Держатель знака - Чудинова Елена В. (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
– До сих пор не могу представить их, Вадика и Женю, – мертвыми, убитыми… Я знаю, что Вадик умер в лазарете, – очень странно: мне почему-то чувствуется, что он мог умереть только мгновенно, и не от раны, а от самой пули… Не знаю – какие-то болезненные фантазии, вероятно, я просто не знаю, что такое война…
23
«Ma tante!
Надеюсь, что в своих неутомимых хлопотах Вы все же успели соскучиться по Вашей бедной племяннице, которой очень грустно в пустой квартире…
Вы не можете представить себе, какая неожиданная встреча была у меня вчера в Тюильри. Помните ли Вы племянника Льва Михайловича Вишневского, Вадима? Сейчас он до осени в Париже, по делам организации Таганцева, на которую только и остается уповать здесь… /Ьумаю, Вырады будете его увидеть по приезде…»
Ида отложила перо и, вздохнув, отошла от лежавшего на маленьком письменном столе бювара. Как не хватало ей именно сейчас, в эту минуту, здесь, Ирины Андреевны, ее не обижающей раздражительности, ее энергичной походки… Когда делалось особенно тоскливо, Иду обыкновенно выводила из этого состояния тетя: не утешениями, нет, далеко не утешениями… «Я не постигаю, моя милая, кому ты делаешь лучше своим унылым видом! Конечно, если тебе это больше нравится, ты можешь еще пару часов повздыхать, глядя в окно, но я бы попросила тебя ремингтонировать эти бумаги – ты представить себе не можешь, в каких ужасных условиях вынуждено жить большинство наших военных!»
И это помогало во много раз действеннее самых душевных утешений. Ида с радостью выполняла любую работу, которую ей давала Ирина Андреевна: оформляла, развозила, перепечатывала какие-то бесконечные подписки, прошения, ходатайства, справки – и эти скучные занятия ничуть не казались ей скучны: в этом был какой-то маленький и незначительный, но все же – ее, Идин, вклад в помощь Родине…
О, никто и сейчас не мешал ей заняться делами вместо того, чтобы, разволнованной встречей со знакомым из прежнего мира, ходить по комнате, бесцельно переставляя деревянные китайские вазочки с сухими букетами роз с бюро на письменный столик и на трюмо, задергивая и раздергивая занавески, ощущая, как растет и растет где-то внутри знакомое чувство, которое невозможно передать словами. Только один образ связывался с этим чувством – маленькой птички, отчаянно бьющейся о прутья клетки, и чем сильнее бьется эта птичка, тем больнее ей ударяться о прутья!
Никто не мешал отвлечься делами, но никто и не заставлял сделать над собой этого усилия… Нельзя быть такой слабой! Но что поделать, если она не может, очень хотела бы, но не может быть другой, такой, как тетя, например…
Ида опустилась на ковер и выдвинула нижний ящичек бюро: в этот ящик она почему-то не позволяла себе заглядывать часто…
Вот он – водворенный на прежнее место маленький сборник с милым теперь снобизмом тщательно продуманного Женей оформления… Вот – вязаный бисерный кошелек с черноморскими камешками: их собирали вдвоем с голубоглазой Наташей Ивановой-Вельской – еще до гимназии: бегали потом за старшими, чтобы рассудили, чья «коллекция» красивее… Акварели Вадика – небольшой альбом, разлохматившийся от многочисленных путешествий в кармане по крымским горам… А вот опять связанное с Женей Ржевским, почему-то оказавшаяся в Вадиковых бумагах записная книжка, в которой только несколько страничек заполнены неровным, летящим, очень неразборчивым Жениным почерком…
«Я вспоминаю мой царский сон…
Мне снился Александр, укрощающий Букефала. И Александром был я. Это я напрягал всю силу мышц это я сжимал коленями могучие бока, это я стремился удержаться в неистовом танце звериного скока..
Но я, я был также и чудовищным зверем – Букефалом. И я нес, становился и кружил, стремясь сбросить своего всадника…
Я вспоминаю мой царский сон, и мне становится внятным, почему обуздание Букефала было первым подвигом Александра».
Далее следовали пустые листки, Ида отложила книжку.
«А все-таки понимает ли он сам, что он его сбросит, непременно сбросит, раз уж понес…» – медленно проговорил тогда Вадик дома, впервые прочитав еще пахнувший типографской краской сборник «осртецл8т», пришедший по почте вместе со вложенной в него лаконичной, небрежно-остроумной запиской.
– Ты о чем?
– Нет, я так… – Разговор этот вспомнился и был понят много потом, когда вспоминать и понимать стало излюбленным занятием…
…В руках Иды оказалась твердая фотографическая карточка со стершимися краями…
«Williams photo. 1915. Crimea».
…Белый, ослепительно-белый костюм щегольски опирающегося на стек Вадика. Кажется, что морской ветер безопасен для его безупречного пробора, от которого за версту веет царскосельским глянцем… Улыбка пятнадцатилетнего Вадика по-взрослому сдержанна.
Ида смотрит в объектив с детской серьезностью. На ней – белое кисейное платьице, из выреза которого выступают худые ключицы и длинная шея. Темные волосы распущены – хорошенькая девочка-подросток в возрасте гадкого утенка.
Рядом с Идой, справа, стоит Сережа Это московский вариант Пелама Вместо безупречного глянца – чуть нарочитая обаятельная небрежность. Небрежна непринужденная поза. Волосы чуть взлохмачены ветром. На Сереже – серый pull-over и серые фланелевые брюки, даже складка на которых значительно уступает острой, как бритва, складке Вадиковых…
Над скалой Парус навсегда застыли в своем полете беззвучно кричащие чайки…
«Williams photo. 1915. Crimea» – серебряным тиснением внизу.
Глухой стук копыт по каменистой тропинке: звезды просвечивают сквозь закрывшую небо черную листву.
Тропинка все круче, грудь лошади раздвигает хлещущие ветви…
«Не бойтесь, благородная госпожа, они не настигнут нас – я готов поклясться в этом своим мечом!»
Заросли все гуще – Господи, как темно! От полурадостного ужаса холодно в груди…
– Они нас не настигнут! – Рука, держащая Иду за талию, становится тверже: лошадь перепрыгивает какую-то яму… – Им не придет в голову, что я поскачу горами, ни за что не придет…»
«Не придет, потому что это – безумие», – думает Ида. Сережино лицо совсем близко: оно кажется как-то осунувшимся от играющего в каждой черте азарта: Ида видит; как он в нетерпении кусает губы, когда все же приходится ехать медленнее.
Игра владеет всем его существом: «они» – сейчас это для него не Вадик, не Женя, не Саша Дмитриев и не обожающая мужские роли Наташа Иванова-Вельская, а враги, преследователи настолько настоящие, что, уходя .от них, он ни минуты не колеблясь мчится, рискуя лошадью, собой и Идой, в обход – по лесным тропинкам склона…
…Уже третий день долина между Профессорским уголком и Алуштой служит ареной развернувшихся на ней подвигов Круглого стола…
Во флигеле дачи Ржевских находится теперь замок, в котором Ланселота – Сережу, благополучно похитившего Гвиневэру – Иду, ждут сообщники: «синие» рыцари – Володя Дмитриев и Игорь Львов. Разумеется, окончательно отстав, преследователи – «черные» рыцари – вернутся обратно и, собравшись там под всеми знаменами, пойдут осаждать «синий» замок: тогда игра перейдет в новую фазу.
…Преследователи остались далеко позади. Медленный ход Букки. Черные, уходящие в звездное небо кипарисы. Черепичные крыши белеющих в темноте длинных домов, окна которых выходят на внутренние веранды…
«—О чем Ваши мысли, сьер Ланселот?
– Неплохо бы как-нибудь использовать флот для дальнейшего ведения войны…»
Под «флотом» подразумевается легкая, небольшая, но весьма недешевая яхта «Афродита», на которой Сережа и Вадик иногда сутками пропадают в море. Особенно нравятся им берега в сторону Коктебеля…
«– И не следовало же высокородным Вашим родителям дарить Вам эту яхту…
– Отчего же? – Сережа негромко смеется. – Прежняя «джонка» нас с благородным сьером Черным Рыцарем решительно перестала устраивать».
Каким светлым кажется в темноте Сережино лицо, такое беспечное сейчас, когда сцена погони выиграна!
Копыта Букки цокают по камням мостовой…
