Кабирский цикл (сборник) - Олди Генри Лайон (е книги .TXT) 📗
Я все чаще просил Чэна убирать руку аль-Мутанабби с моей рукояти, чтоб не чувствовать за двоих тошнотворный смрад застарелой гари и паленого, разлагающегося мяса.
Он убирал руку — но это помогало мало. Совсем это не помогало.
Мы заставляли себя смотреть. Мы заставляли себя запоминать. И не отворачиваться. То, что было с нами до этой минуты, выглядело сейчас мелкой забавой. Чэну-Мне особенно врезалась в память яркая тряпичная кукла, которую огонь и ветер по неясной прихоти пощадили, и сжимавшая ее детская рука. Просто рука, без тела. Кукла, рука и ветер, играющий с горелым песком.
До сих пор у любого из нас была возможность выбора. Выбора пути, выбора между жизнью и смертью — другое дело, какой ценой! — выбора того или иного поступка. А какой выбор был у этого ребенка?!
Эту деревню — такой, какой она была сейчас — стоило сохранить. И возить сюда Блистающих, желающих научиться убивать.
Они научились бы.
И таких деревень стало бы много.
«Вот она — безысходность истины Батин», — подумал Я-Чэн.
Но вслух мы ничего не сказали.
…Ни одного Блистающего мы не нашли. Те, кого шулмусы и Дикие Лезвия не забрали с собой, были убиты и сброшены в колодец.
Прообраз священного водоема Желтого бога Мо.
Мы молча постояли над этой могилой, обнажившись — и двинулись прочь.
Вокруг нас сочилась пылью и страхом Шулма.
Отныне — Шулма.
— Куда они могли направиться?
Ножи Бао-Гунь не ответили. Взгляд знахарки Ниру не выражал ничего, губы плотно сжаты.
— Куда они могли направиться?!
Не сразу, но смысл вопроса дошел до них.
— Туда, — острие одного из ножей и правая рука Ниру указали на северо-запад, к невидимой отсюда границе песков Кулхан. — Если не задержались, осматривая окрестности.
— Почему именно туда?
Я уже понимал, что это еще не нашествие, а просто передовой отряд, который не двинется вглубь страны до подхода основных сил.
— В это время года в Кулхан можно войти и выйти только там. Левее — зыбучка. Справа — черный песок, кони собьют копыта.
— Даже подкованные?
— Подкованные — на день позже.
— Тогда — едем!
Кони с облегчением рванулись вперед — и вскоре бывшая деревня Сунь-Цзя скрылась за пологими холмами, поросшими редким клочковатым кустарником.
Ехали до самого заката.
Когда начало темнеть — разбили лагерь. Ни шуток, ни разговоров, ни Бесед. Люди молча поужинали и, выставив дозор, забрались в шатры.
Я лежал рядом с Чэном. Его правая рука покоилась на мне.
Мыслей не было. Только гулкая звенящая пустота — одна на двоих.
Сон долго не шел.
Потом пришел.
Тот самый сон.
А потом мы проснулись.
…Заррахида с Саем, равно как и Коса, в шатре не было — мы с Чэном отыскали их снаружи, где они предавались обычному занятию: оба Блистающих (Сай уже понемногу начал перенимать замашки эстока) и деятельный ан-Танья всячески распоряжались.
Причем распоряжались сразу всем: приготовлением завтрака для Придатков, свертыванием лагеря, седланием лошадей, и так далее, и тому подобное, не считая множества разных мелочей. Распоряжения шли, разумеется, от имени Высшего Дан Гьена и Высшего Чэна Анкора. Мы с Чэном их всемерно одобрили (про себя!) и принялись наблюдать за всей этой суматохой, изображая снисходительное удовлетворение расторопностью своих дворецких.
Благодаря тому, что мы молчали и ни во что не вмешивались, отряду весьма быстро удалось продолжить путь.
Нас по-прежнему вела семья Метательных ножей; Чэн скакал бок о бок с их Придатком, знахаркой Ниру. Слева, сразу за узкой полоской полей, по краю которой мы ехали, возвышались скалы, справа — подступала изрытая оврагами, иссохшая и покореженная земля.
Еще не Кулхан, но уже — почти.
Почти.
Это только в Беседе почти не считается…
Проехать, как я понял, можно было только здесь — и я старался не думать о том, что будет, если дичь давно ушла от преследования.
Поля вскоре закончились, начались унылые солончаки, безрадостно-одинаковые, а за ними просматривалась гряда песчаных барханов.
Мохнатая неказистая кобылка, на которой ехала Ниру с ножами Бао-Гунь, остановилась.
— Вон граница песков Кулхан, — неторопливо звякнул верхний нож.
Я выскользнул из ножен и взмыл над головой Чэна.
Вскоре наш растянувшийся отряд собрался вокруг нас.
— Они должны были выйти именно сюда? — осведомился Чэн у Ниру.
— Да, — коротко отозвалась та. — И пришли тоже отсюда.
— Тогда снимаем поклажу и осматриваем окрестности. Глядишь, отыщутся какие-нибудь следы…
Пока коней освобождали от тяжести свернутых шатров, провизии и бурдюков с водой, мы с Чэном подъехали к Асахиро и Но-дачи.
Кстати, только сейчас я сообразил, что Обломок за всю дорогу так и не произнес ни единого слова.
— Как ты думаешь, Но, где их искать? — негромко поинтересовался я.
И увидел, как Дзю глядит куда-то в сторону, высовываясь у Чэна из-под локтя.
— Не надо их искать! — громко и отчетливо заявил Дзю.
И уже тише добавил:
— Вон они… сами нашлись.
Это и были первые слова шута за истекшие двое суток дороги.
…Облако глухо ворчащей пыли неслось на нас. Нет, не неслось — расстояние было довольно-таки большим, и поэтому казалось, что облако просто разрастается, вытягиваясь поперек собственного пути, выгибаясь краями навстречу нам, словно буро-ржавый Чань-бо устремлял вперед свой полумесяц…
— Ориджиты, — бросил Асахиро.
— Кто? — не оборачиваясь, спросил Я-Чэн.
— Дети Ориджа. Племя такое…
— Откуда знаешь?
— Вижу…
И он замолчал.
Не знаю, что там видел Асахиро — ни я, ни Чэн ничего толком разобрать не могли. Напряжение, копившееся во мне с недавних (или давних?) пор, заставляло меня звенеть, подобно струне чанга в ожидании прикосновения умелых пальцев чангира, и я лишь недоумевал — почему мы медлим, почему ждем, почему?!..
И запоздалое понимание обожгло меня пламенем невидимого горна.
Все они — Тусклые, Блистающие, Заррахид, Но-дачи, Кунда Вонг, Сай, Пояс Пустыни, Мудрый Чань-бо, восьмерка метательных ножей из сожженной деревни…
Все они — люди истины Батин, Кос, Асахиро Ли, Фариза, Эмрах ит-Башшар, Матушка Ци, выгоревшая изнутри знахарка Ниру…
Все они ждали моего приказа.
Их судьбы, помыслы и желания, их пути — всех и каждого в отдельности — как полосы стали в общем клинке, сошлись к единому острию, и острием этим по воле случая был я, Мэйланьский Единорог!
Не самый старший, не самый опытный, не самый мудрый — но возможности выбирать или сомневаться мне не оставили.
— Живой, я живые тела крушу; стальной, ты крушишь металл, И, значит, против своей родни каждый из нас восстал!..
Я вылетел из ножен, дети Ориджа сразу стали ближе; и земля вокруг нас задрожала.
Примерно в сотне выпадов от места нашей стоянки и в двух сотнях от холма, с которого мчались шулмусы, лежал огромный валун — глыба выглаженного солнцем камня в человеческий рост.
Вот у него-то мы и встретились.
Сейчас, когда я вспоминаю об этом, когда лава, кипевшая во мне, подернулась пеплом и коркой времени, я понимаю: судьба еще до начала боя, до первого звона и первой раны, рассмеялась своей удачной шутке и выгнулась от удовольствия.
Мы, дети Кабира, Мэйланя, Харзы, искушенные в бескровном искусстве Бесед, мы собирались убивать без пощады и сожаления; и в то же время надвигающаяся Шулма собиралась взять нас живыми!
Воистину: не хочешь жертвовать собою — не рвись Беседовать с судьбою…
Не рвись еще и потому, что после, спустя один день или по прошествии многих лет, в памяти не остается связной картины случившегося, как если бы кусок твоей жизни был небрежно скомкан, изорван и пущен по ветру. Любую из Бесед своей жизни я, если сильно захочу, могу вспомнить, вспомнить подробно и обстоятельно, а вот бой с детьми Ориджа у песков Кулхан — не могу.
