Наследники по прямой. Книга первая - Давыдов Вадим (электронная книга TXT) 📗

— Начинай, Михаил Аверьянович, — сказал Гурьев.

— Бронепоезд, — вздохнул Чердынцев.

— Пятьдесят граммов, — разрешил Гурьев.

— Не надо, — покачал головой Чердынцев. — Как ты выражаешься — не наш метод, — он пригладил рукой волосы и немного развернул стул в сторону Даши: — В общем, доча, слушай. И вы все тоже слушайте, конечно. Раз уж такое случилось — значит, случилось. Чего теперь выть.

Перемена, происшедшая с Дашей за те полчаса, что продолжался рассказ отца, подкрепляемый его, Гурьева, объяснениями, поразила его. А ведь он был уверен, что давно утратил способность по-настоящему чему-нибудь удивляться. Полчаса назад на стуле в чисто побеленной комнате с окном, выходящим на юг, сидела чудесная, милая, умная девушка по имени Даша. А сейчас перед ними была царевна. Не принцесса, нет — царевна. Что ж, подумал он. Именно к этому всё и шло. Именно этого я и хотел, не так ли?

Женщины слушали — ни живы, ни мертвы, обе — с мокрыми глазами, Надя — прижавшись к Городецкому, который обнял её за плечи — молча, ни слова ни говоря. Вера в какой-то момент поднялась, встала у Чердынцева за спиной, положив ему руки на плечи, кусая губы. Как же всё быстро, подумал Гурьев. Как быстро всё происходит. Под этим небом, под этим солнцем. На этой земле.

— Царская кровь, — задумчиво проговорила Даша. Голос её звенел, как струна, натянутая до самого неба. У Гурьева по спине пробежал холодок. — Царская кровь. Я… Я хочу посмотреть.

Чердынцев непонимающе обернулся к Гурьеву, лицо его сделалось беспомощным. А Гурьев понял. Поддёрнув рукав пиджака, он достал из манжета на запястье тонкую золотую иглу с круглой бусиной-головкой. И протянул её Даше.

Девушка, коротко взглянув на отца, всё ещё ничего не понимавшего, вонзила иглу в подушечку большого пальца. Гурьев почувствовал себя так, словно она не себе, а ему проткнула палец иголкой. Замерев, они — все шестеро — смотрели, как набухает ярко-рубиновая, почти светящаяся капля.

— Она красная, — тихо проговорила Даша.

— Конечно, она красная, — так же тихо ответил Гурьев. — Конечно же, она красная, дивушко. Красная, как настоящие царские знамёна. Царские стяги — красные.

— Так вот она — цена, — прошептала девушка. — Вот она какова… Это и есть — долг? Цена?

— Да.

— Что же мне делать теперь? — Даша посмотрела на сидящих за столом людей. — Что же мне теперь со всем этим делать?

— Учиться, Даша, — сказал Гурьев, по-прежнему не повышая голоса. — Учиться, дивушко. Учиться жить, понимая своё место, своё предназначение. Учиться понимать, что ты в ответе за эту страну и этот народ. За всех. А они — за тебя. Мы все. Потому что мы все — русские.

— И даже… Даже за тебя я в ответе?

— Даже за меня.

— Вы мне поможете? Ты мне поможешь, Гур?

— Помогу, дивушко.

— Вот почему… Ты знал? Ты — с самого начала знал?!

— Нет. С самого начала — не знал. Но это — теперь это не имеет никакого значения.

— Гур. Миленький Гур, — задумчиво и потрясённо проговорила девушка. — Как же ты за меня боялся. Мамочки, мамочки. Как же ты переживал, как же боялся. Трясся, как осиновый лист, наверное. Что же с тобой творилось, это же просто представить себе невозможно. Почему же ты ничего не сказал? Думал, я испугаюсь? Не пойму?

— Просто всему своё время, дивушко. Время и место.

— Даша, — вдруг высвободилась Надежда. — А как же…

— Пусть всё остаётся, Надя, — покачала головой девушка. — Пусть, так даже лучше теперь.

Гурьев сделал Городецкому знак: проконтролируй. Тот кивнул. Мы ни на минуту не прекращаем работать, с горечью подумал он вдруг. Ни на минуту — даже на такую. Просто такое время. И место тоже.

— Вот, оказывается, в чём дело, — Даша опять посмотрела на Гурьева, и глаза её потемнели, как море перед штормом: — А она? Рэйчел?

Гурьев передёрнул кадыком. Опять она его достала. Да что же это такое.

— А это ещё кто? — хрипло спросил Чердынцев.

— Его любимая, — ответила Даша, не сводя глаз с Гурьева. — Отвечай, Гур. Она тоже — царская кровь?

У Гурьева вдруг опустились плечи, и он произнёс с усмешкой:

— Царская кровь? О, если бы только это. Всё гораздо, гораздо хуже.

— Ты расскажешь, — повелела Даша. Не попросила, не потребовала, — повелела. — Не сейчас, сейчас — не время, но — расскажешь, — у неё какие-то странные интонации в голосе прорезались — не начальственные, ни приказные, нет. Но… — Я выросла, и меня больше не нужно жалеть. Не смей меня жалеть. Не смей больше никогда и ничего от меня скрывать, Гур. Не смей — никогда!

Что ж, подумал Гурьев. Когда-нибудь я всё ей расскажу. Вот только — с чего мне начать?

Москва. Сентябрь 1927

Ирина получила направление сюда случайно. Вообще-то она готовилась к другому варианту — два раза побывала на практике в школе, где прежде училась сама, где она знала всех, а все знали её, где с ней ничего не должно было случиться. И совсем близко от дома. И вдруг — такое!

Правда, нужно отдать должное — новая незнакомая школа понравилась ей с первого взгляда. Ирина вышла к ней и замерла в недоумении — среди московской грязи и неустройства, серых, обшарпанных, неухоженных зданий, сараев, полубараков, — вдруг чистота и зелень, словно оазис. Избитое сравнение, но именно так это и выглядело. Небольшая, упрятанная среди арбатских переулков, в чьём-то бывшем особняке, — фасад на улицу, внутренний двор, огороженный с трёх сторон зданием в виде буквы «П». И заведующий, и коллектив встретили Ирину радушно. Какая-то необычная атмосфера ощущалась во всём. Необычная, но очень благожелательная. Кругом всё сверкает и блестит, следы свежего, только что закончившегося ремонта, вымытые до скрипа и невероятной прозрачности стёкла, а во дворе — аккуратная спортивная площадка со снарядами и буквально вчера завезённым песком. Наверное, шефствующее предприятие заботится, и заведующий просто молодец, подумала Ирина. Правда, заведующий совсем не походил на крепкого хозяйственника. Куда больше заведующий напоминал Ирине собственного отца, врача-терапевта, почти совсем оставившего частную практику из страха перед фининспекторами. С учкомом [86] непременно будут проблемы, украдкой вздохнула Ирина. В ответ на её опасливые расспросы заведующий неожиданно молодо рассмеялся:

— Вы не беспокойтесь, Ирина Павловна. С учебным комитетом у нас полное взаимопонимание и сотрудничество. Да вы увидите.

Ирина, ещё очень живо припоминающая учкомовские битвы в собственной школе и рабфаковцев в университете, опять удивилась. Но это было ещё не всё. После разговора с заведующим завхоз устроил Ирине подробнейшую экскурсию по зданию. Проходя по коридорам и слушая гордые комментарии завхоза — звероватого на вид кряжистого мужика с отчётливым волжским выговором и не вдруг произносимым именем-отчеством Силантий Поликарпович — Ирина поняла, что всё это волшебство на самом деле легко объяснимо. Просто в школе не воруют. Вот только почему?

Больше всего потрясли её школьные туалеты. По два ученических, для мальчиков и для девочек, на каждое крыло на обоих этажах, плюс туалеты для педагогов. Таких туалетов Ирина в жизни своей не видела. Там даже бумага была — и не какие-то газеты. В общем, Ирине понравилось, и понравилось так, что она решила сделать всё возможное и невозможное и утвердиться здесь, как полагается.

И вот — самый первый урок. Не то чтобы она боялась — нет. Но…

Ирина заметила его сразу, едва вошла в класс вместе с заведующим. И, встретившись с ним взглядом, опешила от неожиданности и возмущения — этот мальчишка кивнул ей и улыбнулся! Ирина, отправляясь в самую старшую группу, разумеется, волновалась, как встретят её. На практиках в других школах ей доводилось вести уроки у пятых и шестых групп, но у девятых — ни разу. Ирина снова встретилась с ним глазами. Ох. Мальчишка?

Заведующий, ободряюще тронув Ирину за локоть, вышел. Она взяла групповой журнал и, изо всех сил стараясь сохранять самообладание, стала выкликать школьников по именам и фамилиям.