Война (СИ) - Гордон-Off Юлия (серия книг TXT) 📗
— А правда матросы говорят, что для этого всех плясать заставил?!
— Ну, да… Было такое… Понимаете, Степан Осипович! Наводчик ведь это не только глаз острый и головой думать, это может, прежде всего, координация движений, когда каждая рука и нога должны в бою на качающейся палубе в грохоте делать своё и очень ловко и точно. Я и подумал, что надо искать тех, у кого координация уже хорошая, а как это в море сделать? Вот и придумал танцы устроить вечером, и с офицерами отслеживали хороших плясунов, не в смысле хорошо плясать научился и любит, а как в пляске или танце двигается. Вот таких отсмотренных я потом к себе на беседу вызвал, поговорил, посмотрел, чтобы не дураки были и из них отобрал новых наводчиков, ни разу не пожалел.
— Вот! Василий! Друг мой! Ты бы до такого додумался?
— А что? Очень толковая мысль и объяснения. Я бы подумал, что-то подобное вообще ввести и не только для артиллеристов-наводчиков.
— А ты знаешь, что его артиллеристы "Асаме" целились в дырки стволов пушек носовой башни? И ведь попали, если от детонации именно арсенала этой башни крейсер взорвался!
— Это с какого же расстояния?
— Да, кажется кабельтовых восемь-девять было…
— Это больше полутора вёрст по-нашему? Да быть такого не может!
— Василий Васильевич! Про этот корабль слова "Быть не может" можно вместо названия написать. А может быть, что крейсер второго ранга один среди бела дня выходит в атаку на броненосную эскадру из шести новейших броненосцев и пяти или шести броненосных крейсеров, когда вес залпа у каждого броненосца раз в пять больше чем у "Новика"? У него всего шесть пушек в сто двадцать миллиметров, а у броненосцев главный калибр двенадцать дюймов, или тогда у Вас уже пять пушек было?
— Да, уже пять.
— Вот видишь, с пятью пушками выходит под бортовой залп эскадры и пускает ко дну два броненосца, один из которых флагман адмирала Того, и уходит после этого без повреждений и не потеряв ни одного человека экипажа!
— Степан Осипович! Я же Вам рассказывал, что в атаку выходили с носа, чтобы под бортовой залп не подставиться, это уже на отходе пришлось под огнём всей эскадры повертеться, а повреждения были, нам трубу пробили и осколков из палубы наковыряли с пару килограммов, так, что палубу недавно вообще менять пришлось.
— Понял! Василий Васильевич! Два броненосца потопил и горюет, что японцы ему трубу продырявили! Не зря его наверно японцы "Белым демоном" назвали…
— Это не меня, а наш крейсер, что светлый он, а издали так вообще белый.
— Нет, он ещё и оправдывается! Ладно! Идите, портрет посмотрите, Мне очень понравился, и Мария Михайловна такая ясная получилась, часами бы любоваться…
— Степан Осипович! А чего это Вы меня так нахваливать взялись?
— Всё уже поняли, да?
— Так и всё-таки?
— Придёте ко мне потом, и просить буду…
Адмиральский салон на "Петропавловске", это не кабинетик при спальне, это, правда, роскошный большой салон, где полсотни человек рассесться могут. А мы сидели за разговором в столовой не очень уступающей размерами салону, где теперь Верещагин в углу ближе к свету устроил себе мастерскую, стояли несколько мольбертов с накрытыми холстиной картинами. Вот с одной Василий Васильевич снял покрывало, и на нас глянул такой добрый и любимый взгляд карих глаз нашей любимой Машеньки в форме сестры милосердия, что невольно замерла, не дойдя до портрета! Это было так красиво и живо, что не сравнится никакая самая качественная цветная фотография! Помните, был такой художник — Константин Васильев (если ничего не путаю), у которого на картинах были лица с удлинёнными яркими пронзительными завораживающими глазами. Но здесь не было никакого преувеличения или эффектного подчёркивания каких-то черт лица, всё как есть, только настолько живое, что казалось ещё миг и изображение на холсте шевельнётся и окажется живым и настоящим человеком. Я совершенно не знала, что можно сказать и как словами выразить, то, что почувствовала, я подошла и просто с чувством пожала крепкую ладонь мастера. К Макарову мы вернулись, когда я ещё пребывала под впечатлением от картины и почти не отдавая себе отчёта взяла протянутую мне Макаровым гитару. Это была не моя любимая двенадцати струнная красавица, позже выяснилось, что созданная мной мода на шестиструнные гитары охватила многих, и на этой учился играть адъютант Макарова. И пребывая под впечатлением, села и стала петь песню Марианны Захаровой "Аве Мария или посвящение постовой медицинской сестре", где пришлось переделать пару мест из афганских реалий про "замену", что здесь никто не поймёт, и "русую чёлочку" сделать "чёрной", а носик в веснушках у нашей Машеньки имелся свой и не курносая кукольная "пимпочка", а роскошный выразительный и любимый. Но песня очень нравилась когда ещё в первый раз услышала, а теперь ещё и созвучие имени:
Нас от Костлявой всю ночь охраняет
Машенька! Маша — сестра постовая,
Бережно гладит затёкшие руки,
Лаской врачуя бессонные муки.
Раны и боль — её табель о рангах,
Мы перед нею равны словно братья.
Тихо склонилась она над кроватью,
Машенька! Маша — палатный наш Ангел!
Словно молитву шепчу её имя:
Машенька! Машенька!
Аве Мария!
Нет не в бреду мне привиделось-снилось,
И не с небес она к нам опустилась,
Машенька — наше спасенье от смерти,
Стало святым её сердце, поверьте!
Знаю, как плачет она после смены,
Знаю, что просит у смерти отмены!
Машенька! Маша — сестра постовая,
Боже! Храни её! Я заклинаю!
Словно молитву шепчу её имя:
Машенька! Машенька!
Аве Мария!
Знаешь, ты очень похожа на маму,
Может заботой своей неустанной.
Знаешь, у мамы такие же руки,
Часто я их вспоминаю в разлуке…
Чёрная чёлочка, носик в веснушках,
С виду девчонка, а тронете душу,
Явится взору до боли знакомый
Образ Мадонны,
Сошедший с иконы…
Словно молитву шепчу её имя:
Машенька! Машенька!
Аве Мария!
Да светится имя твоё!
И ныне, и пристно,
И во веки веков!
Аве Мария!
Аве Мария!
Аве Мария!…
Песня проняла обоих слушателей и адъютанта — молодого лейтенанта, который просочился в столовую едва услышал звуки музыки.
— А почему на католический манер? Николай Оттович!
— Да, просто не хотелось с нашими священниками конфликтовать, а так вроде и никакого ущерба православию, да кощунством бы попахивало.
— А строчки из молитвы, всё таки использовали..
— Так и тут можно считать переводом на русский католической молитвы, и кому какое дело, что в католических канонах все службы и молитвы только на латыни.
— Очень хорошая песня и как раз про Марию Михайловну, видел я, когда эскизы делал, как её раненые и больные обожают. А за то, что я их сестру-Марию рисую мне как только угодить не старались. Вот только бы священники не обиделись.
— Да, как будет, так и будет, мне уже высказывали, что я нечистого в песнях крамольных поминаю, но вроде удалось оправдаться. И это не столько про мою жену, сколько про всех сестёр милосердия, жён и матерей наших. Меня же после ранений тоже Машенька дома выхаживала, как руки на голову положит, и боль уходит.
— Вот будешь у Николая Оттовича на крейсере, у него там традиция песенные вечера для команды устраивать, ещё не только эту песню услышишь. Он тут флоту марш подарил, теперь, я слышал, сибирские казаки под его песню гарцуют… Нам Василий Васильевич нужно сейчас о своих делах поговорить, а к обеду мы позовём. — Верещагин ушёл в салон, а Макаров словно подобрался.
— Артеньева забрать хотите? — Вдруг сорвалось с языка.
— Да и не только его
— Степан Осипович! Я Вас понимаю, но мне же новых с нуля учить придётся, а дело ли это во время войны учёбой заниматься, притирать экипаж заново?! Да и страшно, если честно, вдруг не выйдет.