Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник (бесплатные версии книг TXT) 📗
— Бросить наших мальчишек единолично предотвратить вашу революцию?! — у подполковника аж побелели губы.
— Любезный Константин Сергеевич, если я вам расскажу, из кого состояли наши полки, полки Вооружённых сил Юга России, вы разрыдаетесь, — сухо заметила хозяйка. — Мальчишки-юнкера неделю удерживали московский Кремль. Из Ростова зимой нашего восемнадцатого года уходило множество гимназистов, старших кадет, юнкеров, в то время как в самом городе оставались многие тысячи боевых офицеров, прошедших германский фронт — они решили, что их это не касается, все эти революции и перевороты. Вот и вы сейчас…
— Простите, мадам, но у нас сейчас своя собственная революция и, уверяю вас, меня она очень даже касается, — холодно отрезал Аристов. — В любом случае, пятеро нас едва ли что-то смогут изменить в вашей истории. Но, я надеюсь, смогут изменить в нашей. Вообще, как вы себе это представляете, профессор? Мы очутились в мире, очень похожем на тот, что покинули и?.. Что мы делаем? Ведь вы сами говорили об огромной инерции, да мы и сами видим — всё почти такое же, несмотря на, простите, совсем иной ход истории! Совсем иного Государя на престоле!
— Вот потому-то я и спорю со своим ретивым внуком, — последовал ответ. — Инерция и в самом деле огромна. Пытаться встать на пути несущегося поезда — безумие. Но можно перевести стрелку.
— И как же, по-вашему, мы можем перевести эту самую стрелку?
— Мы сейчас готовим вам подробнейшую инструкцию. С планами города, фотокарточками действующих лиц и так далее. Наша задача — не допустить февральского переворота.
— И, не допустив, мы окажемся в нашем времени?
— Так говорят мои расчёты.
Наступило молчание. Петя Ниткин глядел на профессора; Костя Нифонтно, напротив, набычился, опустил голову и что-то сердито бормотал себе под нос.
Федя едва собрался спросить, так когда же они увидят эти «подробнейшие инструкции», как вдруг в прихожей грянул раскатистый телефонный звонок.
— Я подойду, ба, — сорвался Игорёк.
— Уже девочки звонят, — фыркнула Мария Владимировна. — Ох уж эти современные дети! Вот когда я была гимназисткой…
— А тогда письма писали, — вырвалось у Феди.
— Верно! — расцвела хозяйка. — Письма писали, засушенные цветочки вкладывали… Вот вы, Федор — знаете язык цветов?..
— Ему ещё рано, — железным голосом отрубила Ирина Ивановна. — И вообще…
Что «вообще» они так и не узнали, потому что в комнату очень тихо вошёл заметно побледневший Игорёк:
— Деда… тут этот… тебя… Никаноров… Он… он…
Николай Михайлович скривил губы, поднялся.
— Прошу прощения, это не займёт много времени, — и скрылся за дверьми.
— Что опять натворил, горе ты моё? — воззрилась на внука Мария Владимировна.
— Н-ничего…
— Ой, не ври старой бабке! — погрозила хозяйка пальцем.
— Да ба, я точно ничего… вот в «Лягушатне» Маслакову встретил… И Светку Тихонину… Но они только и знали, что «Тихонов, Тихонов!» пищать…
— Н-да, ничего себе, совпадение, — вздохнула Мария Владимировна. — А вот что там с этим Никаноровым?..
Ушедший говорить по телефону профессор всё не возвращался. Из прихожей доносилось неразборчивое бормотание, и Федя пожалел, что нельзя воспользоваться стаканом, как тогда, дома…
А потом всё стихло и дверь отворилась.
На достопочтенном профессоре лица не было.
— Игорь Иванович. Рассказывай.
Игорёк побледнел ещё больше.
— Деда, да я ж ничего… Вот бабушке сказал… ну, девчонок из моего класса встретили, Юльку со Светкой… Так они ж ничего не —
— Они-то, может, и не. А вот мой коллега Сергей Сергеевич Никаноров — он-таки да.
— Постой, Коля, а откуда он —
— Мы и не подозревали с тобой, что он, оказывается, двоюродный дядя той самой Юли Маслаковой, — Николай Михайлович словно разом постарел лет на десять. — Ах я, дурак набитый… Не проверил… А славная девочка Юля, оказывается, вполне дружна со своим дядей Сережей. И раззвонила ему всё о вашей встрече. Ну, а Никаноров — кто угодно, но не глупец. Решил задачку. И, видишь ли, пытался припереть меня к стенке.
— Простите, милостивый государь, но мы ничего не понимаем…
Профессор вздохнул.
— Видите ли, Ирина Ивановна, голубушка. Изначально нас — исследователей парадокса времени — насчитывалось больше. Сергей Сергеевич Никаноров — ученик моего отца, очень талантливый, настоящий самородок, отдадим ему должное. Вот только взгляды у него…
— Большевицкие, — врубила Мария Владимировна. — Эх, жаль, не встретился он мне летом девятнадцатого…
— Мура! Ну не встретился он уже тебе, не встретился! — раздражённо заметил профессор. — Я знаю, я знаю, ты бы не промахнулась, у тебя и значок «За отличную стрѣльбу» имеется, ещё с того времени!
Федя воззрился на хозяйку с новообретённым уважением. «За отличную стрѣльбу», ого!
— В общем, он догадался, — хмуро сообщил Николай Михайлович собравшимися. — Понял, что нам удался перенос из другого временного потока. И, конечно, вцепился в меня и когтями, и зубами.
— И что же хочет?
— Ну, понятно что, Мура. Теперь возвращение оттуда перестаёт быть чистой теорией. Становится практикой. Никаноров требовал подробностей.
— Но ты же ничего ему не сказал, так?
— Не сказал, — профессор отвернулся. — Однако он угрожает.
— Чем же? — поджала губы хозяйка.
— Мура! Ты сама не понимаешь? Доносом в КГБ, конечно же!
Что такое это «кгб», Федя не понял. Но попадать туда явно не следовало.
Глава 11.3
— Он не дерзнёт, — осипшим вдруг голосом сказала Мария Владимировна. — Его же самого привлекут… за соучастие и недонесение…
— Господа, — вступила Ирина Ивановна. — Вы спорите о чём-то, нам совершенно непонятном. Мы едва ли можем тут чем-то помочь, здесь, в вашем времени. Нам надо возвращаться. Вы обещали —
— И мы выполним своё обещание. — Николай Михайлович поднялся. — Во всяком случае, так быстро, как сможем. Расчёты закончены. Осталось только добраться до машины и всё сделать.
— Она не в том подвале, где мы оказались?
— Нет, Константин Сергеевич. Совсем в ином месте. Пришлось перенести, в том числе и из-за только что позвонившего… индивида.
— Но что он хочет?
— Неважно, — отмахнулся профессор. — Вы правы, госпожа Шульц, наши трения и споры вас не касаются. Вы не просили о переносе сюда, вы оказались здесь случайно. Не буду даже упоминать, что, скорее всего, этот перенос спас вам жизни; вы, в конце концов, не просили вас спасать. Да, мы готовились. Мы очень тщательно готовились, пытаясь изменить наше прошлое и настоящее. Потому что нормальная жизнь России прервалась в феврале семнадцатого, и дальше всё по спирали пошло вниз. Да, сейчас — много-много лет спустя и много-много потерянных человеческих жизней, разрушенных храмов, сожжённых усадеб и прочего, небрежно отброшенного большевиками как «не стоящее внимания» — у нас появился шанс, и мы не можем его не использовать.
— Несмотря на то, что вы собираетесь решить за всех, кто живёт сейчас в вашем времени? — медленно спросила Ирина Ивановна. — Вас ведь не интересует их мнение, так?
— Милая барышня, — отвернулся профессор, — да, сейчас жизнь совсем иная. Мы с Мурой живём уже в пятой стране, если разобраться. В пятой, хотя никуда не переезжали.
— Это как? — удивился Федя.
— Очень просто, господин кадет. Мы родились в великой Империи; глазом не успев моргнуть, оказались в Российской республике; затем, после октября семнадцатого, когда большевики взяли власть — в Советской России, потом — в Союзе Советских Социалистических Республик. И Советская Россия 19-го или 20-го года совершенно не походила на Советский Союз конца двадцатых, а он — на себя же десять лет спустя. Менялось всё. Был «военный коммунизм», где была запрещена торговля и все трудились за паёк; была «новая экономическая политика», когда правители новой России, поняв, что довели её до ручки, дали на время задний ход, разрешив предпринимательство, частную торговлю и прочее; было уничтожение этой «новой политики», голодные и полуголодные годы, обожествление тогдашнего главы большевиков, Иосифа Джугашвили. Был террор. Была война. Потом Джугашвили умер, окончились массовые репрессии, мы, которые «из бывших», перестали дрожать от каждого звонка в дверь, раздавшегося в неурочное время. Это была уже совсем иная страна, пятая по счёту. В которой живём и сейчас. По-прежнему трещат с трибун высокопарные фразы о «движении к коммунизму», в которые никто не верит; но, по крайней мере, людям дали жить. И они приспосабливаются, как могут.
