Детство (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
— … а она? Да ты чё? За Фильку? Вот нашла женишка!
— Порченая потому как! Да не тишком, а бабы застукали с Акакием Зотовым, на всю деревню и ославили.
— Женатиком?!
— Ну!
— Дура! Прыщавая!
— Прыщей теперь нет, — Засмеялся негромко дружок, — Зато пузо вылезло! А от ково, поди теперь узнай! По срокам оно непонятно выходит.
— А мои, мои што?!
— Ну… так, — Замялся Санька, — сами ничево, а так вообще не очень.
— В рост они твои деньги пустили! — Бухнул он наконец.
— Тьфу ты ж блять! — Вырвалось у меня, — Были люди, да и кончились!
Чиж вздохнул виновато и опустил голову.
— Ладно! — Хлопаю ево по плечу, — Не бери в голову чужие проблемы. Не ты в том виноват, не тебе и печалится.
— А сейчас, — Вскакиваю на ноги, потому как сидеть после таких новостей невмочь, но и слушать дальше не могу, потому как переварить надобно, — пошли-ка в баню! Для начала сменку тебе купить, штоб в чистое сразу.
Санька, дрогнув на мгновение, полез за пазуху, но я хлопнул ево по руке и тут же потащил к выходу. Заскочил к съёмщику и отдал деньги за Чижов нумер, вперёд за две недели.
— Деньги есть, — Тихохонько рассказываю другу, не отпуская ево руку, — да не поверишь! Плясками зарабатываю! Да не как Жижка, которово просто на праздники звали и за то лишнюю стопку наливали. Москва, брат! Денег у иных купцов стока, што просто не знают, куда девать! Иной всю нашу деревню на корню по сто раз купить и продать может, так-то!
— Таких денег и не бывает, — Осторожно не поверил мне Санька, — если только у Государя-анпиратора!
— Увидишь! — То, што я не стал спорить, убедило ево лучше всего, — На такую дурость порой тратят, што прости Господи! Ну и на мои пляски тоже. Станцую, и нате! От ста рублей.
— Божечки…
— А не поверишь! Вроде и деньги есть, а потратить толком не могу! Документов-то нетути! Ни дом купить, ни в банк положить, ни даже квартиру снять.
— Одеться! — Трясу пусть и неплохую, но прошедшую через десяток хозяев, одёжку, — Одеться даже толком не могу!
— А Иван Карпыч тебя из рук не выпустит, — Понял глубину моей проблемы Чиж, — особенно теперь, после таких-то денег.
— Ага! А ещё и сапожник етот треклятый, которому я вроде как законтрактован. С соседями моими тоже…
— А! — Машу рукой, — Не заморачивайся! Просто с деньгами етими я как тот наездник, што без седла на понёсшем коне оказался. Вроде и скачет быстро, но не управляет им. И всех мыслей — как бы руки не разжались, да как бы не упасть, потому как косточки потом по оврагам собирать.
Одёжку Саньке закупал как для себя, у знакомово старьёвщика. Такая, штоб на Хитровке щёголем не казался, и штоб с городу дворники сразу не гнали, как явного хитрованца и трущобника. Посерёдке, значица. Там свои хитрости есть, как одёжку с обувкой подбирать, да как держаться.
Объясняю попутно ети тонкости, но вижу — в одно ухо влетело, в другое вылетело. Потому как впечатления! Ничего, сам таким был, не один месяц нужен, штоб привыкнуть.
А всё равно! Объясняю, показываю и попутно выстраиваю в голове план на ближайшие недели. Провести по Хитровке, показать нужным людям, перезнакомить ево с кем надо.
«— Курс молодого бойца» — Всплыло в голове. А?! Ну да, он самый. Штоб не пропал хоть на ровном месте, здесь такое легко.
Так, потихохонько, и провёл по рынку. Одежку-обувку подобрал, чашки-ложки, да отнесли всё ето в нумера.
— А теперь, — Собрав чистое бельё в узел, я ажно жмурюсь от предвкушения, — В баню! В Сандуны!
Сорок четвёртая глава
Перед входом в Сандуновские бани Санька заробел. Шаги замедлились, и вот он встал, как вкопанный, вцепившись в узел. Ноги вросли в землю, а на лице медленно, но верно начинает проступать выражение испуга, перерастающее в панику.
— Пойдём! — Дёргаю его за плечо так, што он шатается вперёд и вынужденно начинает переставлять ноги. Ливрейный швейцар косится, чуть приподняв бровь, но пропускает, хмыкнув в густую бороду, спускающуюся ниже пупа.
В банный день или вечером и к двери бы на десяток шагов нас не подпустил, а сейчас и ничево, можно. День не банный, да и публика с утра такая, што вроде как и чистая, но и не так штобы очень. Артисты всякие, жокеи, цыгане бывают, ну да о тех разговор отдельный, они всё больше на жокеев идут, чем в баню. Ну и всякая такая прочая публика, почтенная, полупочтенная и малопочтенная, но с деньгами. Журналисты из тех, што «с именем», адвокаты мелкие и всякие разные субъекты непонятново рода деятельности.
— Ты завсегда, — Голос его «дал петуха», и Санька, заалев ушами, повторил, понижая голос.
— Ты завсегда так вот? — Он проводит рукой, показывая на мраморную роскошь в вестибюле.
— Што ты! Ето так, в честь праздника!
— А како… а! — Снова уши полыхают красным, но вопросов больше не задаёт.
В раздевальне нашу одежду принимают со всем почтением, раздевальщик оказывается поклонником моего таланта.
— Как же! На юбилее Семёна Панкратовича имел честь, — С лёгким придыханием говорит он, — такие коленца… а?! Говорят, цыгане пытаются повторить, но всё не выходит.
— Подумываю в начале осени сделать етакий перепляс с лучшими танцорами московскими, — Роняю загодя обдуманную фразу, — Штоб каждый показать себя смог, а зрители оценили. Где-нибудь в октябре.
— Да? — Раздевальщик ажно надувается от полученной информации, и явно начинает раздумывать на тем, как бы слить её повыгодней, прокручивая в полуседой голове всевозможные схемы.
— Но ето как выйдет, — Развожу руками, — мои хотелки ето одно, а жестокая реальность — совсем другое!
— Как же-с! — Начинает кивать тот, выдавая нам номерки. Отхожу, пряча улыбку — вброс прошёл! Раздевальщик сам поделится сплетнями с нужным людом, и вот ей-ей! Вернусь по осени, и для перепляса всё превсё готово будет — при том, што я пальцем и вовсе не шелохну.
А што!? Те же цыгане не откажутся, мероприятие-то ого! Даж если и проиграют в плясках, то возьмут своё на песнях и прочем ай-на-нэ. Другие плясуны известные тоже закусятся, да и купчины московские небось не откажутся развлечься.
— Постричься для началу, — Ерошу друга по волосам, — а то зарос ты больно! Как ещё не обовшивел-то! Вот уж где чудо!
Парикмахер при бане, молодой ещё совсем паренёк, усадив Саньку на табуретку, начал суетиться вокруг, рассказывая последние сплетни.
— Как будем стричься? — И ножницами блестючими да острыми щёлк-щёлк!
— Как мальчиков при лавках стригут, но только штоб качественно! Штоб видно было, што мастер делал, а не мать лишнее под горшком выстригала.
— А как же-с! — Парикмахер, то и дело срываясь на ярославский акцент, старательно, но неумело изображает етакого потомственного москвича, привычного ко всякому люду. Но прорывается иногда, да-с..
Впрочем, мастер он и в самом деле отменный, других в Сандунах и не водится. Поработает так несколько годков по утрам, когда в банях всё больше жокеи, цыгане да не пойми кто, пообтешется малость, и допустят его уже к сиятельствам и благородиям, в вечерние часы. Может быть. А может и нет. Иные до седых волос доживают, а всё чуть не на побегушках.
А пока вот, тренируется. Не только и даже не столько в искусстве парикмахерском, сколько в искусстве общения с любым клиентом, кто бы ето ни был.
— Жокеи с утра пришли, — Доверительно рассказывает он, повернув на мгновение красиво постриженную голову с напомаженными кудрями в мою сторону, не прекращая щёлкать ножницами у Санкиных ушей, — ну и как водится, цыгане за ними.
— Хвостиком, — Киваю понимающе, глядя на отточенные движения мастера, чуть ли не пританцовывающего вокруг Саньки, — одно без другово и не бывает.
— Да-с! Не упомню даже такого, чтобы жокеи пришли, а цыгане следом не объявились! — Улыбается парикмахер тонко, — Жокеи вес гоняют, зло парятся! Цыгане иной раз до обморока себя доводят, но сидят в парной — слушают-с! Нет-нет, да и обронят жокеи словечко, а кочевое племялошадники преизрядные, да и азартные донельзя! Играют-с! На ипподроме в иные дни чуть не всем табором собираются.
