Гимн Лейбовичу - Миллер-младший Уолтер Майкл (лучшие книги без регистрации TXT) 📗

Керамикой?

Он тщательно обследовал кузов последнего грузовика. Легкие морщины прорезали его лоб. Грузовик был нагружен урнами или вазами, совершенно одинаковыми, упакованными в солому. Где-то он уже видел нечто подобное, но никак не мог вспомнить, где.

Еще один грузовик тащил всего одну «каменную» статую – вероятно, сделанную из армированного пластика – и квадратную плиту, на которой она, очевидно, должна быть установлена. Статуя лежала на боку, поддерживаемая деревянным каркасом и прокладками из упаковочного материала. Он мог видеть только ее ноги и протянутую руку, которая выступала из упаковочной соломы. Статуя была длиннее, чем кузов грузовика; ее босые ноги выступали за задний борт. Кто-то прицепил красный флажок к одному из ее больших пальцев. Зерчи был озадачен. Зачем было занимать грузовик статуей, когда лучше было бы загрузить его едой? Он продолжал следить за людьми, поднимающими вывеску. В конце концов один из них отпустил свой конец доски и взобрался на лесенку, чтобы подправить верхние кронштейны. Вывеска наклонилась и Зерчи, вытянув шею, чтобы лучше ее разглядеть, ухитрился прочитать:

ЛАГЕРЬ МИЛОСЕРДИЯ № 18

ЗЕЛЕНАЯ ЗВЕЗДА

ПРОЕКТ «ЖЕРТВЫ БЕДСТВИЯ»

Он поспешно снова перевел взгляд на грузовики. Керамика! Теперь он вспомнил. Однажды он проезжал мимо крематория и видел людей, сгружавших с машины такие же урны, с теми же самыми фирменными знаками. Он повернул бинокль, разыскивая грузовик с огнеупорным кирпичом, но тот уже отъехал. Наконец, он обнаружил его – грузовик стоял за парком. Кирпичи были разгружены возле большого красного двигателя. Он снова обследовал двигатель. То, что на первый взгляд ему показалось бойлером, теперь выглядело похожим на печь или топку.

– Evenit diabolis 175! – проворчал аббат и направился к лестнице.

Он отыскал доктора Корса в его передвижной установке на внутреннем дворе. Тот прикреплял проволокой желтую карточку к лацкану пиджака какого-то старика, говоря ему при этом, что он может отправиться на время в лагерь для отдыха под присмотром медперсонала, но с ним будет все в порядке, если он будет следить за собой.

Зерчи стоял со скрещенными руками, покусывая губы и холодно наблюдая за врачом. Когда старик ушел, Корс осторожно поднял глаза.

– Что?.. – Он увидел бинокль и изучающе посмотрел на выражение лица Зерчи. – Да, я ничего не мог поделать с этим, ровным счетом ничего.

Аббат несколько секунд пристально разглядывал его, затем повернулся и вышел. Он зашел в канцелярию и велел брату Пату вызвать самого главного чиновника Зеленой Звезды.

– Я желаю, чтобы они покинули окрестности аббатства.

– Я опасаюсь, что ответ будет подчеркнуто отрицательным.

– Брат Пат, вызовите мастерскую и велите брату Лафтеру подняться сюда.

– Его нет там, домине.

– Тогда пусть пришлют ко мне плотника и художника. Есть же там кто-нибудь.

Через минуту вошли два монаха.

– Я хочу, чтобы вы немедленно изготовили пять легких плакатов, – сказал он им. – Я хочу, чтобы они были с хорошими длинными ручками. Они должны быть достаточно велики, чтобы их можно было прочитать за квартал, но в то же время достаточно легкими, чтобы человек мог нести их несколько часов, не валясь с ног от усталости. Можете вы сделать такие?

– Конечно, мой господин. Что должно быть на них написано?

Аббат Зерчи написал.

– Сделайте их большими и яркими, – сказал он им. – Пусть они бросаются в глаза. Это все.

Когда они ушли, он снова вызвал брата Пата.

– Брат Пат, идите и найдите мне пять молодых и крепких послушников, желательно, с комплексом мученичества. Скажите им, что они, возможно, претерпят то же, что претерпел некогда святой Стефан.

«А я могу претерпеть еще худшее, – подумал он, – если в Новом Риме узнают об этом».

28

Вечерню уже отслужили, но аббат все еще был в церкви, в одиночестве преклонив колени в вечерних сумерках.

«Domine, mundorum omnium Factor, parsurus esto imprimis eis fillis aviatibus ad sideria caeli quorum victus dificilior…» 176

Он молился за группу брата Джошуа – за людей, которые отправились, чтобы сесть на звездолет и подняться к небесам в момент величайшей неуверенности, с какой когда-либо сталкивался человек на Земле. За них следовало неустанно молиться, ибо никто так не подвержен болезням, поражающим дух, третирующим веру, изводящим уверенность и терзающим мозг сомнениями, как странники. Здесь, на Земле, совесть была их наставником и надсмотрщиком, но вне дома совесть одинока, она разрывается между богом и врагом человеческим. «Да пребудут они несовращенными, – молился он, – да не свернут с пути ордена».

В полночь доктор Корс отыскал его и, молча кивнув, вызвал его из храма. Видно было, что врач измучен и совсем упал духом.

– Я только что нарушил свое обещание! – заявил он вызывающе.

Аббат помолчал.

– Гордитесь этим? – спросил он наконец.

– Не особенно.

Он направился к передвижной установке и остановился в потоке голубоватого света, струящегося из нее. Его лабораторный халат был пропитан потом, рукавом он вытирал со лба пот. Врач смотрел на него с той же жалостью, с которой смотрят на проигравшего.

– Мы, конечно, сейчас же уедем, – сказал Корс. – Я думал, что должен сказать вам об этом...

Он повернулся, чтобы войти в передвижку.

– Обождите минуту, – произнес священник. – Вы должны рассказать мне остальное.

– Должен? – снова в его голосе проскользнули вызывающие нотки. – Почему? Не потому ли, что вы можете угрожать мне огнем ада? Она очень больна, и ребенок тоже. Я ничего вам не скажу.

– Вы уже сказали. Я знаю, кого вы имеете в виду. И ребенок, значит, тоже?

Корс заколебался.

– Лучевая болезнь. Ожоги от вспышки. У женщины сломано бедро. Отец погиб. Пломбы в зубах у женщины радиоактивны. Ребенок разве что не светится в темноте. Сразу после взрыва была рвота. Тошнота, анемия, фурункулы. Она ослепла на один глаз, а ребенок непрестанно плачет из-за ожогов. Трудно себе представить, как они перенесли взрывную волну. Я не могу ничего сделать для них, только направить в кремационную бригаду.

– Я хочу их видеть.

– Теперь вы знаете, почему я нарушил обещание. Я должен жить после этого наедине с самим собой, человече! Я не хочу жить как палач этой женщины и ее ребенка.

– Приятнее жить как их убийца?

– На вас не действуют разумные аргументы.

– Что вы сказали ей?

– «Если вы любите своего ребенка, избавьте его от агонии. Идите и как можно скорее примите милосердное забвение». Вот и все. Мы немедленно уезжаем. Мы закончили обследовать облученных и самых тяжелых из прочих больных. Для остальных не составит труда пройти пару миль. Больше нет ни одного случая критической дозы облучения.

Зерчи отправился прочь, но потом остановился и снова повернулся к доктору.

– Кончайте! – проревел он. – Кончайте и убирайтесь! Если я увижу вас снова… я не знаю, что я сделаю.

Корс сплюнул.

– Мне хочется остаться здесь ничуть не больше, чем вам видеть меня. Мы сейчас же уезжаем, благодарю.

Он отыскал женщину в коридоре переполненного гостевого домика. Она лежала с ребенком на койке. Они забились под одеяло и вместе плакали. В доме пахло смертью и антисептиками. Она взглянула на его неясный силуэт, возникший на фоне яркого дверного проема.

– Святой отец? – испуганно спросила она.

– Да.

– С нами все кончено. Видите? Видите, что они дали мне?

Он не мог ничего видеть, но слышал, как она перебирала в пальцах бумажку. Красная карточка. У него не было голоса, чтобы говорить с ней. Он подошел и остановился у койки, порылся в кармане и извлек оттуда четки. Она услышала стук бусинок и вслепую протянула к ним руку.