Союз еврейских полисменов - Чабон Майкл (читаем книги онлайн без регистрации txt) 📗
Он закуривает следующую сигарету.
– Я вас в рот е…л, – заключает Ландсман. – И вашего Иисуса, драную сучью дыру.
– Роток на замок, и молчок, Ландсман, – мягко ставит точку Кэшдоллар.
42
Ландсман выходит из Дома Айкса, поправляет шляпу на опустевшей голове и видит, что мир забрел в полосу тумана. Ночь холодная и липкая, нагло лезет в рукава пальто. Площадь Корчака – корыто яркой дымки, пронизанной натриевыми лампами. Полуослепший и промерзший до костей, он ползет по Монастир-стрит до Берлеви, переползает на Макса Нордау. Спину ломит, голова в камнедробилке, самооценка зашкаливает за нуль. Пространство, которое недавно занимал его разум, шипит газированной минералкой. В душе его вакуум.
Войдя в вестибюль «Заменгофа», Ландсман получает от Тененбойма два письма. В одном сообщается, что рассмотрение его поведения по делу Зильберблат-Фледерман назначено на девять утра следующего дня. Второе письмо от новых хозяев отеля. Некая госпожа Робин Навин из гостиничной сети «Джойс-Дженерали» сообщает о радужных перспективах, ожидающих клиентов гостиницы, которая с первого января будет называться «Лаксингтон-парк Ситка». Одной из своих пяток радуга упирается в тот факт, что ландсмановский договор помесячной аренды аннулируется с первого декабря. Длинные белые конверты торчат и из других дырок за конторкой, кроме помеченной номером 208. Это гнездо зияет пустотой.
– Слыхали, что случилось? – спрашивает Тененбойм Ландсмана, вернувшегося из экскурсии в светлое будущее отеля «Заменгоф».
– Видел по телику. – На самом деле память удерживает другие впечатления, сконструированные многочасовым допросом и промыванием мозгов.
– Сначала объявили, что случайность, – кривит губы Тененбойм, золотая зубочистка мотается в уголке рта. – Якобы какие-то арабы мастерили там, в туннеле под храмом, свои подлые бомбы. Потом сменили пластинку. Сказали, что умышленно, что одни арабы били других.
– Сунниты и шииты?
– Что-то вроде. Кто-то не совсем точно направил ракету.
– Сирия и Египет?
– Да хрен его знает, брешут что-то. Президент, конечно, сразу вылез язык чесать. Мол, святой город для всех, и мы там скоро будем.
– За ними не заржавеет, – кивнул Ландсман.
Еще одно почтовое отправление для него. Рекламная открытка спортзала, обещающая колоссальную пожизненную скидку. В этом зале Ландсман качал мышцы за несколько месяцев до развода. Предложение относилось к времени, когда физические упражнения могли улучшить его душевный статус. Неплохое предложение. Ландсман не смог вспомнить, оправдалось ли оно в его случае. На открытке слева еврей толстый, а справа тощий. Толстый еврей жалок, измучен, изможден. Ночей не спит, страдает, щеки у него как сметаной намазаны, маленькие глазки горят злобно. Правый еврей поджарый, загорелый, уверенный в себе, спокойный. Борода подстрижена. Так и просится в предбанник к Литваку. «Еврей, коему принадлежит будущее планеты», – привешивает ему ярлык Ландсман. Текст на открытке нахально утверждает, что левый и правый евреи – одно и то же лицо.
– Видел, в кого они превратились, землячки наши? Тоже по телеящику показывали.
– Ансамбль песни и пляски?
– Ансамбль массового оргазма.
– Ради Бога, Тененбойм, не на пустой желудок.
– Благословляют арабов за войну друг против друга. Благословляют память Мухаммеда.
– Звучит жестоко.
– Один из «черношляпников» вещал, как он в Святой Землице Израиля займет местечко в первом ряду на шоу Мессии. – Тененбойм вытащил изо рта зубочистку, разочарованно глянул на ее конец и сунул прецизионный инструмент обратно. – Я бы сунул их всех в один большой самолет и отослал бы туда поскорее, черный год на них.
– Дану?
– Сам бы вместо пилота полетел.
Письмо «Джойс-Дженерали» Ландсман засунул обратно в конверт и бросил Тененбойму.
– Выкинь от моего имени, пожалуйста.
– У вас тридцать дней, детектив. Что-нибудь найдете.
– Еще бы. Все мы что-нибудь найдем.
– Если нас что-нибудь не найдет еще раньше.
– Ты-то работу сохранишь?
– Пока не ясно. Подлежит рассмотрению.
– Значит, надежда еще есть.
– Или нет.
– Или есть, или нет.
Ландсман входит в элеваторо. Поднимается на пятый. Проходит по коридору, перевесив снятое пальто через плечо, придерживая его за вешалку крючком пальца; другой рукой ослабляет галстук. Дверь его номера безмолвно бормочет свой стишок: пять-ноль-пять. Что это значит? Ничего. Свет в тумане. Три арабских цифры, пришедших из Индии. Как и шахматы. Но по свету их рассеяли арабы. Сунниты, шииты. Сирийцы, египтяне. Ландсман думает, как скоро враждующие фракции в Палестине выяснят, что ни одна из них не имеет отношения к уничтожению храма. День-два, никак не более недели. Как раз достаточно, чтобы замутилась вода, чтобы Литвак успел доставить туда своих парней, чтобы Кэшдоллар оказал поддержку. И вот уже Тененбойм служит ночным портье в «Лаксингтон-парк Иерусалим».
Ландсман укладывается в постель и достает карманные шахматы. Взгляд его мечется по направлениям ударов, прыгает с клетки на клетку в поисках убийцы Менделя Шпильмана и Наоми Ландсман. Ландсман вдруг с облегчением понимает, что обнаружил убийцу. Физик из Швейцарии, нобелевский лауреат, посредственный шахматист Альберт Эйнштейн. С головой, увенчанной седой дымкой, в безразмерном вязаном жакете и глазами-туннелями, проникающими в глубь времени. Ландсман преследует Эйнштейна с клетки на клетку по релятивистским доскам преступления и наказания, по воображаемой стране пингвинов и эскимосов, которую не смогли унаследовать евреи.
Его сон делает ход конем, и сестренка Наоми возбужденно объясняет ему знаменитое доказательство Эйнштейна: вечное возвращение еврея может быть измерено лишь в свете условий вечного изгнания еврея. Это доказательство гениальный ум Эйнштейна выхватил из вибрации крыла маленького самолета и из черного клуба дыма, взметнувшегося из ледяного склона горы. Во сне Ландсберга вибрируют ледяные горы, лучатся неведомым светом. Затем эти вибрации, которые мучили Ландсмана и народ его с начала времен, вибрации, принятые иными дурнями за голос Господа, улавливаются окнами номера 505, как солнечный свет сердцевиной айсберга.
Ландсман открывает глаза. Дневной свет бьется в швах жалюзи, как пойманная муха. Наоми снова умерла, а этот осел Эйнштейн к делу Шпильмана совершенно непричастен. Ландсман не знает ничего ни о чем. Он даже не сразу соображает, что боль в желудке вызвана такой прозаической причиной, как голод. И не просто голод, а жгучее желание потребить двойную порцию мясного месива, обернутого капустными листьями. Он лезет к мобильнику за временем, но батарея села. Звонок вниз позволяет Ландсма-ну узнать, что уже девять минут десятого. Четверг. Голубцы! Каждую среду у мадам Калушинер в «Ворште» румынский вечер, запускающий кулинарные щупальца в следующее утро. У старухи лучшие сармали в Ситке. Легкие и тягучие, перец в них прокалывает кисло-сладкую доминанту, подчеркнутую свежей сметанкой и пересыпью мелко порубленной петрушки. Ландсман бреется, одевается в тот же истасканный костюм, снимает с ручки двери галстук. Он готов съесть с сармали свою собственную ляжку. Сойдя вниз, он, однако, смотрит на стенные часы и осознает, что на девять минут опоздал на слушание своего собственного дела.
Когда Ландсман, как собака когтями, скользит подошвами на мокрых плитках коридора административного модуля, перед комнатой 102, он опаздывает уже на двадцать две минуты. В комнате лишь длинный стол, фанерованный деревом, с пятью креслами для членов комиссии, да его непосредственное начальство, сидящее на краю стола, болтающее ногами, сцепленными в лодыжках, и остроносые башмаки начальства нацелены в сердце Ландсмана. Они вдвоем в помещении.
Бина злее христианского ада и намного пламеннее. Костюм на ней мятый, жакет застегнут неправильно. Волосы удерживает завязанная на узел пластиковая коктейльная соломинка. Колготок на ней нет, голые ноги пестрят веснушками. Ландсман со странным удовлетворением вспоминает, как она сдирает порванные колготки, комкает их, перед тем как со злостью запустить в мусорную корзину.
