Ход кротом (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
Щелчок — веера сложены — от работ отойти!
Большой перерыв. Обед. Жители окрестных сел, видя, что мостовики не отлынивают, уже на второй день постановили между собой кормить людей хорошо. Мосты-то всем нужны! Так пускай постараются с душой, а уж кулешу наварить в селах любой пацан умеет. Вот и кормят кулешом на сале, с заметными кусками мяса. Даже штабс-капитан ворчать перестал. Чай привозят все те же китайцы, кипяток собственного изготовления, в котлах штатной полевой кухни. Сахару, правда, не дают: куда вам, подотчетной сволочи, когда самим не хватает?
После обеда оранжевые жилеты царапают на земле новую расстановку номеров. Ее уже пробовали на предыдущей речке, так что репетиция только одна, и то лишь потому, что положено. Сейчас начнется балет — куда там Большому Театру!
Готовые фермы надо собрать в пакет, выставить на полозья, засыпать землю в ящик-противовес. А тогда трактор надвинет всю подсборку на подготовленные по обеим берегам грязной речушки устои, на решетчатые башни из бревен. Связь между берегами, команды пыхтящему паровому трактору — опять же с помощью вееров, никто не орет, не надсаживается в попытках перекричать ветер или моторы. «Флажковая морская азбука, ” — пожал плечами штабс. — “ Ничего необычного, я такую в Севастополе видел, когда нас перевозили с Кубани.»
Да, подумал тогда Венька, ничего необычного. Просто какая-то сволочь догадалась разбить все работы на множество простых движений и заставила — лаской или таской, добром или кайлом — вызубрить все фигуры балета. Пожалуй, через месяц или два такой работы Веньке можно будет вручить черный и белый веера и поставить его командовать ровно такой же мехколонной. Были бы шаблоны да таблица в волшебной книжечке, а в остальном ничего сложного. Знай себе, людей вовремя корми, да следи, чтобы спали в тепле, не то некому окажется работать.
Осмотрены тросы, осмотрено сцепное устройство, за них расписались ответственные номера. Принята под роспись опора. Налито на полозья черное масло, моторная отработка, подложены дубовые круглые катки.
Щелчок вееров, и резкий свист боцманской дудки, для того и придуманной, чтобы ее слышали даже сквозь бурю на верхушках мачт.
К движению — то-овсь!
Оба веера через стороны вниз — у сигнальщиков это буква «Аз».
Пошел!
Трактор засопел; собранный ферменный короб затрещал, завизжали и запахли горелым промазанные деревянные полозья. Жутко идет объемный блок, пошатывается, и кажется, что сейчас перекосится и вовсе рухнет. Но вот первая крестовина повисла над речкой… Вот вторая… Замерли, затихли темным облаком зеваки с ближнего села. Кусает губы машинист парового трактора, застыл с вытянутым белым веером начальник, впился глазами в дымящиеся полозья. Треснул дубовый каток, и жутко, разом, выдохнули все собравшиеся. Но блок идет, уже над речкой третья крестовина, четвертая, вот и центральная стойка. Мост рассчитывали грамотно, с учетом такой вот установки, так что блок не провисает — хотя трещит и покачивается заметно, ужасая собравшихся на обоих берегах. Дальше, дальше, пятая и шестая, и седьмая, и противовес уже вошел на полозья; и вот лопнул еще один дубовый каток, с тошнотворным скрипом блок потащил его, вжимая в опору. Дотащил до ловителя — по движению белого веера, пятый номер дернул тросик и выбил тормозящие куски дерева из полоза в реку; пока люди следили за полетом расщепленной чурки, ферменный блок дошел до упоров и встал.
Выдох!
Прекратился треск: это ферма осела в проектное положение, деревянные части обмялись друг по дружке. По движению черного веера из вагона-мастерской вынули разлапистый немецкий теодолит с длинной зрительной трубой, и геодезист сосредоточенно вгляделся, вылавливая горизонт.
Несколько минут все молчали, потом напряженное ожидание понемногу там и здесь раскололи негромкие слова.
Дальше уже все происходило несложно и нестрашно: натаскали плахи настила, закатили проверочную телегу с грузом. Геодезист в оптику замерил, на сколько делений просел мост, и махнул собственным веером положительно. Тогда на мост осторожно влез тяжеленный паровой трактор; машинист управлял им за накинутые на рычаги вожжи, шагая в десяти-двенадцати саженях следом. Люди загомонили, видя, что фермы даже не покачнулись.
Трактор посопел на середине пролета пятнадцать минут, отмеренные по единственным в округе часам начальника, и двинулся обратно. Мост по-прежнему стоял, как не из дерева.
Тогда начальник мехколонны вошел на центр моста и вскарабкался на верхний пояс ферм по вбитым кованым скобам. Выпрямился там — черная фишка на жемчужно-сером, сочащимся дождиком небе — и махнул черным же веером над головой кругом; и этот сигнал Венька тоже знал.
Выходной!
В толпе раздались апплодисменты, возгласы, покатилось нестройное «ура». Председатель сельсовета, размахивая зеленой бутылью величиной с хорошее порося, пытался организовать митинг. Три сельских комсомольца запели «Интернационал», но их почти никто не слышал. Мехколонновцы — что серые жилеты, что оранжевые — привыкли обходиться флажковой азбукой, и потому не шумели, ожидая приказа того самого начальника.
Начальник спустился с моста и пошел к травящему пар локомобилю, к убравшему ящик-противовес трактору, пожимая руки своим и подотчетным одинаково. В этот миг он казался воплощением победно шествующего по земле коммунизма.
И только вечером, оказавшись рядом на торжественном ужине, Венька узнал, что начальник мехколонны почти неграмотный.
— Малограмотный, точнее, — начальник бережно перелистал и убрал в нагрудный карман книжку с большими, «детскими» буквами. — Да знаю я, что не ученый, а дрессированный. Как медведь.
На медведя начальник и правда, походил сильно. Высокий, широкоплечий, с густыми соломенными волосами и такой же здоровенной бородой — не то казак Стеньки Разина, не то сам Ермак Тимофеевич, покоритель хана Кучума, а с ним и всея Сибири. В серой незастегнутой шинели, без привычного яркого жилета, без белого защитного шлема — говорили, что в Москве такие шлемы уже на всех стройках заставляют носить под угрозой увольнения — начальник мехколонны выглядел обычным забайкальцем, из тех, с кем Венька царскую семью спасал.
— И что же, надеетесь выучиться?
Степан Абросимович махнул рукой:
— Я уже и не надеюсь. А вот мои дети — выучатся. Нынче отменен «Закон о кухаркиных детях», и сын кочегара может в доктора выйти. Не то вон, в землемеры. Землемер на селе человек сильно уважаемый, всегда с хлебом будет.
Выпили по маленькой рюмочке и закусили куском жареного поросенка.
— Вы же хотите до берега моря дойти, а там сбежать? — подмигнул Степан. — С этим штабс-капитаном, что у него звезды на плечах вырезаны?
Венька вздрогнул и закрутил головой.
— Да ты не дергайся, студент. Я, хоть и полуграмотный, а письмо сопроводительное читал на вас. Дурака на мехколонну не поставили бы… Я, коли хочешь знать, самому Корабельщику экзамен сдавал.
Степан порылся в нагрудном кармане добела застиранного френча и вытащил металлический футляр, а из него удивительной работы счетную линейку: без единого пятнышка ржавчины на холодных боках, с изумительно тонкими, четкими рисками, светящимися в полумраке зеленью. На линейке оказались привычные студенту Смоленцеву логарифмические шкалы; как сказал бы штабс — «ничего необычного».
— Вот, — Степан гордо пошевелил движком линейки, — сдал с отличием.
— Вы же полуграмотный?
Степан вздохнул и захрустел кислой капустой:
— Прочие-то еще хуже. Велика Россия, пока всех повыучишь, и солнце за горку закатится. Был я в Москве, и понял, что без выучки нам никак. Возьми хоть самого-рассамого революционера и посади его управлять, например, железной дорогой. Так ему же стол с телефонами надо — знать, что где на дистанции происходит. И шкаф с бумагами, чтобы сегодняшние приказы не противоречили тем, что неделю назад отданы. И бумаги надо разложить по порядку, по неделям и суткам, а то снова ничего не найдешь. И заместитель — а то когда же спать? И все это под крышу, а то в ливень или пургу из палатки много не накомандуешь… Что ни возьмись, так и получается, что хотел бы сплеча рубануть, ан приходится сперва сто тысяч школ построить…
