Жизнь взаймы - Кононюк Василий Владимирович (полная версия книги .txt) 📗

Песня просто идеально подходила к эпохе, а энергичное звучание и маршевый ритм с первых же звуков брали в плен неизбалованного литературным и музыкальным творчеством слушателя и больше не отпускали. Тут я не удержался, переборол свою скромность, подъехал к атаману и шепотом напел ему песню, которую сочинил для него. Это были вариации на тему:

Искусство – великая сила, в этом мне пришлось убедиться еще раз. Выслушав меня, атаман тихо и задумчиво сказал:

– Ты как омут, Богдан: всех за собой тянешь, до кого дотянуться сил хватает. Я это еще тогда понял, когда ты палку свою из Оттара выдернул. Был бы тот омут темным – давно бы ты в земле гнил, уже и забыли бы все, что был такой хлопец в селе… Но вижу, не под себя гнешь, за товарищество душа твоя болит и рвется. Только другим до того дела нет. Иисус Христос тоже людей за собой тянул, в царство Божие, а кончил на кресте. Не прощают люди тем, кто их тянет. Так он был Сын Божий, а ты кто? Тебе голову снять – что плюнуть и растереть. Не забывай о том, когда думы свои думаешь… Песня добрая, только не ты ее первым петь будешь, а киевские песняры на базаре. Казаки услышат и подхватят. Понял меня?

– Понял, батьку…

– Тогда пришли мне тройку хлопцев своих, дело у меня есть для них.

Двое казаков и мои ребята с ними, взяв из табуна заводных коней, резвой рысью умчались вперед, а мне оставалось в мрачном и сумеречном состоянии духа размышлять над словами атамана.

Самое обидное, что все его слова – это была чистая правда. По каким-то неведомым законам любая система отчаянно сопротивляется малейшим изменениям, насылая массу неприятностей на голову того, кто пытается вывести ее из состояния равновесия. Причем неприятностей с отчетливой тенденцией к летальному исходу.

По большому счету, думать было нечего. Времени, когда основными моими противниками будут инерция и неприятие нового, было катастрофически мало, максимум четыре года. После этого сильные мира сего доберутся до южных границ своих владений и всерьез заинтересуются бесхозными землями, которые они к тому времени получат в подарок от Орды и станут тут формальными правителями.

Тогда сегодняшние трудности, косые взгляды и недобрые замыслы покажутся детскими играми в песочнице. А заботиться общественным мнением – это задача нашего любимого атамана. В конце концов, это же для него и его будущего казацкого удельного княжества мне приходится пахать в поте лица.

Но раздражать публику своими талантами надо меньше, тут Иллар прав. А то поют казаки и думают: а какого хрена тут поется «казак Богдан»? «Казак Иван» или, к примеру, «казак Степан» не менее органично вписываются в размер песни. И они правы. Еще скромнее мне надо быть, чем сейчас, несмотря на то, что это практически невозможно…

Под такие невеселые думы и въевшуюся в кровь привычку растягивать по дороге тугой лук в качестве тренажера мы добрались до нашего села. Там нас уже поджидал отец Василий, бочонок моего крепкого меда литров на пятьдесят и столитровая бочка бражки. Учитывая, что по семьсот граммов моего двадцатиградусного напитка – для здешней публики это уже доза глубокого наркоза, сто литров бражки были явно лишними.

Но перед попойкой была обязательная часть, состоящая из короткого молебна и долгого дележа добычи. При подсчете долей атаман, как обычно, посчитал на убитых по три доли и по две доли раненым, не способным пойти с нами в следующий поход. Узнав, что в следующий раз атаман планирует удрать от семьи через три дня, прихватив с собой большинство мужиков, Мотря выдала лицензию на продолжение благородного дела сокращения народонаселения лишь троим из восьми: мне и двум легко раненным в руки казакам. Тут попросил слова и вышел в круг один из казаков Непыйводы. Он и задал вопрос:

– Слыхал я, что один из убитых хлопцев стрелу в спину получил. Кто мне растолкует, как это случилось?

Пришлось мне выходить и просить слова:

– Я рядом с ними был. У них наказ был не подниматься: без доспехов они были. Когда на меня трое басурман на конях кинулось, встали хлопцы мне на подмогу. Один копье не успел бросить, как стрелу в грудь получил, второй успел, за вторым копьем нагнулся, как ему стрела в спину вошла. Если бы не они, может, не стоял бы я сейчас здесь. Они стрелы татарские на себя приняли, что в меня лететь должны были. Время мне дали басурман стрелами посечь. Вот как дело было, казак. Растолковал я тебе?

– Я бы хотел еще кого-то послушать, кто видал, как оно было…

– Так ты что, мне не веришь, казак? Может, ты хочешь меня брехуном назвать? Так ты прямо скажи, как есть. А вот что я хочу у тебя спросить. Ты скольких басурман вчера положил? Отвечай, когда тебя спрашивают, не молчи. Мне так сдается, что ни одного. А те хлопцы, что в землю легли, каждый двоих упокоил. Одного в первой сшибке, второго во второй. Чего замолк? Поспрошай еще.

Я подошел к нему достаточно близко, чтобы при желании сделать короткий шаг вперед и влепить ему в рожу. Без хорошего мордобоя решение этого вопроса не проглядывалось. Но оно нашлось. Свое веское слово сказал атаман Непыйвода:

– Демьян, ты спросил – тебе ответили. Выходи из круга. И ты, Богдан, уймись. Раз ты все видел и правду нам сказал, то не прыгай, как молодой петух. Ты славно вчера бился, то все видали, но пора тебе уже от боя охолынуть. Тут товарищи твои стоят, а не басурмане.

– Простите, братцы, если обидел. Не со зла я. А как видел, так и рассказал.

Атаман как ни в чем не бывало продолжил подсчеты, казаки с новой силой включились в оценку полученной добычи, а мою голову полностью захватил сравнительный анализ. Даже самый бедный пастух, шедший в набег, нес с собой ценностей на девяносто – сто монет серебром. Два коня, сбруя, оружие, сапоги, одежда – все это стоило денег. А были отдельные представители крымско-татарского народа, с которых можно было снять ценностей монет так на пятьсот. В среднем каждого раздетого сегодня можно оценить на сто пятьдесят монет. С учетом долей командного состава, раненых и убитых, на одну долю, которую мне выдадут, придется сто десять серебряков. Учитывая, что средний ремесленник за год зарабатывает не больше восьмидесяти, привлекательность разбойничьей деятельности сомнения не вызывает. А помереть можно и от лихоманки, и от несварения желудка. Смерть в данный исторический период была постоянным спутником человека, поэтому особо никого не пугала.

Предстоящие четыре сравнительно спокойных года будут по-своему опасны. Моя бурная производственная деятельность и вынужденное безделье основной вооруженной массы населения будут диссонировать, и относительная гармония может нарушиться. А относительная гармония – это наше все, ибо абсолютная гармония недостижима. Значит, предстоит озаботиться и этим вопросом…

Пьянка затянулась до глубокой ночи, поэтому в лесу в нашем временном лагере мы появились лишь на следующее утро. Мне впервые пришлось принять участие вместе с атаманом и моими десятниками в нелегкой церемонии уведомления родичей погибшего об их утрате. В селе мы бы заходили в каждую хату, а тут собрали их всех вместе.

– Простите нас, родичи, что не уберегли мы ваших сынов. Полегли они в бою с басурманами, а их души полетели прямо в рай, ибо погибли они, защищая родичей, товарищей и землю, на которой живем. А за это прощает Отец наш небесный любые грехи. Примите от нас добычу, положенную им по закону казацкому. Не вернет она вам ваших сынов, но поможет поднять на ноги их братьев и сестер. А товарищество наше вам в этом всегда опорой будет.

– Пусть Бог вам простит, а мы прощаем, нет в том вашей вины. У каждого своя судьба… – Бабы плакали, а мы поклонились им в пояс и оставили одних с их горем.