Фатерланд - Харрис Роберт (книга регистрации .txt) 📗
Марш ходил взад и вперед по крошечному; с ладошку, травяному дворику. Подумал о Пили – не очень-то здесь разыграешься. Мимо проезжали машины. Неподалеку, через два дома, старик чинил велосипед, скрипучим насосом подкачивал шины. С другой стороны трещала газонокосилка… Пили не появлялся. Он уж было подумал, не встать ли на четвереньки и прокричать все, что хотел, через щель почтового ящика, когда услышал, что дверь открывается.
– Молодец. Как дела? Где мама? Где Хельфферих? – Он не мог заставить себя сказать «дядя Эрих».
Пили открыл дверь ровно настолько, чтобы позволить отцу заглянуть внутрь.
– Их нет дома. А я заканчиваю картину.
– Где же они?
– Готовятся к параду. Я за хозяина. Они так сказали.
– Само собой. Могу я зайти поговорить с тобой?
Он ожидал, что мальчик воспротивится. Но Пили, не говоря ни слова, уступил дорогу, и Марш впервые после развода перешагнул порог дома своей бывшей жены. Он оглядел обстановку – дешевая, но приятная на вид; на каминной доске букет свежих нарциссов; чистота, нигде ни соринки. Несмотря на скромные средства, она старалась изо всех сил. Ему ли этого не знать! Даже висевший над телефоном портрет фюрера – фотография пожилого человека с ребенком на руках – был выбран со вкусом; Клара всегда верила в милосердного Бога, скорее из Евангелия, чем из Ветхого Завета. Чувствуя себя грабителем, силой вломившимся в чужой дом, он неуверенно снял фуражку и начал свою речь:
– Я должен уехать, Пили. Может быть, надолго. Возможно, обо мне станут говорить всякое. Ужасные вещи, всякую ложь. И мне нужно сказать тебе… – Он замолчал. Что тебе сказать? Провел рукой по волосам. Пили, сложив на груди руки, в упор глядел на него. Он попробовал заново: – Трудно, когда рядом нет отца. Мой отец умер, когда я был совсем маленьким, меньше, чем ты теперь. И бывало, я ненавидел его за это…
Какие холодные глаза…
– …Но это прошло, а потом… мне его не хватало. Если бы только я мог поговорить с ним… спросить его… Все бы отдал…
«…чтобы все человеческие волосы, срезанные в концентрационных лагерях, нашли применение. Из человеческих волос можно производить промышленный войлок или прясть нити…»
Он не знал, сколько времени простоял молча, понурив голову. Потом произнес:
– Надо идти.
Но тут подошел Пили и потянул его за руку.
– Ладно, папа. Но, пожалуйста, не уходи. Пожалуйста. Посмотри, что я нарисовал.
Комната Пили была похожа на командный пункт. Собранные из пластмассовых комплектов и подвешенные к потолку на невидимой глазу рыболовной леске модели реактивных самолетов люфтваффе вели воздушный бой. На одной из стен – карта Восточного фронта с цветными булавками, обозначавшими расположение армий. На другой – групповая фотография Пилиного звена пимпфов – голые коленки и торжественные лица на фоне бетонной стены.
Рисуя, Пили сопровождал свое занятие звуковыми эффектами.
– Это наши истребители – ж-ж-ж-ж! А это зенитки красных. Бах! Бах! – Желтый карандаш несколько раз взметнулся к верху листа. – А теперь мы дадим им жару. Огонь! – Вниз дождем посыпались черные муравьиные яйца, превращаясь в неровные красные языки огня. – Комми вызывают свои истребители, но с нашими им не сравняться… – Так продолжалось минут пять, одно событие набегало на другое.
Потом Пили, которому надоело его творение, вдруг бросил карандаши и нырнул под кровать. Вытащил оттуда груду иллюстрированных журналов военного времени.
– Откуда они у тебя?
– Дядя Эрих дал. Он их собирал. – Пили вспрыгнул на кровать и стал листать страницы. – Прочитай подписи, папа.
Он дал Маршу журнал и прижался к нему, взяв за руку.
– «Сапер подобрался вплотную к проволочным заграждениям, прикрывающим пулеметные гнезда, – читал Марш. – Несколько вспышек огня – и смертоносная струя горючей смеси вывела противника из строя. Огнеметчики должны быть бесстрашными бойцами со стальными нервами».
– А здесь?
Не о таком прощании думал Марш, но раз мальчику хочется…
– «Я хочу драться за новую Европу, – продолжал он, – так говорят трое братьев из Копенгагена вместе со своим руководителем отряда в учебном лагере СС в Верхнем Эльзасе. Они соответствуют всем условиям относительно расы и здоровья и теперь наслаждаются жизнью на природе, в лесном лагере».
– А о чем здесь?
Марш улыбнулся.
– Давай-ка сам, Пили. Тебе десять лет, и нетрудно прочесть самому.
– А я хочу, чтобы прочитал ты. Вот фотография подводной лодки, такой, как твоя. О чем тут пишут?
Улыбка исчезла с лица Марша. Он отложил в сторону журнал. Что-то было не так. Что же? Он вдруг понял: тишина. Уже несколько минут на улице ничего не было слышно – ни звуков проезжающих машин, ни шагов прохожих, ни голосов людей. Замолкла даже газонокосилка. Увидев, как взгляд Пили метнулся в сторону окна, он все понял.
Где-то в доме звякнуло стекло. Марш рванулся к двери, но мальчик его опередил – скатившись с кровати, схватил его за ноги, обвившись вокруг них.
– Пожалуйста, не уходи, папа, – умолял он, – пожалуйста…
Марш ухватился за ручку двери, не в состоянии сдвинуться с места. Словно завяз в трясине. «Я уже видел это во сне», – мелькнула мысль. Позади лопнуло стекло, осыпав их дождем осколков, – теперь комната наполнялась реальными людьми в военной форме с настоящим оружием. Марш внезапно оказался лежащим на спине, глядя вверх на пластмассовые самолетики, бешено раскачивающиеся и вертящиеся на концах невидимых нитей.
Он расслышал голос Пили:
– Все будет хорошо, папа. Они тебе помогут. Сделают тебя хорошим. Тогда тебе можно будет приехать и жить с нами. Они обещали…
3
Руки ладонями наружу плотно скованы за спиной наручниками. Двое эсэсовцев прижали Марша к стене с картой Восточного фронта. Прямо перед ним стоял Глобус. Слава Богу, Пили вытолкали из комнаты.
– Я ждал этого момента, как жених невесту, – сказал Глобус и изо всей силы двинул ему кулаком в живот. Марш согнулся и упал на колени, увлекая за собой карту с крошечными булавками. Казалось, он больше не сможет дышать. Глобус, схватил его за волосы и снова поднял на ноги. Тело сотрясалось позывами к рвоте и одновременно жаждало вдохнуть глоток кислорода. Гестаповец ударил ещё раз и он снова упал. Под конец, когда Марш, поджав колени, лежал на ковре, Глобус поставил сапог ему на голову, растирая подошвой ухо.
– Глядите, – сострил он, – стою ногой на дерьме.
И до Марша откуда-то издалека донеслось людское ржание.
– Где девка?
– Какая девка?
Глобус, не торопясь, растопырил перед лицом Марша похожие на обрубки пальцы, затем рука, описав дугу, приемом карате с силой ткнулась в почку.
Это было хуже всего того, что было до сих пор, – ослепительно белая вспышка боли, пронзившая его насквозь и снова бросившая на пол. Его рвало желчью. А ещё хуже было знать, что это всего лишь подножие долгого восхождения. Перед ним представали восходящие ступени пыток, словно ноты в музыкальной гамме – от глухих басовых ударов в живот, через средний регистр ударов по почкам, все дальше и дальше – до высоты, не улавливаемой человеческим ухом.
– Где девка?
– Какая… девка?..
Его разоружили, обыскали, потом то ли вытолкали, то ли выволокли из дома. На улице собралась небольшая толпа. Престарелые соседи Клары наблюдали, как Марша запихивали на заднее сиденье «БМВ». Он мельком увидел на улице четыре или пять легковых машин с мигалками, грузовик, солдат. К чему они готовились? К небольшому сражению? Пили по-прежнему не было видно. Из-за наручников приходилось сидеть наклонясь вперед. На заднее сиденье втиснулись два гестаповца, по одному с каждой стороны. Из отъезжавшей машины он видел, как некоторые из стариков уже бредут к своим домам, к успокаивающему мерцанию телевизионных экранов.
Его везли в северном направлении мимо праздничного потока машин по Саарландштрассе, потом свернули к востоку, на Принц-Альбрехтштрассе. Проехав мимо главного входа штаб-квартиры гестапо, кавалькада круто повернула направо и через высокие тюремные ворота попала на вымощенный кирпичом двор позади здания.
