Ясный Огонь (СИ) - Юленков Георгий "Коготь" (читать книги без .TXT) 📗
***
Сегодняшним днем вся бригада совершила три вылета, но их звено слетало всего раз и теперь было в отдыхающей смене. Влад тут же попал в наряд на стартовые позиции. Это ему досталось за позавчерашние пререкания с поручником Мацевичем. А они с Яном отдыхали, и решили проведать наказанного напарника. Впереди виднелись стартовые позиции. В еще довольно светлом небе, пару раз сверкнули и сразу погасли широкие лучи прожекторов. Это зенитчики готовятся к ночному бою. Экипажи тревожных звеньев тоже уже сидят в кабинах ракетопланов, в ожидании стремительного взлета. Техники, заправщики и оружейники продолжают свою работу. Шли Станислав с Янеком мимо заграждения их авиабазы, чтобы успеть перед сном перекинуться парой фраз с Владом. Того поставили на пост до полуночи. Завтра им все равно не летать, а значит, можно вместе в госпиталь сходить к Лешеку. Впереди раздались чьи-то пьяные вопли. А чуть позже послышался голос командира всей их воздушной группировки. Парни замерли, прислушиваясь...
-- Васька, стой! Стой тебе говорю!
-- Эй ты мудило польское! Ну ка, 'Сверчка' мне заправленного с боекомплектом! Живо, пшеки гребанные! Расстреляю сволочи! Крысы тыловые! Парашют мне!!!
-- Тихо Вась! Успокойся! Вечер уже. Сегодня другие звенья вылета ждут. Нам с тобой только завтра...
-- Завтра?! УСПОКОЙСЯ?!! Кому?!! Мне?!!!
-- Ну, очнись ты, Вася! Мы же выпили, да еще и очередь не наша дежурить...
-- Похрен, Петька! Ты, забыл уже?! Тимку вчера в ногу ранили! Аркашка Чапаев чудом в ракитник сел. А у Сашки... У Сашки из груди пулю еще достать не успели!
-- Да достали уже. Его час назад в Люблин самолетом отправили. Он скоро дома будет...
-- Петька-а!!! Они же Ярославского Фруху уби-или га-ады!! Какое мы с тобой теперь звено-о! Без Фрухи! Как мы летать будем?! Я его со школы знал. Вот таким шибзиком... Вместе из рогатки стрелять учились. У, га-ады! Суки германские! Ненавижу!!! 'Сверчка' мне выкатывай, сука польская!!!
-- Вась, ну пойдем спать, а? Завтра еще с тобой полетаем, и всех гадов точно собьем.
Стась с Яном переглянулись. В этот момент Влад, на своем посту дежурного, стойко обороняющий от пьяного нарушителя подготовленные к стартам ракетопланы, дурным голосом заорал польский вариант команды 'смирно' и первый вытянулся 'руки по швам', поедая глазами нарисовавшееся высокое начальство.
-- Слокамб!
-- Дежурный!
-- Подхорунжий Зиняк, пан подпулковник!
-- Что за бардак тут у вас на объекте?! Почему тревожную группу не вызвали? И по-русски давайте, отповедайцье! Вы то сами изо Львова, так что не прикидывайтесь.
-- Так ест! Не допускаю проникновение на охраняемый объект!
-- Чье проникновение?!
-- Тот русский доброволец-подпоручник требует дать ему без приказа 'сверчка' для полета. А сам пьян и не из дежурного дивизиона!
-- Фамилия нарушителя?
-- ...
-- Как ваша фамилия, я спрашиваю?!!!
-- Курсант, гм... лейтен... то есть, поручик Ста... в смысле подпоручник Сталевич.
Сбитый с толку сын Вождя дышал словно загнанная лошадь. На лице Василия разлился ярко красный румянец, почти сливающийся с не менее красными глазами. Грозный зам командующего мог отправить на губу, если не куда подальше. И слова его становились все страшнее. Но тут отвечать полез его ведомый Петька, которого этот полпол резко заткнул.
-- Ты кого это, салага, тут тыловыми крысами обозвал? А?! Не слышу четкого ответа!
-- Тащ подп... в смысле, пан подпулковник. Я эта...
-- Не слушайте его, пан подпулковник. Это я виноват. Мы с Василием товарища вчера в бою потеряли. С нашего звена. Сегодня поминки, вот, устроили.
-- А вас я пока не спрашивал! Поминки, значит, устроили?! Я вам устрою поминки!
По-видимому, протрезвление уже началось, но еще не успело далеко продвинуться, так как, пьяная обида не дала молодому добровольцу замять конфликт, вновь потянув его на подвиги. Хотелось дать в морду этому отутюженному золотопогоннику.
-- А пошел ты! Морда белопольская! Сам-то, небось, со своими пшеками в погребе отсиживался, пока мы твою гребанную Польшу в небе защищали! Он нас попрекает еще!
-- Сопли утри! Герой хренов! Дежурный, вы сами из чьего звена?
-- Из звена хорунжего Лема, пан подпулковник!
-- Сколько боевых вылетов у вашего звена?
-- Шесть. Первые четыре над Люблином успели сделать. Здесь только два раза поднимались. Сегодня только девятку 'штук' отогнали. А позавчера пару 'Дорнье' завалили, а третьего дня повредили нескольких. И это... Пан подпулковник, можно я этому русскому в зубы дам, за то, что он вам грубит. На вашем-то счету уже за три десятка сбитых швабских самолетов и еще штурмовки и парашютные операции, а он тут...
-- Без тебя разберусь, защитник! Вернись на пост!
-- Так ест!
Смелость уже оставила бузотера. Вдруг понял, что и кому он только что сказал. Василия колотила нервная дрожь, и в глазах понемногу проступало осмысленное выражение. А этот странный польский офицер не орал и не грозил трибуналом, а лишь с каким-то мрачным интересом и жалостью глядел на него. И от этого взгляда становилось зябко...
-- Ну, что Васятка? Как воюют гребанные поляки ты слышал. Теперь, давай, хвались. Сколько там твое звено в польском небе швабов наколошматило? А?
-- У нас пока нет сбитых. Мы больше не будем, пан...
-- Я не вам, а вашему командиру звена, Василию, вопрос задал! Молоко на губах не обсохло, а туда же! 'Защищал' он Польшу. Тебя сюда зачем прислали? Водку жрать?! Плохо тебя отец воспитывал. Мало он тебя ремнем порол, да и порол ли...
-- Виноват!
Но Моровский не слушал сбивчивых оправданий этого 'пьяного недоразумения', продолжая и дальше укладывать слова, словно камни на Васькину могилу.
-- Мне-то что с твоей вины, Вася? Ты не передо мной, и даже не перед Польшей, а перед тем покойником виноват. Что ты делал, когда ВСЕ... все до одного экипажи добровольцев отрабатывали учебные перехваты на ракетопланах в составе звеньев?
-= Мы тоже отрабатывали!
-- Молчать! 'Отрабатывал' он. В первом же вылете. В первом же! Ты! Именно ты ведомого потерял! ПОТЕРЯЛ! Живого парня! Его гибель только твоя вина! И ничья больше! Что ты его мамке в Москве рассказывать будешь?! Давай, хвались ей, как вы геройски 'гребанную Польшу защищали', пока 'все поляки в погребе сидели'. Так 'защищали', что ни разу в противника не попали, в небе заблудились, еще и друга детства убитым потеряли. Да и соседи ваши, хороши. Похрен им вся тактика, дайте пальнуть поскорее, душа просит. Хоть куда-нибудь пальнуть, по своим тоже можно. Главное самому первым из пушки пукнуть! Не воюют, а прямо локтями толкаются, кто вперед раньше вылезет. Шесть раненых и два погибших в одном вылете дивизиона против девятки 'Дорнье' и четверки 'худых'. Позорище! Не дивизион - орлы, 'воздушные волки', да и только...
По щекам Василия текли слезы. Он и сам понимал, что виноват, но только сейчас сквозь рассеивающийся пьяный угар прочувствовал это до конца. Не свалить этот груз с души, вину свою ни на кого. И хотелось бы забыть слова подполковника, а теперь уже не выйдет. А суровый начальник, сделал резкий шаг к нему. Даже показалось, что сейчас вмажет кулаком по роже. Не ударил. Вместо этого, вынутым из кармана носовым платком, вытер Ваське слезы. Глядя прямо в душу, и удерживая его за лацкан польского мундира, негромко добавил.
-- С этого дня еще хоть одну тренировку или занятие пропустишь... Если еще хоть раз, ты вместо учебы, стакан в руки возьмешь... навеки вечные останешься убийцей своих ребят. На носу себе заруби! Не немцы их убивают, а твоя лень и глупость. Запомни это, Вася. А теперь марш в казарму оба. И завтра, чтобы как штык ... Второго ведомого я в ваше звено пришлю.
Станислав с Яном, дослушав весь спектакль до конца, дождались ухода начальства, и тот свой изначальный план все-таки, выполнили. Назавтра им нужно было успеть отпроситься из расположения дивизиона, и уговорить шофера санитарной машины, чтобы подбросил их до госпиталя. А еще вспомнил Стась, как во время их Люблинских тренировок, приблудился к учебной бригаде совсем юный тринадцатилетний парнишка Тадек Сливяк. Родители его погибли в Кракове под бомбежкой. Больше никого он отыскать не смог. Голодал, воровал, получал затрещины от фашистов и от местных полицаев. Ребра торчат, щек у него совсем нет, глаза от слез выцвели. Когда на кухне подкармливали шкета, рассказал, как предатели польские полицейские в Кракове на его глазах жидов расстреливали и прикладами били. Плакал малой злыми слезами и просил его с собой взять, швабов бить. Ясное дело, будь тут нормальная воинская часть прогнали бы недомерка поганой метлой. Таких как он в Войско не берут. Но тут в учебной бригаде особый порядок был - средний возраст учлетов 15-16, поэтому пожалели и спрятали парня. Вот только зоркий хорунжий Бродыло, углядел его во время утренней поверки, и сдал начальству. И если бы не Моровский, отправили бы Тадека в тыл. А подполковник потребовал тут же перед строем привести его к присяге, и отправить на обучение в группу оружейников. Кстати сам Лем, попал в бригаду не на строевую должность, а в качестве фельдшера-стажера. Он был из семьи врачей, изучал перед войной медицину во Львовском университете и воевать поначалу не хотел. А вот, после случая с Тадеушем, почему-то ему стало стыдно. Даже малой вон воевать собирается, а он Стась в тылу остается. Написал тогда рапорт на перевод в учебную эскадрилью, но его завернули. Медики тоже нужны оказались. Тогда нарушив субординацию, прорвался на прием к самому Моровскому. Тот как раз проверял подготовку курсантов перед учениями. Обмирая от страха, Стась представился и доложился, мол, 'хочу вместе со всеми бить швабов'. Командир долго разглядывал его, словно чудо какое. Задумался. А потом напутствовал - 'Вот, что капрал Лем. Когда закончится эта война, кто-то должен рассказать людям правду. Обо всем, что было с нами. Честно написать, как здесь сражались с врагом все вместе: поляки, чехи, американцы и русские. Ты для этого дела подходишь, образованный в институте вон учился. Если дашь мне слово, что правдиво (можно даже с юмором, но без глумления и лукавства) напишешь об этом, то разрешу тебе летать'. Странно было такое услышать, но Стась свое слово сразу дал. Удивили его слова подпулковника. Это малой Тадеуш Сливяк писал стишки, а сам Лем сочинительством никогда не интересовался. Вот так и попал он в эти секретные части ПВО. Успел поучаствовать в шести боевых вылетах. В четырех из них даже пострелял по тевтонским самолетам. И столь удачно, что назначили его три дня назад ведущим звена. Самым страшным было каждый раз помнить, что от того насколько точно он выведет звено к цели, зависит жизнь Яна и Влада. Прорывались к целям они так, как их учили. Когда получалось били сверху соколиным ударом. Чаще приходилось атаковать с фланга прикрывшись крайними машинами врага от остальных их воздушных стрелков. В тактическом классе висели проекции немецких машин и после каждого вылета, командир дивизиона требовал детального восстановления действий в бою. Казалось невозможно привыкнуть к отчаянному возбуждению воздушной схватки, но после трех вылетов Лем понял, что перестал дергаться и гораздо лучше научился владеть собой. А писать свои заметки он и вправду начал, как и обещал пану Моровскому. Просто пока он вел свой личный дневник боевой работы их уже месяц как не учебной бригады. Теперь хлопаки перестали его дразнить 'клистирной трубкой', ведь он стал таким же защитником неба, как и они. С русскими стажерами и их начальством Стась тоже успел подружиться. Нормальные оказались хлопаки, хоть и не сразу поняли друг дружку. С того дня не бузил в бригаде уже никто. А еще через неделю забрали всех советских домой в Россию. Но к этому времени интенсивность воздушных боев сошла почти на нет. Теперь с остатками сил люфтваффе вполне могли из без ракетопланов справиться линейные эскадрильи истребителей.
