Зона сна - Горяйнов Олег Анатольевич (читаем книги .txt) 📗

Русских через Мюнхен ездило всё больше и больше; значение консульства росло. Между тем Прошка, оказавшийся способным к учёбе, был отпущен Стасом в Парижский университет и ожидался обратно только через год. Нанимать местных было дорого, пришлось привезти нескольких человек из Садов. Так что теперь в его доме, помимо канцелярских работников, были кухарка, садовник, постоянный кучер и камердинер, но ими управляла Марта; Стас в домашние дела не лез.

Детей у них почему-то больше не было, несмотря на все старания. Марта после родов страдала какой-то нутряной болезнью – может, от этого детей-то не получалось?.. Но они жили дружно; он в любой момент был готов доставить жене хоть какую радость. Но что за радость, если она не могла высидеть до конца ни одного концерта, ни даже службы в храме? Приём гостей был для неё мучением. Малейшие усилия – и требовалось полежать…

Она увлеклась астрологией, приглашала каких-то специалистов, помнила наизусть характеристики знаков зодиака… Приставала с этим всем к Стасу, и он терпел, чтобы не огорчать её. Он даже в словах стремился выразить ей свою любовь. Никогда не называл просто по имени, а добавлял всякие словечки вроде mein Herz, mein Liebling, mein Schatz. [76] Но и никогда не обращался дежурным словом «дорогая», а обязательно «дорогая Марта». Она же не только любила его, но и уважала безмерно; обращалась «князь» или «де Грох».

Эмануэль незаметно вырастал в высокого красивого юношу. С первых его лет Стас вкладывал в него труда больше, чем некогда в Дашеньку – и не потому только, что он был мальчиком и единокровным его ребёнком. Просто сам Стас повзрослел; многое, казавшееся ему важным раньше, перестало быть таковым, а что представлялось лишним и далёким от реальной жизни, наоборот, стало важным.

Состояние современной науки Стас оценивал как ужасное: его собственные школьные знания, полученные в двадцатом веке, превышали объём познаний даже университетских профессоров. И ему приходилось таиться из опасения ненароком изменить будущее, и если он не упускал случая побывать на учёных сборищах, поговорить с профессорами, то делал это не для их просвещения или своего прославления, а чтобы представить, чему можно учить собственного ребёнка, а что лучше скрыть от него!

Санкт-Петербург – Мюнхен, 1721–1742 годы

22 октября 1721 года в Петербурге, в Троицком соборе, царю подносили титул «император». Одновременного объявления империей самой России не предусматривалось: раз монарх император, значит, и государство – империя.

Стас был в соборе, хотя, конечно, не в первых рядах. Но был. Мог сюда и не попасть, ведь пригласили только около тысячи высших военных и гражданских персон; а кто такой он? Простой дипломатический чиновник. Но посол граф Матвеев, направляясь из Амстердама в Петербург на церемонию, специально сделал крюк через Мюнхен, чтобы взять его с собою. И вот он здесь.

Когда подъезжали ко Львову, он раздумывал, просить или нет графа о небольшой задержке в этом городе? Решил, что сначала надо выяснить, здесь ли Дашенька; может, они уже переехали в Париж, ведь он не имел о ней сведений почти двадцать лет. Выяснил: Дарья Ковальевна вместе с мужем уже отправилась в самый длинный во Вселенной путь, а сыну их, Станиславу Тимофеевичу, наследовавшему бизнес отца, до него нет никакого дела.

По дороге обсуждали с Матвеевым, правильно ли подготовлена процедура – не принижается ли ею статус страны и её правителей в предшествующие столетия?

Матвеев возражал:

– Обратите внимание, князь, что не будет коронования Петра Алексеевича имперской короной. Ему всего лишь поднесут титул, признав сим прежнюю царскую коронацию. Это позволяет распространить имперскость и на прежнюю Россию!.. Да вы, конечно, читали грамоту императора Максимилиана Первого?

– Naturlich… [77]

Эта знаменитая грамота, составленная в 1514 году римским императором Максимилианом, была распечатана большим тиражом на русском и немецком языках указом Петра ещё в мае 1718 года. В её тексте великий князь Василий неоднократно именуется «великим государем-цесарем и обладателем всероссийским». Что это значит? А только одно: поднесение Петру титула – всего лишь восстановление исторической правды.

В Петербург приехали 19 октября, и тут Стас узнал, что впервые вопрос о поднесении царю титула «император» был поставлен в Синоде только вчера, 18 октября!

– Как это? – спросил он. – Откуда же вы знали подробности решения, если решения-то ещё и нет?!

Матвеев довольно улыбнулся:

– Дипломаты обязаны всё знать заранее.

Вчера, на первом заседании, члены Синода «рассуждали секретно». Сочли, что дела, труды и «руковождения» его царского величества в Северной войне следует отметить всенародной благодарностью и молить царя «прияти титул Отца Отечества, Петра Великого и Императора Всероссийского». О своём решении сообщили секретно светской власти – Сенату, через вице-президента Синода Феофана Прокоповича, и далее три дня октября шли совместные заседания Сената и Синода. Матвеев мгновенно пропал на этих заседаниях, а Стас пошёл бродить по столице.

Это был совершенно не тот город, который он знавал в своём родном веке. Мало что он был незначителен по размерам; не было практически никаких знакомых Стасу строений. Адмиралтейства не узнать. Зимнего дворца нет и в помине. Более или менее похожа на привычную Петропавловская крепость, но её бастионы не каменные, а земляные. Царская церковь, возведённая в честь святого Исаакия, ничуть не похожа на тот собор, который через сто лет построит Монферран. Единственное гражданское каменное сооружение – дворец князя Меншикова! Вот те на! А как же легенда о толпах крестьян, везущих возы камней, и приказ дворянам строить «город камен»?..

К трёхэтажному дворцу князя Меншикова пристроены двухэтажные хоромы – в них располагалась Коллегия иностранных дел; своего помещения она ещё не имела.

Дороги всюду земляные, хотя мощение их камнем и велось: Стас обнаружил, что дорожные рабочие – сплошь пленные шведы. Что ж, это справедливо.

Наступала торжественная дата. В город прибыли части двадцати семи полков армии-победительницы, в Неву вошли 125 галер русского Балтийского флота. А царь – ходили такие слухи, – всё ещё не соглашался принять новый титул и приводил к тому многие «резоны»!

В городе была теснота и сутолока от приезда со всей страны множества чинов с челядью. Остро стоял жилищный вопрос; вонища от испражнений спадала только к утру, отогнанная свежим морским ветром.

Ещё слухи: идею совместить празднование Ништадтского мира с поднесением нового титула Петру выдвинул якобы один-единственный человек, вице-президент Синода Феофан Прокопович. Стас видел его мельком, когда тот выходил из здания Синода, и сей деятель показался ему смутно знакомым; наверное, встречались в Москве двадцать лет назад.

За день до церемонии члены Синода, архиереи и Сенат в полном составе заседали в присутствии царя. Из прочих чинов, помимо вице-канцлера Шафирова (он готовил текст обращения к царю) и канцлера Головкина, были и дипломаты, в том числе граф Матвеев.

Наконец Пётр дал согласие на титул.

Народ ликовал.

А сама церемония поднесения титула 22 октября оказалась совсем простой. Канцлер Головкин в присутствии Сената и Синода прочитал речь-прошение. Затем последовала ответная речь царя всего в три фразы, с намёком на предшественницу нашу, Византийскую империю: «Надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, дабы с нами не стало как с монархиею Греческою»… И под пушечный и ружейный салют, под вопли труб присутствующие троекратно возгласили новые титулы Петра.

Трубы, пальба, огненные шутихи и крики «виват!» – всё это сопровождало и неофициальную часть праздника. Выстроилась громадная очередь желающих засвидетельствовать его императорскому величеству своё почтение; затем знатные особы тянулись к Екатерине, и поздравляли её и дочерей как её величество императрицу и имперских принцесс, а затем уж к столам с яствами и напитками.