Слово шамана (Змеи крови) - Прозоров Александр Дмитриевич (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
— То есть, именно эти места и нужно защитить? — на всякий случай уточнил Росин.
— Наверное, да, — пожал плечами боярский сын. Почти два месяца пути успели зашорить истинную цель путешествия, подменив ее стремлением любой ценой добраться до Астрахани. — Да, именно эти земли, отсюда и до Волги, нужно защитить от басурман.
— Тогда начнем?
— Ну, в общем… — огляделся Толбузин, — земли-то и вправду те. Наверное, прав ты Константин Алексеевич. Здесь нам и нужно начинать.
Костя Росин отошел к саням, на которых безмятежно валялся шаман, и сообщил:
— Вставай, самоед. Это здесь.
— Здесь? — оживился саам, тоже изрядно уставший от бесконечного путешествия. — Это хорошо, что здесь. Живая земля. Хорошая земля. Добро не видела, добро запомнит.
Он слез с саней и принялся бродить среди пятен талого снега, между которых проглядывала наружу чахлая прошлогодняя, а местами и молодая, только-только проклюнувшаяся трава.
— Здесь надо! — наконец указал он на глинистую проплешину, образовавшуюся на месте осыпавшейся сусликовой норы. — Огонь здесь надо.
— Костер, что ли, развести? — уточнил Росин.
— Да, костел, — подтвердил саам.
— Из чего же разводить его, Константин Алексеевич? — развел руками опричник. — Сам видишь, кроме снега и травы ничего кругом нет. Да и то сырое все. Кизяк искать… Так тоже сырой.
— Огонь надо. Земля согреть, русский полюбить. Без огонь никак.
— Огонь, огонь… — задумчиво осмотрел лагерь Толбузин. — Макар! Сани вологодские старые разгружай. Скидывай все. Сено сразу лошадям высыпи, овса тоже дай, но в меру. Туки с пшеном и гречей на другие сани раскидай. А эти — руби к лешему на дрова. И все их самоеду отдай, пусть палит, сколько надо.
— Так ведь… Хорошие сани, барин, — не поверил своим ушам холоп — Послужат еще!
— Делай, что велено! — рыкнул опричник, и паренек, недовольно поморщившись, подчинился.
Прочная древесина поддавалась топору неохотно, и разламывание саней шло медленно, но сааму хватило всего десятка мерных палок, получившихся из оглоблей. С ними он отошел к облюбованной проплешине, уложил шалашиком, наклонился, что-то тихо бормоча.
К небу потянулся белесый дымок, потом неожиданно резко полыхнуло пламя, охватившее сразу все поленья. Самоед, торопливо поджав под себя ноги, сложил руки на груди и заунывно запел, раскачиваясь совершенно не в такт мелодии. С любопытством наблюдающий за ним Росин вскоре заметил, что он не просто раскачивается в другом ритме — совершенно иначе, следуя какой-то своей мелодии, покачивается из стороны в сторону голова, поднимаются и опускаются плечи, дрожат пальцы, опускаются и поднимаются сомкнутые руки. Создавалось впечатление, что шаман состоит из кусочков множества разных людей, каждый из которых живет своей жизнью, слушает свои песни и занят своими мыслями.
Огонь полыхал одновременно на всех поленьях, поглощая каждое от верхушки до комля, а потому и прогорели они все с одинаковой скоростью, сперва превратившись в очень похожие угли, а потом одновременно испустив последний сизый дымок.
Продолжая напевать, самоед вытащил из-за пазухи овальный лоскут коричневой кожи примерно в локоть толщиной и принялся старательно выписывать на нем непонятные узоры и иероглифы, слюнявя палец и макая его в оставшуюся на месте кострища золу. Рисунки ложились только по окружности — в центре остался образовавшийся из складок крест. Но являлся крест частью ритуала, или он оказался на коже случайно, Росин так и не узнал.
— Уйя лах му… — шаман раскинул кожу на кострище, и она легла неправдоподобно ровно, словно оказалась натянута на несуществующий бубен. Саам склонил голову набок, тихонько стукнул ладонью по коже, прислушиваясь к образовавшемуся звуку. Стукнул еще раз…
Несуществующий бубен звучал!
Самоед снова запел, выстукивая по коже обеими руками, и эхо от его ударов зазвучало прямо из-под земли, из-под ног людей, из-под лошадиных копыт, из-под снега и травы. Больше того — почва начала передавать вибрации от ударов, словно все бояре и холопы действительно стояли на туго натянутой коже огромного, необозримого барабана, и некий гигантский ударник выстукивает одному ему известную мелодию.
Росин поймал себя на том, что мелодия эта кажется ему знакомой. Что что-то подобное он слышал когда-то в детстве. Так давно, что уже и не помнит где — но слышал, вне всякого сомнения.
Он пытался прислушаться к ритму — и тонул в нем, как тонул в детстве в теплой мягкой перине, погружаясь в сон, видя перед собой мамино лицо, слыша ее голос, и радуясь тому, что, открыв глаза, увидит ее снова…
Костя проснулся от того, что страшно замерз. Он лежал на боку, уткнувшись головой в снежную кучу — хорошо, хоть шапку теплую под капюшон рясы надел. Андрей Толбузин громко посапывал, откинувшись на спину, его Макар уткнулся носом в недоломанные сани, других холопов тоже сморило там, кто где стоял.
Не спал только шаман, продолжая напевать что-то долгое и заунывное. Росин поднялся, подошел к нему, заглянул через плечо.
Никаких следов от костра на глиняной проплешине не осталось. Зато она стала выглядеть заметно ровнее, и на ней обнаружились некие странные иероглифы. Но это была именно глина — кожаный лоскут так же бесследно исчез.
— Ну как, получилось? — облизнув губы, поинтересовался Костя.
— Получилось, мертвый человек. Русский ныне земля. Русский добрый, земля любит. Чужак злой, земля губит. Не станет здесь никогда другой народ. Не примет земля. Только Москва примет. Всегда.
— Здорово, — кивнул Росин, ушел в шатер, скинул рясу, шапку, забрался под теплую шкуру белого медведя, что служила опричнику одеялом, и мгновенно заснул.
Отряд простоял на месте самоедовского камлания еще полторы недели, не столько пережидая половодье, сколько отдыхая после завершения трудного дела. Место своего священнодействия саам закопал — присыпал слоем земли в локоть толщиной. Он сказал, что чары станут действовать до тех пор, пока образовавшийся знак не будет разрушен человеческими руками — а найти, чтобы разрушить, его не удастся никогда, потому, что к лету он зарастет травой, а через пару лет и вовсе сольется с остальной степью.
