Ярость - Никитин Юрий Александрович (книги полные версии бесплатно без регистрации .txt) 📗
Он суетливо начал вытаскивать из портфеля листки, мы все с брезгливой жалостью наблюдали, как выкладывает на стол, а Кречет сам взял сверху, быстро пробежал глазами, поморщился:
– Аполлон Вячеславович!.. Право, мне неловко за вас. Что значит защитить права потомственных москвичей?.. Это вроде потомственного дворянства? А все остальные – грязное быдло?
Кленовичичевский протестующе выставил ладони:
– Это просто жалобы от крупных групп москвичей, что они десятилетиями живут в коммуналках, а приезжие получают квартиры…
– И должности, – отрезал Кречет, – и посты в правительстве, бизнесе!.. Я не понимаю вас, Аполлон Вячеславович! В прошлый раз мы говорили об антисемитизме, как это нехорошо, а потомственные москвичи – это и есть антисемиты, только гораздо хуже и страшнее. Для них враги не только евреи, а все, кто приехал в Москву и каторжанится в тех местах, от которых эти коренные воротят нос: в метро, на дорогах, транспорте! Москвичи и так получали всего больше и лучше, чем любой житель глубинки: питание, образование, лечение, все театры, знаменитости. Если хотите оградить свой город от приезжих, работайте на стройках, на рытье метро! Нет, для этого выписывали лимитчиков, а теперь – наемных работников из обнищавшей Украины.
Правозащитник нервно дергался, пытался возразить, но выдавил только:
– Вы преувеличиваете…
– Я? – изумился Кречет. – Я еще не сказал, что в целях защиты интересов населения России от обнаглевших антисемитов… вы уж подберите другой термин, пожалуйста, чтобы обозвать этих потомственных москвичей правильно, антисемиты перед ними – овечки, так вот, в интересах защиты возродить бы практику сто первого километра! И не только уголовников, а всю дрянь, что роется в помойках или выпрашивает деньги возле магазинов, только бы не работать. А взамен, чего не было в старой практике: станем приглашать в Москву умных и талантливых, которые там в глубинке уперлись в потолок, а потенциал еще не исчерпан. Ну, пока в тех городах не настроим всяких там научных центров с аппаратурой.
Правозащитник смотрел с ужасом:
– Но это же нарушение прав…
– А я полагаю, что защита. Правда, я защищаю честных и работящих. А вы – лодырей и ворье. Согласен, у них тоже есть права, но почему отказываете в правах остальным?
Кленовичичевский сказал растерянно:
– Вы все ставите с ног на голову.
– Наоборот, – бодро откликнулся Кречет. – Это стояло на голове, а все привыкли. Привилегии, привилегии, привилегии… Работникам ЦК, секретарям обкомов и горкомов, коренным москвичам… За что москвичей ненавидели по всей России так же, как ненавидели райкомовских работников! А я только ставлю с головы на ноги… А это что за просьбы о помиловании? В прошлый раз уже… Нет, высшая мера пока сохранена.
Кленовичичевский отшатнулся, словно его ударили. Лицо Кречета было злое, как у волка. Не говоря ни слова, Кленовичичевский собрал бумаги, встал и пошел, сгорбившись, к дверям. Кречет провожал его тоскующим взглядом, словно едва удерживал себя, не давал догнать и извиниться, принять все условия защиты прав убийц и садистов-маньяков.
В дверях Кленовичичевский повернулся, сказал сдержанно:
– Простите великодушно. Я был не прав, вторгаясь на важное заседание. Я понимаю, я был совсем не вовремя. Еще раз извините.
Это прозвучало как пощечина. Дверь закрылась, а мы сидели злые и опозоренные, пристыженные.
В это утро Кречет выглядел измученным, глаза ввалились, а щеки запали, как у беззубого старца. Серая нездоровая кожа плотно облегала череп, толстый и массивный. Я невольно подумал, что Кречет был бы неплохим воином в первобытное время: от удара по голове дубиной только в недоумении оглянется: что за шутки?
– Ничего страшного, – успокоил он, – просто не спал ночь.
– Что-то стряслось?
– С попами беседовал.
– Высшими?
– Я президент или нет?
– Президент, президент, – поспешно сказал я. При всей неприязни к церкви я все-таки главу церкви называл патриархом, а рангом пониже – митрополитами. Даже архиереев от простых деревенских священников отличал. Правда, больше по одежке и размеру кадильниц. – Решились сказать?
– Решился? – удивился он. – Пришлось!
Я смотрел с сочувствием. В самом деле, как еще на ногах держится. Спросил осторожно:
– Рассказать пришлось… многое?
– Все, – ответил он зло.
– Ого!
– А что еще оставалось?
– Так приперли к стене?
– Еще и руки держали.
– Представляю… Как приняли?
Он хмыкнул, я начал узнавать прежнего, хоть и помятого, но все еще непробиваемого Кречета. Глаза его хитро сощурились:
– А по накатанной. Как десяток лет назад партаппаратчики.
– Должно было пройти еще глаже, – сказал я осторожно, – ведь у них был пример перед глазами.
Он кивнул:
– Вообще-то так и получилось. Это я так, со страху… Больно крутой поворот, вот и надрожался заранее. А что дрожать? Вся громада СССР рухнула, а уж, казалось, насколько незыблема!.. Так что владыка церкви, как и положено, уходит в частную жизнь, ему сан не позволяет становиться муллой, а быть патриархом с остатками паствы не желает… это после настоящего величия! А с остальными было еще проще. Как и работников ЦК партии, их больше интересовало, куда пойдут деньги партии… то бишь церкви. Честно говоря, основные разговоры вертелись вокруг этих денег. Но и здесь обошлось. Я пообещал, что все золото останется в их руках. Только им придется из работников Политбюро перестроиться в бизнесменов, банкиров, коммерсантов… Тьфу, совсем голова кругом идет – в работников ислама. Марина, две чашки крепчайшего кофе! Без сахара.
Марина переспросила, не веря ушам:
– Совсем?
– Совсем, – буркнул он. – Чтоб вкус был погаже. Итак, Виктор Александрович, с ними в основном улажено. Почти все высшие попы станут муллами, им все равно, лишь бы золото церкви осталось с ними. Правда, младшие священники могут возроптать, среди них немало честных, искренне верящих в свое дело. С десяток высших чинов церкви решили все же уйти в мирскую жизнь. При условии, конечно, что им достанется кусок жирного пирога при разделе.
