Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ) - Бирюк В. (читать книги бесплатно полностью TXT) 📗
Помню, как при первой встрече, кстати, тоже в бане, я, буквально, стек на пол, прижался к половичку на досках лбом, грудью, животом, всем телом сколько мог. Распластывался, припадал. «Отдаю себя в волю твою»… Совершенно искренне, задушевно. Как в церкви перед святыней…
Что ж я в нём тогда нашёл?
«Думала — дышать без него не могу. Оказалось — насморк».
Не надо себя обманывать, не надо взваливать всё на него. «Насморк» — у меня. Всё — я нашёл в себе. В том рабёныше. В своей надежде. «Вера, Надежда, Любовь». Пока есть «надежда», хоть какая, хоть на что — появятся и «вера», и «любовь». Соответствующих «надежде» качества и направленности. Всё — во мне. Мои страхи, мои надежды, мои восторги. Направленные на «именованный символ». Воплощение моей мечты. Мечты… даже не процветать и благоденствовать, просто — жить осмысленно.
Он — просто объект. Для моих мечт. Как фото киноактёра на столе девочки-подростка. А субьект-то я. Чувства — мои. И вина за них — тоже моя.
Прошли годы. Мы менялись. В разные стороны, с разной скоростью. Я вырос. Телом, душой, умом. Учился, творил. Сотворял. Создавал. Город, людей. Стал Воеводой Всеволжским. Надеждой и защитой для тысяч людей. А ты так и остался. Нормальным святорусским боярином. Хотенеем Ратиборовичем.
«Надежда» была предана. Вместе с «верой» и «любовью». Преданы и проданы. За перспективу протекции. При дворе какого-то Великого Князя. Чего-то там.
Мне пришлось вырастить новые. «Веру» — в себя, «надежду» — на себя, «любовь» — к себе. Вырастить. На очень… «каменистой почве», на простом правиле: «Воли своей не отдам никому».
Это — тяжко. Большинство хомнутых сапиенсов такой труд… избегают. Мне — пришлось.
Странно. Грустно. Горько. Стыдно. Себя. Своих чувств. Своего идеала. Собственных восторгов, радости. Трепета чувств. Виртуальная картинка оказалась не совпадающей с реалом. Мираж. Воздушный замок. Бывает. Но сколько же моих собственных сил душевных было вложено, было вызвано тем образом! А образ-то оказался… п-ш-ш.
Забавно. Стыдно своих тогдашних страхов, растерянности, непонимания. Но куда стыднее память о своём счастье, восторге, надежде.
Счастье стыднее горя?
А впрочем… пофиг. Всё прошло. Скучно. Неинтересно.
«Время — лучший лекарь». Лечит не только от боли, но и от радости.
Мой неотрывный взгляд несколько обеспокоил Хотенея. Он ожидающе уставился на меня. Я глубоко задумался, тяжело, встряхнутыми побоями мозгами, размышляя о прошлом, рефлекторно провёл себя по груди, счищая лишнюю мазь. Он, кажется, удивился. И — обрадовался. Чему-то. Рявкнул на прислужника. Тот посмотрел на меня как-то зло. Обиженно попытался возразить своему господину. Но был им вытолкнут в дверь.
Парень чем-то неуловимо похож на Корнея. Тогдашнего, киевского ещё, наложника Хотенея, моего соперника в борьбе за внимание господина. За право быть наиболее желаемым вместилищем хозяйского уда. Корней тогда до-ревновался. До застенков пытошных. Теперь этот. Ревнует? Ко мне?! К «Зверю Лютому»?! — Нет, конечно. К очередному объекту увлечения повелителя, к «шкурке серебряной».
Всё как прежде. Этих людей не интересуют мои знания, умения, возможности… Они понимают только привычные этикетки. Для них нет человека, нет реальности — это сложно. Это — думать надо. Смотреть-видеть. Только ярлыки. Так проще.
Они видят не Воеводу Всеволжского, не создателя и государя нового обширного владения, городов и весей. Правителя, полководца, изобретателя, организатора, учителя… Человека. Не бывает здесь просто человека! Есть боярин, поп, смерд. Или — холоп. Инструмент для удовлетворения нужд владельца. Все роли расписаны. Даже не с рождения — с дедов-прадедов. Этот — господин, тот — орудие говорящее.
Люди судят по своему опыту. В его рамках. Выходящее за рамки, новизна… — Не, не бывает.
«Что было — то и будет. И нет ничего нового под луной».
Был Ванька — любимый холоп. Может стать — нелюбимым, может — беглым. Но холопом — останется. Как и боярин. Может — стать важным, может — опальным. Всё. У них даже мысли возникнуть не может, что давешний наложник — воевода. Так не бывает. Противу всех законов людских и божеских.
Они в этом уверены. Это их вера. Их надежда. На неизменность мира. Их любовь. К вечному «нет ничего нового». Никакие аргументы и прецеденты — не переубедят. «Священная триада» — не рациональна, не разумна. «Вера, надежда, любовь» — где здесь место для информации, логики?
Собственный локальный опыт — абсолютизируется. Об ином, о возможных вариантах — не знают. И знать — не хотят. «Знать» — тяжело, трудно. А мы так, по простому. Беглый холоп? — Сыскать и казнить. Таково общее, общественное мнение. Всенародный обычай. Выражено в форме национального «вечного» закона, «Русской Правды».
Хотеней, видимо, понял мой задумчивый неотрывный взгляд, случайное движение руки, как намёк. Как приглашение. Понял так, как ему представлялось «правильно». В меру собственного понимания и соображения.
«Мы видим только то, что мы готовы увидеть».
Выгнав прислужника, многообещающе улыбаясь под моим остановившимся взглядом, он начал раздеваться.
До меня дошло не сразу. А когда я дёрнулся, скривившись сразу от боли в спине, Хотеней заторопился, успокаивающе бормоча:
— Сща-сща, погодь малость. Я ж завсегда знал — ты парнишка крепкий, всякое чего вынесешь-вытерпишь. За-ради господина свого удовольствия. Я ж вижу — ты в животе. И сразу ж… Старая-то любовь — не ржавеет, оно ж завсегда… Я ж у тя, помнишь? — хе-хе… первый. У тя после много-то…? Не-не, я не сержусь. Судьба у тя такая. «Кто прошлое помянет…». Чую-чую — разгорается у тя. Ждёшь — не дождёшься. Потерпи чуток. Счас побалуемся. Сщас уж мы… за все годы-пропуски… Целочка моя серебряная.
Шуба, шапка и кафтан его уже лежали на лавке. Теперь он торопливо выпутался из верхней рубахи, скинул, чуть не упав, сапоги и штаны и, оставшись в исподнем, подхватив корчажку с маслом, двинулся ко мне.
Улыбочка его обретала всё большую победительность. Насыщалась торжеством. Переходя в гарантийное обязательство. В однозначную уверенность в предстоящем мне «неземном блаженстве». В качестве «ворот в райские кущи». Не в роли «путника входящего», а в роли «несущей конструкции», «двух столбов с перекладиной».
Интересно: обладают ли «райские ворота» эмоциями? Если «да», то они должны, вероятно, заслышав очередные приглашающие слова апостола Петра, испытывать восторг. И чувство глубокого удовлетворения от каждого входящего в них праведника.
Соображал я худо, говорить вовсе не мог, а всякое шевеление — отдавало огнём в спине. В голове была вермишель. Из обрывков тех ещё, самых первых, самых ярких картинок нашего Киевского общения. Из множества более поздних разных воспоминаний. Из сегодняшних ощущений. Под кнутами и сапогами. Из понимания близости сегодняшней собственной смерти, от которой он меня спас.
Спас от смерти под кнутом, чтобы одеть свой законный ошейник? Чтобы подвести под свой законный кнут? «Спас-на-плети» из Саввушкиных подземелий как наяву встал перед глазами.
Хотеней опустился на колени между моих побитых ног, искательно заглянул в глаза, нежно и многообещающе улыбаясь, помахивая корчажкой, забормотал благожелательно-успокоительно:
— Ты повернись-ка, потихонечку-полегонечку, я ж не тороплю, я ж вот маслицем, осторожненько, ты и не почувствуешь, мягенько-ласковенько…
Когда-то у него были славные весёлые серые глаза. В них был… смысл моей жизни. Свет небесный. Источник радости и причина волнений. А теперь… повыцвели. Веки набрякли. Сосудики полопались. И всё выражение физиономии… как-то сальненко-подловатенькое.
Я неуверенно протянул руку к его лицу. Неужели в реале — вот так? Я понимаю: потрясения вляпа, смена тела, смена мира, паника непонимания, пытки и муки застенка, ужас пустоты одиночества… Но… Неужели я настолько его придумал? Настолько далеко от действительного? А в реале здесь… Даже не «плохо». Просто… серо. Скучно. Мелко. Не… невыразительно.
