Отрочество (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" (книги хорошего качества txt) 📗
В редакции «Одесских новостей» на меня глянули не без любопытства, но повели себя на равных, без снисходительно панибратства взрослых с ребёнком. Немножечко преувеличенно, как по мне, но пусть. Терпеть не могу снисходительный тон!
Сразу на ёрничанье и дураковаляние реакция идёт. С последствиями иногда. Сам всё понимаю, но осознаю обычно чуть потом.
— Недурственно, — хохотнул редактор, проглядев работы, — одесские типажи глазами понаехавшего.
Ничего такого, серьёзного, обычные бытовые сценки. Шаржированный Мендель, с недавним зовом домой.
«— Сына, домой!»
«— Мама, а я таки устал или шо?»
«— Ты хотишь кушать!»
Тётя Песя у плиты, в виде индийской богини с шестью руками. Ещё с десяток такого же.
— Годится! — довольно сказал Старков, — Интересная манера рисунка — очень простая, но суть ухвачена отменно.
Ссыпал гонорар в карман, да и распрощался. Теперь в «Одесский листок».
— Записки понаехавшего? — Поинтересовался Навроцкий, вчитываясь в текст.
— Шаржированные приключения москвича, шарахающегося по Одессе с выпученными глазами. Начинается с прибытия на вокзал и покупки местной прессы.
— Шарахающегося, — повторил редактор, он же владелец, усмехнувшись, — довольно точно подмечено. Сколько таких… кхе-кхе!
— Молодая, динамично развивающаяся компания ищет бухгалтера и коммерческого директора, — начал читать Навроцкий, — Нашедшему этих ублюдков — наша самая горячая благодарность.
— О-хо-хо! — он протёр выступившие слёзы, — Метко! По-нашему!
Вышел из редакции, как так и надо. Обыденно всё, чуть не до тошнотиков. Фельетон, карикатура, первые гонорары — настоящие, а не за якобы совместную статью с дядей Гиляем. И никак! Даже обидно немножечко.
Событие! А у меня настроения нет. С церквы ещё. Умеют же, а?
Сплюнув мысленно, начал спускаться, и завидел давешнюю барышню, с которой на вокзале тогда столкнулся.
— Мадемуазель! — и шляпой пол мету. Не так штобы и настроение появилось, а просто! Для форсу, перед самим собой больше.
— Месье, — девочка присела дурашливом реверансе, в глазах весёлые чортики, — какая приятная встреча! Снова видеть авантажного кавалера, преисполненного всяческих достоинств!
Подружки хихикают, ну да я им тоже шляпой соломенной тротуар подмёл, шутовски так.
— Мадемуазели… Позвольте загладить невольную позапрошлодневную вину, пригласив вас в этот жаркий день отведать мороженого?
Они немножечко так замялись, и я спохватился.
— Егор Панкратов! — прижимаю шляпу к груди, и глазки делаю. Ботинком ещё булыжники ковыряю, вроде как застеснялся весь.
Фырканье в ответ смешливое, с переглядками.
— Мария Никифирова, — барышня присела в книксене.
— Наталья Турбина, и глазками в ответ обстреливает. Вроде как и смешиночки, но и не так, штобы совсем. Возраст! Тренируется барышня.
— Елизавета Лопанович.
— Милые барышни, позвольте временно похитить вас в свой гарем для зверского угощения мороженным? По две… нет, по три порции! — я обвёл их глазами с самым суровым видом, — С шоколадом!
Смешинки… ну да тут как всегда! Што ни скажешь, всё либо на презрение и отворот носиков, либо на хи-хи. Возраст!
— А справится ли наш страшный похититель с содержанием такого гарема? Может, он ограничится менее суровым наказанием?
— Суровому похитителю нужно срочно избавиться от тяжести в карманах! — и мелочью звеню.
— В таком случае… — и тут они не выдержали, и ну смеяться!
— Избавьте нас от высокого штиля, достопочтимый сэр похититель, — запросила Мария пардону.
— Так это… мы завсегда рады! — мигом ссутуливаюсь, и чуть не нос рукавом, — Деревенские мы!
Со смешками и дошли до ближайшего скверика. Сидели так, шутили, и — отошёл! А ещё понимание пришло, што слишком я на Молдаванку зациклился. Город большой! Не в барышнях даже дело, а просто — шире надо жить!
Переоделся дома в нормальное, и не слушая Мишкиных возражений, потянул его с собой.
— На Пересыпь пойдём, к Косте, — сообщаю деловито, — я, ты, Санька, ещё несколько ребят с Молдаванки.
— А я-то здесь зачем?! — резковато отреагировал Мишка, — где я, а где… Брал бы Саньку, да ребят своих… молдаванских!
— Ты? — зашагиваю к нему, и глаза в глаза, — Ты мне как брат! Родней, чем иные родные бывают!
— Родные, — усмешка в ответ, чуть печальная, — бывает, что и родные…
— Но не кровные! Мы с Санькой побратались, и знаешь — родней родных!
— Вы… — и снова усмешка, грустная такая.
— Станешь мне… нам братом?! Кровным!
И такая радость жаркая полыхнула в ответ, што понял я, можно было и просто предложить. Без хитрых планов. Потому как што для сироты может быть выше семьи?
И сразу — дела все в стороны, да за Санькой сперва. Он как услышал, так и заулыбался. Ну и Мишка в ответ. Улыбаются, и стесняются улыбок своих. Вроде как не положено мужчинам чувства проявлять.
Вот пока не перестеснялись, я у тёти Песи вино и молоко взял, чашку эмалированную на кухне, и в катакомбы потащил их. Для таинственности и антуражу.
Огонь от лупы поджёг, так почему-то важно показалось. Солнечный огонь! Так, с факелом, в катакомбы и вошли.
Мишке любопытно — как же, впервые здесь! Глазами водит, но с вопросами сдерживается пока.
Я факел закрепил низенько, чашку на камень плоский поставил, и молока туда. Потом вина. Нож над огнём, и не думая долго — чирк себя по руке!
Закапала кровь в чашу. Ножик Саньке, он за мной вслед. Потом Мишка.
Пили молоко с вином и кровью, потому руками порезанными сцепились, клятвы всякие говорили. И такое всё — то ли от вина и антуража, то всамделищно, но будто за нашими плечами вся родня встала.
На много-много поколений назад. Улыбаются. Радуются побратимству нашему.
Так ли это, или мне привиделось, не знаю. Всё стало ясным и простым, што и никаких сомнений не осталось — мы теперь братья. Кровные.
Запястья перевязали.
А потом говорили, говорили…
«— Сеанс психоанализа» — выдало подсознание, и заткнулось. Всё было хорошо. Правильно.
Шестая глава
— В Москве нос воротил от уголовщины, а здеся пальчиком поманили, и только пятки сверкнули до самой Туретчины, — ворчит Санька, глядючи на мои сборы.
— Не пыхти! На Хитровке меня иначе видят! Как запомнили бегунком растерянным, с зарёванной мордой лица и испуганными глазами, так и осталось. Хоть обпойся потом, хоть обтанцуйся, хоть кулаки обтеши до костей о чужие физиономии!
Мишка молчит, но смотрит осуждающе, ажно досада берёт!
— На Москве, — повторяю в очередной раз, крутясь перед зеркалом и перемеряя вещи для цельного незапоминающегося облика, — меня разве што наводчиком видели. Ты, Егорка, пляши в домах богатых, да всё вызнавай, и будет тебе доля воровская! А оно мне надо?
— А здесь иначе? — пономарёнковскую иронию можно черпать ведром, — Даёшь экспроприацию экспроприаторов?
— Уф-ф! Миш-ша! На Москве меня только на вторых ролях видят, потому как другое у них в голове и не укладывается. А здесь — всерьёз!
— Денег мало? — приподнимает брови Мишка.
— Да нет же! — я останавливаюсь, расстроенный непониманием, — Просто — интересно! Проверить себя, понимаешь? Могу, не могу… Азарт, понимаешь? Вроде как шахматы, только по жизни!
Хмыканье, но уже с нотками вроде как и понимания. Задумчивое такое. Усиливаю напор…
— Мне уже заработанного — во! — стучу ребром ладони по горлу, — Не зажираться если, так хватит на всё провсё — на учёбу дальнейшую, ну и так, просто жить. Скромно если, но не нище — так, в плепорцию. А надо будет, так заработаю! Открытки, фельетоны, ещё што-нибудь придумаю. Потом, взрослым уже, больше возможностей.
— А это… — машу рукой, — сам скажешь, куда деньги от аферы запустить. На больницу там, на школу или ещё чего. А?!
— Боюсь я за тебя! Боимся! — поправился Мишка, оглянувшись на пригорюнившегося Чижа, — Аферы эти… Или как здесь говорят? Панамы?
