Повелитель Самарканда - Говард Роберт Ирвин (читать книги онлайн бесплатно полные версии txt) 📗
— Все из-за безумия Аль Хакима, — заявил еще один, понизив голос и настороженно оглядываясь по сторонам. — Как долго нам еще страдать от этого шиитского пса?
— Осторожнее, — предупредил его товарищ. — Он калиф, и наши мечи — его мечи, пока таков приказ Эс-Салиха Мухаммада. Однако, если мятеж возобновится, берберы скорее станут сражаться с суданцами, чем с нами. Говорят, Аль Хаким забрал Зайду, наложницу эль-Гази, к себе в гарем, и это еще больше злит берберов. Они подозревают, что эль-Гази убили если и не по приказу Аль Хакима, то по крайней мере с его ведома. Но, о Аллах, их ярость ничто по сравнению с гневом Зулейки, которую калиф отстранил от дел! Ее ярость, как говорят, подобна буре в пустыне.
Де Гусман не стал более слушать и, поднявшись, поспешно вышел из лавки. Если кто-то и знал тайны дворца калифа, то это была Зулейка. А отвергнутая любовница как нельзя лучше подходила в качестве орудия мести. Миссия де Гусмана стала чем-то большим, чем охота за личным врагом. Даже сейчас слухи распространялись за пределы прочных стен дворца калифа, и на базарах люди уже говорили о вторжении в Испанию. Де Гусман знал, что все боевое искусство испанцев в конечном счете не спасет их от тех сил, которые в состоянии бросить против них Аль Хаким. Возможно, лишь в мозгу безумца могла родиться идея о мировом господстве, но безумец мог претворить ее в жизнь; и как бы ни сложилась дальнейшая судьба Европы, Кастилия была обречена, если с горных перевалов хлынут орды африканцев. Де Гусмана мало интересовала Европа; он имел мало представления о странах, лежавших за Пиренеями, не более для него реальных, чем империи Александра и Цезаря. Его волновала судьба Кастилии и отчаянного вспыльчивого народа диких нагорий, кровь которого текла в его жилах.
Обогнув Эль-Мансурию, он пересек канал и направился к пальмовой роще у берега. Пошарив в темноте среди мраморных развалин, он нашел и отодвинул плиту. Снова спустившись и в кромешной тьме пройдя по туннелю, он поднялся по лестнице с другой стороны. Его пальцы нашли и отодвинули металлический засов, и он оказался в коридоре, теперь неосвещенном. В доме было тихо, но мелькавшие то тут, то там огни говорили о том, что кто-то здесь до сих пор живет, скорее всего, слуги и женщины убитого эмира.
Не зная, где выход наружу, он двинулся наугад, прошел через занавешенную дверь — и оказался лицом к лицу с десятком черных рабов, которые вскочили, хватаясь за мечи. Прежде чем он успел отступить, позади него послышался крик и шум бегущих ног. Проклиная свое невезение, он кинулся прямо на ошеломленных негров. Молниеносный взмах стали, и он уже бежал по коридору, оставив позади корчащееся окровавленное тело. Искривленные клинки свистели у него за спиной, и когда он захлопнул за собой дверь, сталь зазвенела о прочный дуб и между расщепленных досок показались сверкающие острия. Он задвинул засов и быстро огляделся в поисках пути к бегству. Взгляд его упал на окно, закрытое золоченой решеткой.
Резко выдохнув, он бросился головой вперед в окно. Мягкие прутья с треском подались, и окно разлетелось вдребезги под ударом его тела. В то же мгновение дверь с грохотом распахнулась и в комнату ворвалась завывающая толпа.
В Большом Восточном дворце еще бесшумно скользили босые девушки-рабыни и евнухи, не слышалось ни единого отзвука творившегося за стенами ада. В зале с потолком из украшенной золотой филигранью слоновой кости сидел, скрестив ноги на кушетке из черного дерева с драгоценными камнями, Аль Хаким. Одетый в белую шелковую мантию, придававшую ему еще более призрачный и нереальный вид, он немигающим взглядом смотрел на стоявшую перед ним на коленях венецианку Заиду.
На Заиде уже не было лохмотьев рабыни. Доломан алого шелка, обшитый золотой лентой, с бархатным поясом, украшенным жемчугом составлял ее наряд. Ткань широких шаровар была легкой словно паутина, сквозь которую, казалось, слегка просвечивала розовая кожа. В серьгах спали большие драгоценные камни. Длинные ресницы накрашены, кончики пальцев покрыты хной. Она стояла на коленях на расшитой золотом подушке.
Однако несмотря на роскошь, превосходившую все, что когда-либо знала Заида, игрушка вельмож, взгляд ее был мрачен. Впервые в жизни она осознала себя действительно игрушкой. Она внушила Аль Хакиму его самое последнее безумие, но не стала его повелительницей. Одна ночь, один час… и она ожидала, что подчинит его своей воле. Однако он, казалось, отдалился от нее, и выражение холодных нечеловеческих глаз калифа заставляло ее содрогаться. Внезапно он заговорил, тяжело и зловеще, словно бог, изрекающий проклятие:
— Богам не пристало общаться со смертными.
Она вздрогнула, открыла рот, но не решилась заговорить.
— Любовь — человеческая слабость, — задумчиво продолжал он. — Я отвергаю ее. Бог превыше любви. Но мною овладевает слабость, когда я лежу в твоих объятиях.
— Что ты имеешь в виду, мой повелитель? — осмелилась спросить Заида.
— Даже Богу приходится идти на жертвы, — мрачно ответил он. — Любовь к человеку есть святотатство для божества. Я отказываюсь от тебя, чтобы не ослабела моя божественность.
Он хлопнул в ладоши, и вошел евнух, на четвереньках — недавно заведенный обычай.
— Позови эмира Османа, — приказал Аль Хаким, и евнух, изо всех сил ударив головой о пол, неуклюже попятился прочь.
— Нет! — Заида лихорадочно вскочила. — О, мой повелитель, смилуйся надо мной! Ты не можешь отдать меня этому зверю! Ты не можешь…
Она упала на колени, хватаясь за его мантию, которую он вырвал из ее пальцев.
— Женщина! — прогремел он. — Ты сошла с ума? Ты хочешь навлечь на себя проклятие? Ты смеешь возражать воплощению Бога?
Вошел Осман, неуверенно и с явной тревогой; воин варварского Дарфура, он достиг своего нынешнего высокого положения, отчаянно сражаясь и прибегая к грубой лести.
Аль Хаким показал на дрожащую женщину у своих ног и коротко произнес:
— Возьми ее!
Суданец никогда не оспаривал приказов своего монарха. Его черное лицо озарилось широкой улыбкой, и, нагнувшись, он поднял Заиду, которая билась и кричала в его объятиях, в отчаянной мольбе протягивая руки. Аль Хаким молча сидел, скрестив руки, и взгляд его был пустым и отрешенным, словно у курильщика гашиша. Если он и слышал вопли своей прежней фаворитки, то не подавал виду.
Однако их услышала другая. Притаившись в стенной нише, стройная смуглая девушка наблюдала за улыбающимся суданцем, который нес свою извивающуюся пленницу по коридору. Едва он скрылся из виду, она, путаясь в складках одежды, бросилась в противоположном направлении.
Осман, любимец калифа, единственный из всех эмиров жил в Большом Дворце, который на самом деле являлся скоплением дворцов, объединенных в одно могучее сооружение, где обитали тридцать тысяч слуг Аль Хакима. Осман жил в крыле, которое выходило на южный квартал Бейн эль-Касрейн.
Чтобы попасть туда, ему не требовалось выходить из дворца. По извилистым коридорам и через открытый дворик, выложенный мозаикой и ограниченный прямоугольными арками на алебастровых колоннах, он пришел прямо к себе домой.
Черные воины охраняли двери из черного тика, отделанного медными полосами. Однако, едва он показался в широком выложенном панелями коридоре, стройная фигурка скользнула из занавешенного прохода, преграждая ему путь.
— Зулейка! — Суданец отступил назад почти с благоговейным трепетом; в ней чувствовалась некая утонченная страсть, недоступная его пониманию, и глаза ее горели, словно драгоценные камни преисподней.
— Слуга сообщил мне, что Аль Хаким избавился от рыжеволосой девчонки, — сказала девушка. — Продай ее мне! Я перед ней в долгу и с радостью ей отплачу.
— Зачем мне ее продавать? — возразил суданец, дрожа от звериного нетерпения. — Калиф отдал ее мне. Отойди, женщина, пока я не причинил тебе вреда.
— Ты слышал, что кричат на улицах берберы? — спросила она.
Он вздрогнул, слегка нахмурился.
— При чем здесь я? — возмутился он, но голос его срывался.
