Свидетель канона (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич (книги онлайн полные .TXT) 📗
Стоит мост, как в поэме: "весомо, грубо, зримо". Толпятся перед мостом гуляки да экскурсанты, чешут затылки, смотрят на красивенькую аватару. Светлые волосы, светлое лицо, белый костюм, белые туфельки… Юлия одевается привычно в белое, вот и сияет лучом полуденного солнца на фоне моста грубого, в пятнах ржавчины, страшного.
Таращатся округлые голландцы, удивляются рыжебровые немцы, забирают в горсть подбородок низенькие крепенькие уральцы:
– А это правда, что ли, сделали в восемнадцатом году? Тогда же гражданская война везде шла! Разруха там, это вот…
И отвечает им Юлия Зацаренная:
– Ничего сверхъестественного, сами видите. Резка грубая, клепка и сборка. Рабочие руки нашлись, голодных людей море. Зачем? Как символ и как реклама строительной фирмы. Смотрите, мол: не все же футуристам в Москве плакатами хвастаться. Мы можем и так.
– А что за одну ночь, то правда?
– Документов не сохранилось, вы же сами только что сказали: война, разруха. Но, скорее всего, легенда. Практического смысла в спешке никакого, а работы усложняются очень сильно…
Шумят экскурсанты, фотографируются на фоне железа, окрашенного в природный камуфляж. Пятна ржавчины вперемешку с остатками краски, кусками чистого металла.
К Юлии подходит муж, аккуратно складывает полученную только что телеграмму и убирает ее в карман парадного адмиральского кителя со словами:
– Ну вот, новости с чрезвычайной сессии ООН. Вы все же втащили нас в бессмертие. Что теперь?
Юлия хмыкает вполголоса:
– Человечество перед будущим, что кот перед открытой дверью. Повертелось, задницей об косяки потерлось, и передумало входить. Мы вас втащили?
Ух, улыбка у нее хороша! Прибавилось у давешнего лейтенанта на рукаве золотых полосок, а на голове седых прядей, но на улыбку жены он все так же отвечает улыбкой.
И говорит Юлия:
– Да вы так ломанулись, что до сих пор на себе выбитые двери несете, а нет бы, наконец, их открыть!
Слышит это стоящий в толпе экскурсантов здоровенный матрос. Матрос, несмотря на летнее тепло, в черной шерстяной форме. Глаза моряка нечеловечески-яркие, синие, даже под солнцем не меняют цвета. Слышит и собеседник его, похожий, как две капли воды, только в строгом костюме: пиджак в полосочку, штиблеты серые, даже ручка в кармане пиджака не золотистая, как под синее идет, а простенькая стеклянная, в тон серому.
Глаза у собеседника черные, и черные, недовольные мысли. Ворчит собеседник в сером, шепчет матросу на ухо:
– Ну вот, сейчас еще о бессмертии ратиться учнут. Сколько тебе повторять: зачем ты вмешался в красивую картинку? Да, застывшая. Но зато все там живы, и все останутся живыми вечно. И пускай сидят в той клеточке, куда судьба определила!
Слышит его не только матрос, слышит и молодая пара – у мужчины на плечах мальчишка в матроске, у стройной до тонкости женщины волосы розовые, в остальном люди как люди: костюм-прическа, у женщины пакет из модного магазина, у мужчины горлышко серебряной фляжки выглядывает из кармана… Переглядываются мужчина с женщиной и говорят хором:
– И мы бы не встретились? Мы не согласны!
Рядом с ними, похоже, реконструкторы. Век семнадцатый, центральная Европа. Огненно-рыжая девушка в лиловой до пят юбке, в распахнутом на белой рубашке жилете, в фантастическом алом берете; мужчина в строгой коричневой тройке, рубашка под галстук, цепочка из жилетного кармана, и только белые-белые волосы, прямо тебе снега Килиманджаро, и только белые-белые глаза, как режущее пламя водородной горелки.
Мужчина в строгом и девушка в ярком синхронно хмыкают и синхронно же произносят:
– Лучше так, чем не любить совсем!
Отшатывается тип в сером пиджаке, хватается за ручку стеклянную, вертит в пальцах, забывает о вежливости:
– Твою мать, да сколько ты сюда всего намешал!
– В плов одного масла четыре сорта идет, про пряности не заикаюсь даже.
Морщится серый пиджак, глаза черные прикрывает, матроса за рукав отводит в сторону:
– Здесь тебе не караван-сарай. Куда ты все денешь?
Матрос не морщится. Глаза темнеют, совсем темнеют, почти как у оппонента становятся, светлее разве что на полтона. Таким темно-синим на картах глубин Марианскую впадину закрашивают. А на схемах у артиллеристов – ту часть эллипса рассеивания, где двадцать пять процентов написано. Те четыре средние клетки, куда половина всех снарядов приходит.
– Заархивирую. С себя и начну. Ты – это я, сам говорил. Значит, нехрен болтаться где попало, марш в будку!
Ухмыляется черноглазый в сером:
– Ой, да хуй тебе с размаху, я же мысли твои слышу в миг появления. Сколько месяцев ты уже меня ловишь-ловишь, а все никак? Сколько ты уже витков за мной по планете намотал?
– … Сколько ты уже витков за мной по планете намотал?
Вот зря Свидетель это сказал. Цепочка выстроилась мгновенно: витки вокруг планеты – спутники – поправки на отставание часов – эксперимент Хафеле – Китинга – у меня мысль приходит на двести наносекунд раньше…
Дальше квантовая часть личности сработала раньше, чем тормозная человеческая додумала.
Свидетель посмотрел мне в глаза, в них промелькнул короткий солнечно-золотой отблеск, и Свидетель, отшатнувшись, взмахнул руками; левая оказалась так близко!
Я понял, что тоже должен сделать и протянул руку, но только правую.
Полная синхронность движений, вот уже наши пальцы встречаются, и…
Пространство рябит, и я вижу, как моя рука словно бы начинает погружаться в воду.
– Да… – прошептал еле слышно. – Ты – это я.
– А я – это ты.
– Мы…
– …Одно…
– …Целое!
Мир на мгновение пропал – ощущение, как от смены декорации в театре – потом снова свет, снова набережная, люди в праздничном.
И поодаль, на рейде, корабли. Дружеский визит. Громадный кирпич авианосца – не КШиПа, именно авианосца, значит: Рицко Акаги. В мареве "цундере-крейсер" Такао, ну а вон там, судя по бурунам, опять втихаря торпедой перекидываются со скуки – эсминцы, дивизион Симакадзе.
А вот и девчонки-аватары улыбчивой толпой по набережной:
– Хватит мозги сушить! Пошли праздновать!
И Симакадзе уже вокруг завивается, подмигивает:
– Я сейчас Киришиме сама позвоню. Стесняешься, да?
Скорость у Симакадзе всем на зависть, разве Ташка могла бы обогнать, но и она моргает глазками с показным смущением. Вызов, контакт – и вот Киришима отвечает.
– … Нет, я не поеду на вашу встречу. Вы там соберетесь минувшие дни вспоминать, а у меня в будущем дел по горло. Через три часа связь с Юпитером, Осакабе на высокой орбите пойдет ретранслятором… Да и зачем я там?
– …
– Ой, да возьмите в сети фотографию моей аватары.
– …
– Ну, по случаю такого уж праздника найдите без одежды, я же знаю, что есть! Люди как увидят, сразу истекут слюной и них мигом отключатся даже зародыши мозгов.
– Симакадзе, можно попросить? Благодарю… Киришима-сама, за вами должок.
– Мы перешли на "ты" еще на Тиниане.
– Тогда выполняй свою часть сделки. Я про квантовую механику все явки-пароли-адреса сдал. А ты что же? Тут вокруг праздник, а на меня все опять косятся, как на хромого леопарда. Вроде и гроза саванны, и вроде без дождя… Что ты там говорила про улыбку?
– Что она у тебя очень вынужденная. Почему?
– Я как сбитый пилот. Надо вставать и пробовать еще раз. И долг, и друзья, и командование уже задобалось намекать. А страшно, тело помнит боль. Ты долго работала с Макие, да и в плюшевой игрушке посидела, представление имеешь, хоть какие-то шансы, что поймешь. Некогда мне вдумчиво искать психотерапевта, зрители уже пар пускают изо всех отверстий. Со Свидетелем, скажем так, я договорился. Значит, скоро уже режиссер наклейку оторвет, и пора мне бежать превозмогать дальше… Так поможешь?
Киришима хмыкнула и вспомнила, как на пару с Харуной вломилась в Йокосуку. И чем потом закончилось: долгим заключением в розовой плюшевой игрушке. Хуже, чем в смирительной рубашке!
