Начало (СИ) - Вязовский Алексей (лучшие книги TXT) 📗
Меня замутило, но я не отвел взгляда.
– Добейте! – промычал солдат в нашу сторону. Раздался выстрел, голова мужчины дернулась и он упал на брусчатку. Туда, где лежали его сослуживцы – трупов солдат на площади было много.
– Споймали! – к нашему отряду подбежал, придерживая саблю в ножнах рукой, Чика.
– Кого поймали, Иван Никифорович? – я спрыгнул с лошади, поднялся по ступенькам парадного крыльца губернаторского дома.
– Рейнсдорпа! Сначала этот, шаматон [2], отстреливался, потом шпажкой своей решил помахать. Хлопуша ему по голове кистенем вдарил, но вроде жив и даже оклемался.
– Перевяжите его и тащите сюда – я присел на последнюю ступеньку, перевел дух – А также всех офицериков давайте також на площадь. И народа, сгоните, народа. Ах, да! Скажи Хлопуше, чтобы в особняке ничего не смели дуванить! Это теперь все государево.
– Поставим караулы – Чика заухмылялся, послал несколько казачков передать мои приказы.
Набат, наконец, прекратился, спешившиеся пугачевцы начали утаскивать трупы. В городе еще была слышна стрельба и даже несколько пушечных залпов, но постепенно бой сходил на нет.
Я посмотрел на небо. Распогодилось. Облака разошлись, показалось солнце. И даже немного потеплело.
Первым на площади появились вовсе не офицеры, а благочинный Егорьевской церкви священник Михаил. Пузатый, чернобородый поп шел в окружении моих полковников, осеняя всех крестом. Зачем он это делал – было загадка. После представлений, Михаил принялся просить о снисхождении к горожанам. Пока мужчина распространялся о милосердии, мы с Подуровым переглянулись. Тот провел рукой по горлу. Ясно. Могутов все.
Вокруг крыльца постепенно начала собираться толпа из пугачевцев и жителей Оренбурга. Испуганный народ галдел, кто-то даже плакал.
– А ну тихо! – я рыкнул и гвалт стих. Поп тоже замолчал.
– Что отец Михаил… Семинарию кончал? – спросил я священника громко.
– В самом стольном городе Питере! – гордо отвечал благочинный, оглядывая свою паству.
– А царя Петра Федоровича видел? – я нахмурился. Сейчас мы проверим как работает харизма Пугачева.
– Видел, как не видеть.
Я встаю со ступеньки, пристально смотрю в глаза священника.
– Узнаешь ли меня, Михаил? Своего царя, Петра Третьего?!
Повисает тяжелое молчание, глаза попа бегают. Ну же!
– Признаю царь-батюшка! Ты наш амператор, Петр Федорович!
Народ на площади охает, начинает шушукаться.
– Все слышали? – оборачиваюсь к жителям Оренбурга – Готовы ли присягнуть своему царю?
Раздается дружное «Да» и «Готовы».
– Иван – я подзываю Почиталина – Зачти указ о воли и пущай начинают присягать.
Казак кивает, разворачивает манифест. Начинает его читать громким голосом. Реакция горожан более сдержанная, чем пугачевцев. На руках меня никто не носит – но лица светлеют, народ машет руками, одобрительно кричит. Начинается присяга.
Оренбуржцы выстраиваются в очередь. Иван записывает имя и звание, люди произносят «клянусь» и целуют мне руку.
– Ваше величество! – сквозь толпу пробивается румяный, бритый мужчина в черном длиннополом казакине. На кожаной лямке через плечо висит перепачканный мазками красок деревянный ящичек – Меня Володимир Непейвода кличут. Обрелось во мне усердие рисовать разные картины. Разрешите – заискивающе улыбнулся живописец – Запечатлеть ваш лик в столь торжественный момент!
Полковники переглянулись, заулыбались. А зря! Тут все серьезно. Пропаганда нового царя среди населения – великое дело. Мы еще с этой живописи лубочных картин наделаем и разошлем по городам и весям.
– Рисуй. И чтобы в точности все было. Народ дает присягу, пишется в списки – я кивнул на усердно корпящего Почиталина, которому даже вынесли из резиденции стол и стул.
– Все исполню, царь-батюшка!
Живописец раскрыл ящик с кистями и красками в стеклянных пузырьках, заткнутых деревянными пробками. Терпко запахло скипидаром и олифой. Покрыв портрет серым грунтом, Непейвода начал рисовать. А я повернулся обратно к отцу Михаилу.
Теперь надо избавиться от священника, ибо то, что здесь сейчас начнется – я заметил, как на площадь стали заводить пленных офицеров – не для его глаз.
– Иди, с богом батюшка, готовь благодарственный молебен – приду – я ласково улыбнулся священнику – Все будет ладно.
Поп осеняет всех крестом, поворачивается уйти…
– Стой! – тут мне в голову приходит не очень приятная мысль.
Священник с тяжелым вздохом поворачивается.
– Кого в многолетиях поминать будешь?
Посла литургии, при оглашении проводящим службу священником 'Многих лет', обычно поминают патриарха, местного епископа и членов правящей династии.
– Кого епархия указала, того и буду!
– Нет! Катьку запрещаю поминать! Грех на ней великий. Покушалась на жизнь мужа свого.
Казачки одобрительно закивали. Михаил оглянулся, помрачнел. Посмотрел вопросительно на паству.
Я решил не дожимать его. Мало ли… Ссорится с духовными властями – себе дороже.
– Иди с богом, вечером буду в храме.
Поп уходит, а на крыльцо поднимаются полковники. Подуров встает справа, Мясников слева. Лысов с Чумаковым встают позади. Появляются и башкирский старшина Юлай Азналин с киргиз-кайсацким ханом Нур-Али. Салавата Юлаева не вижу, зато вспоминаю о Лидии Федоровне Харловой.
– Чика, скачи в лагерь, привези вдову майора с братом – подавая руку для нового поцелуя, я разыскиваю взглядом Зарубина – Только не сразу. Через пару часов.
– Так нет у меня часов то… – удивляется полковник – Как расчесть время? Может к обедне? Когда прозвонят?
– А вот тебе царь-батюшка золотые часики – сквозь толпу подходит Максим Шигаев с широкой улыбкой – От всего нашего обчества дар.
Подает мне золотые часы-луковицу на цепочке. Откидывает крышку, играет простенькая мелодия. Дорогая штучка. И наверняка украденная при захвате города.
– Что с боя взято – то свято – понимает мои сомнения полковник.
– Добре – я иду на сделку с совестью, передаю часы Чике и тот вскакивает на коня. Очередь горожан тем временем не уменьшается, народ на площади прибывает.
Наконец, Хлопуша выводит губернатора. Высокого пожилого мужчину с гордым лицом, в старомодном парике, испачканным кровью. На лбу у Рейнсдорпа повязка, мужчина прихрамывает. Руки у него связаны спереди уздечкой, глаза бешенные.
Губернатор ругается, мешая датские слова и русские.
– Fols [3]! Сей же час отпусти! Арекбузирую! Варвары, beskidte sviner [4]…
– Иван Андреевич! – я и не думаю вставать со ступеней – Ну зачем же так? Оконфузились? Сдали город? Имейте честь держаться достойно…
Теперь уже в мой адрес летит порция ругательств. Опять мешая слова, Рейнсдорп кричит, что я заклейменный вор Емелька Пугачев. О чем ему давно известно.
Тут губернатор подставляется.
– Господа, полковники, честной люд! Вы видите на моем лице клейма? – тут я уже привстаю, оборачиваюсь к горожанам. Слышу выкрики «нет», «не видим».
– А слышали как меня признал отец Михаил?
– Да!!
Народ волнуется, принятие присяги остановилось.
– Это ты, немец, вор! – я обличающе указываю пальцем на дергающегося в руках Хлопуши губернатора – Своего царя предал ради Катькиных подачек!
Рейнсдорп, разумеется, никакой не немец – датчанин, но народ в такие детали не вдается.
– Не сметь так про императрицу! – из толпы арестованных офицеров пытается выскочить судя по цветному нашейному платку молодой поручик или подпоручик. И тут же получает от казака плашмя саблей по голове. Падает на брусчатку, пытается встать, но бесполезно.
– Тащи губернатора к остальным – я машу рукой в сторону толпы пленных.
– Царь-батюшка, енерала то мы не смогли взять – Подуров подходит ближе, вздыхает – Порубили его казачки.
– Какого генерала?
