Константинополь Тихоокеанский (СИ) - Осадчий Алексей (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
Стоп! Кажется, набрался незаметно под «эрзац-оливье». Так и есть — осталось лишь в одной бутылке чуть-чуть, а они здесь немалые, каждая заметно больше литра. Спать, ваше императорское высочество и да, с Новым 1847 годом!
Глава 23
Достославный предок, первый император всероссийский Пётр Алексеевич к делам флотским «дышал неровно». И не только от просмотра в иной реальности фильмов «Юность Петра» и «В начала славных дел» и от прочтения «Россия молодая» сие убеждение сложилось, нет. С 11 лет и до самого отъезда в края дальние я изрядно прошерстил архивы, требуя документы о реформах великого прапрадедушки касаемо построения Российского флота.
Не размениваясь на разные милые благоглупости вроде «ботика Петра», искал ответ — как «мореплаватель и плотник» решал проблему кадров для действующего, не отстаивающегося в гаванях флота великой империи. Первые мои плавания под чутким руководством Литке, беседы с Фёдором Петровичем убедили — за полтора столетия прошедшие с азовских походов комплектовался военный флот всё также натужно и проблемно. Из десятка новобранцев хорошо если один-два «вырабатывались» в толковых матросов, остальных же либо списывали, ли забивали…
А сейчас, в самой середине девятнадцатого века нужны не геройские марсофлотовцы, лихо управляющиеся с парусами, и офицеры «все в белом», элегантно и молодцевато отдающие команды, а механики, умелые слесаря-ремонтники, даже кочегары чтоб непременно толковые, с головой, умеющие правильно уголёк подбросить в пасть прожорливых котлов…
Сразу вспоминается Черномырдин с классическим: «А где возьмёшь»? Действительно, если парусный флот как-то, с грехом и поркой пополам укомплектовать у России получается, то переход от парусов к машине сулит столько бед и печалей, которые мне как генерал-адмиралу предстоит расхлёбывать, так тоскливо сразу становится…
Прямо сейчас — два с лишним десятка пиратских шхун и бригов в отличном состоянии стоят на приколе. На четыре нашла команды Российско-Американская Компания, два отдал старообрядцам. А что делать с остальными? Сжечь исправные корабли верх глупости. Продать — так снова окажутся у браконьеров. С фрегатов перевести часть офицеров и опытных боцманов нельзя — война рядышком громыхает, не исключено и нас зацепит.
Среди солдат романтиков моря не нашлась совсем. Ни одного! Да моя гвардия и плавать то умела далеко не вся. Уже по прибытии в Калифорнию приказал обучиться неумехам плавать, благо водичка тёплая, пляжи — одно удовольствие. Личным примером показывал как оно прекрасно в океане бултыхаться. Для чего изобрёл плавки не плавки, но что-то вроде «трусов-боксеров», в которых и щеголял на пляже перед охреневшими подчинёнными. Впрочем, культурный шок у калифорнийских россиян быстро прошёл, чему в немалой степени поспособствовала здешняя жаркая погода. Чуть позже господа офицеры, а за ними и многие нижние чины переделали исподнее в «шорты» (название от меня пришло), тут же поименованные «чёртами», но большинство солдат и матросов так и остались консервативно «нижнебельевыми».
Так вот, возвращаясь к проблемам флотских кадров — Фёдор Петрович Литке ещё год назад предлагал переселить на дальний Восток и в Русскую Америку несколько сотен семей поморов. Тогда я отмахнулся от идеи адмирала, мол пускай поморы пробиваются в Америку Северным морским путём, им и там дел хватит. Но сейчас, в первый день лета одна тыща восемьсот сорок седьмого года, сидел на обзорной площадке «Константиновой башни» в форте Росс и сочинял покаянное письмо Учителю и заместителю в Русском Географическом Обществе, признавая ошибки, списывая промашку на молодость и горячность.
По теперешнему плану, промышлявших в Белом море рыбаков следовало с семьями перекинуть первоначально до Владивостока. Половину оставить в Приморье, а прочих, через Великий океан в Константинополь-Тихоокеанский. Там уже и верфь первые шлюпки клепать начала, и даже сарай-мастерскую для обслуживания паровичка построили. Вкупе с большой кузницей, на восемь горнов, эта промплощадка служили предвестником промышленной революции в Русской Америке. Про революцию, понятное дело не говорил, заменил сие нехорошее слово прогрессом. Мало ли, народ здесь такой тяжёлый, как возьмут да и перетолкуют, словно глухие, которые, как известно — не услышат, так придумают.
Хватило же ума у хроноаборигенов песенку про тигров, слямзенную великим князем у гражданина Боярского Михаила Сергеевича, ту самую, про «Ап! И тигры у ног моих сели», посчитать за революционную, бунтарскую. По первой версии ученик Пушкина и сам неплохой поэт Константин, путешествуя, понял, как неправильно обустроена Россия-матушка и готов как тигр вырваться из клетки-империи, несмотря на шамберьер в руках жестокого дрессировщика — папеньки Николая Павловича. Версия вторая гласила: Константину надоело угнетать «простой народ» и он, понимая неизбежность даже не революции, а русского бунта, бессмысленного и беспощадного, сигнализирует в песне отцу и старшему б ту — вольную пора дать крепостным!
Мляяяя! А я просто во Владивостоке увидел двух пойманных дальневосточных тигров и вспомнил как в моей реальности, в конце двадцатого века, мужики подвыпив выводили: «Ап, и тёща с женою присели!». Ну, поскольку пока сам был не женат и тёщи, соответственно тоже не было, не считать же за таковую мамашу двух кореяночек-близняшек, то сей куплет пропустил. Зато приказал лейб-фотографу Игорю Вьюнкову запечатлеть на фоне огромных зверей отважных тигроловов. И встал рядышком с охотниками, дабы была у них «карточка» с царским сыном. Чтоб детям показать могли, стать легендой рода. Давно заметил — такие фотографии с великим князем ценились где-то на уровне солдатского Георгия. Фотки вышли — на загляденье. Включили их в переселенческий альбом-агитку, да и забыли. А песня зажила отдельной жизнью, пошла в народ, даже пришлось по поводу рифмоплётства и конспирологических версий сочинения сего стиха отписываться и отцу и Бенкендорфу. Мол, всё нормально, не слушайте чушь и клевету, не поддался Константин якобинской заразе, а тигры всего лишь тигры, смотрите альбом с видами дальневосточных пейзажей. Там и птицы звери всякие разные, и горы Восточной Сибири, и окрестности Владивостока, и величавый Амур…
Купленный у прежних контрагентов Саттера за немалые деньги паровик неустанно работал на нужды лесопилки в Константинополе-Тихоокеанском, производя неизгладимое впечатление на солдат и матросов, ошарашено взиравших на свежие доски, выползающие из рамы. Постав пил так настроили, чтоб выходила доска-двухдюймовка, самая нужная в наших условиях. Климат позволял ставить сараи-времянки, а столбы, тщательно вкопанные, втрамбованные в здешнюю каменистую землю, связывались как раз «досочки-двухдюймовочки». Изводить калифорнийскую сосну я приказал умеренно, непременно высаживая взамен молоденькие деревца. Даже питомник повелел учредить, что сразу же повлекло сравнение с Петром Великим, садившим жёлуди, в чаянии того, что потомки через сотню лет те дубы на доски для кораблей распустят.
Но я то знал, что будущее, недалёкое, причём — за «плавающим железом», а питомник всё равно пригодится, мало ли.
В эти дни из Казани должен выйти первый отряд невероятно большого по численности «Особого дальневосточного обоза». Император внял моим просьбам и Николай Николаевич Муравьёв сразу же по приезде с лечения был назначен генерал-губернатором Восточной Сибири и проводил работу по отправке огромного обоза из более чем четырёх тысяч повозок на Амур и Владивосток. Благополучная доставка людей и грузов — экзамен для Муравьёва, коего я всемерно задабривал хвалебными письмами, авансом превознося до небес его управленческий гений. Наверное, Николай Николаевич крепко озадачивался, прочитывая мои послания. Но он-то не знает, сколь много ему предстоит сделать в будущем для России, а я — знаю. И титул графа Амурского ему обеспечу. Ну, или Байкальского — непринципиально сие.
Мои давние приятели, коне заводчики, неплохо зарабатывая на железнодорожных подрядах, задёшево сдали «негожих» лошадок моим агентам, представителям старообрядческой общины, навострившим лыжи на Дальний Восток и далее в Калифорнию, получилось почти три тысячи коней, плюс брат и его разлюбезные москвичи тысячу лошадушек задарили на нужды окраин государства Российского. Грузили на телеги самое нужное для переселенцев — продукцию моего железоделательного заводика, который прибыли уже не приносил, работая в убыток, лишь бы отправить обоз максимально заполненный инструментами и немудрящей домашней утварью.
