитаний по соседним губерниям, на чужбине, в ненавистных мне пустынях я возвращался в свой мир, и мне было радостно. Хотелось попасть домой сию ж секунду и одновременно – чтобы счастливая дорога к дому не кончалась. Но уже начался знакомый до боли Желтый Бор, который нельзя позабыть. Моя малая родина, где Настя никогда не бывала. И еще совсем недавно я сомневался, попадет ли она сюда когда-нибудь.
За следующим поворотом будет пепелище на месте фамильного гнезда семьи Пришвиных. Это было место моего рождения, оперативный штаб рати, а потом, для «детей оборотня», – цель в перекрестье прицела. Все заключено в нем, весь мой мир. Почти весь…
Дом Пришвиных… Он стоял на месте! Восстал из пепла! чтобы встретить! меня!.. В глазах помутнело. Я споткнулся, и Настя тотчас – без упрека, но решительно – отобрала у меня дочку, которая и не думала просыпаться от толчка, мирно посапывала в одеяльце. Я стоял, не в силах тронуться с места. Ноги словно приросли к брусчатке. А вдруг там, за фальшивой стеной, за свежей декорацией никого и ничего нет?
У ворот дома стоял худосочный курносый солдатик с винтовкой на плече. Примкнутый трехгранный штык поблескивал в лучах солнца, высунувшего над коньком крыши самый свой краешек. Вид у часового совершенно неопасный. Декоративная охрана.
Жена прошла вперед, остановилась – как еще недавно останавливался я, обернулась, вопросительно глядя на меня. Я шумно дышал, пытаясь взять себя в руки. Колени дрожали, будто я много часов карабкался на отвесные утесы.
– Что с тобой? – беззвучно спросила она.
– Я боюсь, – столь же беззвучно, одними глазами, ответил я.
Я стоял и смотрел на свои «хоромы». Дом Пришвиных восстановили почти один к одному. Кто взял на себя труд позаботиться о стареющей Марии Игнатьевне Пришвиной и вбухал в это строительство силы и деньги? Кто осмелился помочь семье опального и-чу, когда за одно только пользование услугами Гильдии, даже если это случилось в далеком прошлом, человека могли забить камнями?
Совсем новенький, чистый. Отстроен месяц, от силы два назад. И все как прежде… Вот только цвет у стен не совсем такой да скаты крыши чуть круче. И еще… вместо стекол в двух окнах, выходящих на улицу, вставлены куски некрашеной фанеры. Выходит, уже успели выбить. Молодцы кедринцы… Долго ли камешек с земли поднять да размахнуться посильней? Так вот, значит, для чего здесь часовой – придурков городских отгонять.
Наконец я прочитал самозаговор и прошептал:
– Ну, пойдем.
И мы пошли. Солдатик с любопытством посмотрел на нашу троицу, зябко передернул плечами и, ни слова не говоря, пропустил к дому. Когда я поравнялся с ним, часовой вскинул руку к пилотке, отдавая мне честь. За кого он меня принял? Я кивнул в ответ. Мы двинулись вверх по ступеням парадной лестницы.
У входной двери я замер на мгновение. Мои пальцы взялись за медную ручку – быть может, сохранившуюся от того, старого, дома. Солдатик сверлит взглядом затылок. Надо идти. Р-раз! Скрипнули плохо смазанные петли.
Настя шагнула через порог, я – за ней. Запах свежей краски обрушился на меня, едва не свалив с ног. Первые мгновения я ничего не видел – взор застлала пелена. Брошенная тугой пружиной дверь чувствительно стукнула по спине, и я малость очухался.
Насти рядом не было. Машинально вытерев ноги о половичок, я вошел в прихожую, опустил на пол торбы, скинул с плеч тяжеленный рюкзак. И отправился искать людей.
– Есть кто живой? – спрашивал я негромко, словно боясь спугнуть этих самых живых. И не было мне ответа.
Первым делом я прошел на кухню. Сколоченные из струганых некрашеных досок стол и табуреты, две дешевые керосинки. Плита, примыкающая к русской печи, не раскочегарена. Место, где прежде рядышком стояли две газовые плиты, было пусто. Правда, из стены торчала труба с заглушкой. Значит, газ скоро будет.
Сковородка, пара кастрюль, полдюжины тарелок – все не наше, случайное, собранное с бору по сосенке. От семейной посуды – чугунных сковородок, отлитых с гербом Пришвиных по специальному заказу, прекрасных саксонских сервизов, привезенных дедом из поверженного Лейпцига, фамильного серебра – ничего не осталось.
Потом я зачем-то осмотрел кладовую. Дощатый пол, голые, без привычных полок, стены. Кроме двух непонятных коробок с сибирскими гербами и сургучными печатями, там не было никаких припасов.
– Настя! – крикнул я. В ответ – тишина. Мне стало не по себе.
Заглянул в комнату для гостей. Такое ощущение, что сюда вообще не заходили: ни одной вещички, а на полу тонкий слой пыли. Что-то путающее было во всем увиденном. Отсутствие всегдашнего уюта, пусть умеренного, но обязательного комфорта и порядка в большом и малом могло значить только одно: наш дом по-прежнему не существует, есть только видимость, пустая скорлупа…
Матери в доме не было. Зато Настю я обнаружил в гостиной. С Анькой на руках она сидела на грубом табурете в центре пустой комнаты. Крашеные доски пола поблескивали в лучах солнца, врывавшихся через расшторенное окно.
Настя выглядела совершенно измученной. Только сейчас я понял, чего стоило моей девочке наше долгое путешествие из Джунгарии. Ну теперь-то уж все позади.
Я стоял в дверях, не спеша заходить. Настя устало улыбнулась мне, я попытался улыбнуться в ответ, потом произнес одними губами:
– Выйду в сад. Поищу там.
Сад… Громко сказано. Вернее бьио бы назвать его огородом. На месте сгоревших деревьев разбиты грядки. Перекопан каждый метр, и везде что-нибудь растет или росло и уже собрано.
Мать полола траву, осторожно отделяя от клубничных кустов переплетения мокрицы. Она не почувствовала моего приближения, не замечала меня, стоящего у штабеля смоляных досок на месте спаленной беседки. Седой пучок волос на затылке, согнутая спина, обтянутая заштопанной старой кофтой, часто-часто ходящие худые лопатки, видавшая виды юбка, простые старушечьи чулки, резиновые галоши – такой я не видел ее никогда. Сладкая боль стиснула мне сердце. Я узнавал и не узнавал свою мать – гордую, сильную, еще совсем не старую женщину. Я не решался позвать ее. Она ощутила мой взгляд и обернулась…
Настя вышла в сад спустя минут десять. Я видел: мать хотела обнять и ее, но, перепачканная в земле, не осмеливалась подойти. Жена сунула мне сверток с Анькой и сама устремилась к Марии Пришвиной. Отставив назад, словно заломив, земляные руки, мать прижалась к Насте грудью и снова малость всплакнула. Настя гладила ее плечи и тоже плакала. Я не люблю, когда разводят мокрень, и стал показывать проснувшейся Аньке ее владения. Девочка какое-то время раздумывала, стоит ли ей удариться в рев или потерпеть. А потом с любопытством начала осматривать участок.
