Камбрийская сноровка - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович (читать бесплатно полные книги .txt) 📗

   — Торговля — одна из опор процветания страны, — сказала ей Анастасия, — кто не заботится о купцах и ремесленниках, будет беден. Потому лучшие из этих людей стоят близ императоров. Но денег просто так не дадут.

   — Те, кто растит хлеб и разводит скот, важней, — отрезала малявка.

   — И потому их место по другую руку императора. Или императрицы!

   Анастасия знает: чтобы Римом правила женщина, не из за мужней спины, а прямо — не бывало. Но… нет, не будет — уже есть: как ни называй Немайн свою должность, суть одна. Глава республики. А скромность… Октавиан Август даже тогу носил белую, без сенаторского пурпура. Зато правил так, что само имя августа стало титулом!

   Девочка кивает — важно. Чуточку слишком, как и положено, когда ребенок изображает взрослую. У Анастасии — она в этом не признается и самой себе! — эта манера тоже проскальзывает, хотя куда слабей. В чем–то родосский замок заставил ее повзрослеть быстрей, но в чем то — и медленней…

   Так что — сама такая, а смешно. Хорошо, улыбку удается удержать. От веселья и следа не осталось, когда Анастасия поняла, что Сиан представляет кого–то вроде венетов, «синих». Ее мать говорит похоже, но должна стоять над семьей… не для того ли ребенок и сидит на совете — высказывать мысли взрослой, которая должна изображать беспристрастность? Что ж, если продолжать греческую аналогию, то муж Гвен — глава прасинов, «зеленых». Кейр — военная партия, Эйлет, по жениху — дворцовая бюрократия.

   Выходит настоящий императорский совет. А если так…

   — Наверное, — сказала Анастасия, — я погорячилась, говоря, что любое совещание за спиной августы — мятеж. Простите меня, я совсем не знаю местных обычаев. Но точно вам скажу: если вы будете решать за сестру, она крепко обидится.

   Глэдис хлопнула ладонью по столу.

   — Во всем ты права, святая и вечная. Одно забыла: на мать не обижаются. Мать слушают!

   Анастасия молчит. Прижала ладонь ко лбу. Это было, было! Мама… «Ты только мать императоров, а не императрица!» — кричала толпа. «Император — я!» — ответил на уговоры брат Ираклион. Надеялся уговорить мятежников… С горожанами удалось, да и с солдатами тоже управился бы — не успел, начальники скрутили. Теперь его нет. Так, может…

   — Может быть, ты права, а римский обычай — глуп. Сестра его уже нарушает: и ушами, и тем, что правит. Так что… Чем я могу помочь?

   Оказалось — многим. Не только клан десси помнит, что римлянке скоро понадобится муж, и что выбор у нее, по уму, невелик: из всех камбрийцев да из всех ирландцев! У пиктов вообще жена всегда главней мужа, но их пока и не покрестили толком…

   Утро началось со смотра погорельцев.

   Место Немайн выбрала вполне подходящее — ворота заднего двора. Те, что на реку выходят. Пока в прошлом году трубы не проложила, сюда все нечистоты таскали выплескивать. Заезжий дом — лицо пятины, смердеть не должен!

   И все–таки душок есть — от конюшни, от скотьих загонов. Хрюкающие и блеющие здесь живут недолго, самое большее — от одной поставки живого еще мяса до следующей. Мычащие — другое дело, молоко в трактирном деле вещь необходимая… Так что легкий запах навоза должен был послужить неплохим намеком для потерявшей корабль команды… Нет. Не заметили. Может быть оттого, что чутье отбил дым?

   Сиде не забил, оттого левая рука старательно приподнимает подол верхнего платья. Самого дорогого! Нижнее да рубахи тоже недешевы, да у них судьба такая — пачкаться в грязи, блюдя приличия. В правой руке — нож. Тот самый, из причального кнехта. Еще один знак, чтобы виноватые лучше разнос прочувствовали. Одного взгляда на лица речников хватило, чтобы заподозрить: у них отказал не только нюх.

   Немайн ожидала чего угодно: растерянности, смущения, подавленности, равнодушия. Ведь хорошие люди… хотя и не лучшие. У лучших речников собственные барки. Кстати, один из лучших и оставил на пристани приметный нож! Выбор у Немайн мал, людей не хватает — на тысячу дел разом! Вообще перебирать не приходится, но на большой корабль ухитрилась взять хотя бы не худших. Таких, которым, казалось будет стыдно за дурно исполненную службу, жалко хорошей вещи, обидно, что их провели.

   Но нет! Все до единого, от капитана до последнего гребца — искренне возмущены поведением сиды. Они без кормления остались, а хранительница даже не попробовала поймать поджигателей! Непорядок… И не только потому, что хотелось бы посмотреть на полыхающий сруб с негодными человечишками внутри. Есть и высшие причины! Их и излагает капитан в посеревшем от копоти плаще. За его спиной — довольный гул. Зато за спиной Немайн — дружина. И все равно капитан говорит ровно и легко. Требует у сиды того, что она и должна хранить: правду!

   — Если позволять подлость, люди перестанут доверять друг другу… Вот скажи, леди сида, неужели со знакомыми допустимо вести себя, как с чужими? А в своей стране, как в чужой? Бочки не чужаки безвестные принесли — уважаемые люди, имеющие цену чести, на реке известные… Кто мог ждать — такого?

   — В Камбрии давно не случалось предательств? А если давно, так про последнюю битву короля Артура уже не поют? — спросила Немайн, — Эйра!

   — Слушаю, хранительница.

   Не сестра. Сейчас — по должности.

   — Я забыла, капитан Мервин ап Андрас в ополчении состоит?

   Капитану — словно хук справа влепили. От пощечины бычья шея не наклонится, а у этого и привычные к качке ноги чуть в пляс не пошли, так дернулся.

   — Я воин! Если…

   — Так воин — всегда помнит, что такое стражу нести. Лишь поэтому я не давала отдельных инструкций. Полагала, что они сами собой разумеются. Что ни ты, ни твои подчиненные в кошмарном сне не представят того, что совершенно посторонний человек будет говорить моим голосом!

   Вот теперь — появилась растерянность. Капитан, кажется, уже понял, и попросту молчит, но здесь — Камбрия. Говорливые найдутся всегда.

   — Как — твоим голосом? Своим голосом они говорили…

   — Ты из тех, кто в карауле стоял?

   — Я, леди сида.

   На этом — вообще ничего, кроме волос до плеч, усов до подбородка да подвязанных ремешком коротких штанов. Рубахи нет, ноги босы. Почему нет? Тепло, палубу постоянно драят. Если и было что с собой в мешке или сундучке — пропало с кораблем. Осталось — могучие плечи и крепкие икры гребца, ясный лоб без морщинки. И — взгляд. Собака наоборот: «ничего не понимаю, но за словом в карман не лезу».

   — Свои у них были голоса? Не мой? Не капитана? Ни слова тайного не говорили, ни грамоты не показывали с подписью и пальцем?

   Качание головой. Спокойное:

   — Нет. Зачем? Я их узнал, правильные люди… И почему не погнались?

   Он не спрашивал, просто недоумевал.

   — Правильные. Известные на реке. Отлично!

   Немайн обошла моряка кругом. Да, и со спины вид рельефный, а уж когда шею поворачивает… Помотала головой. К делу, голубушка, к делу. Ни дать, ни взять, Екатерина Вторая к гвардейцу присматривается.

   — И какое отношение имеет известность на реке к праву говорить моим голосом? Кстати, бывший капитан, вопрос и к тебе.

   — Почему бывший?

   — Командовать тебе уже нечем. Значит, вопрос — кто имеет право отдавать тебе приказы? Я. А прочей команде? Я и ты. Так почему какой–то известный на реке тип говорит от моего имени, и вы ему верите?

   — Он не говорил от твоего имени, — сказал караульный, — он говорил, что ты купила груз.

   — То есть передавал мои слова. Или, если я ему молча сунула деньги — действия. Отвечайте: имел ли поджигатель право взять мои слова или действия?

   Караульный моргнул. Еще раз.

   — Он не брал. Он сам сказал, своими словами. Басом!