Крест и полумесяц (СИ) - Агишев Руслан (электронная книга TXT, FB2) 📗
Когда время уже шло к рассвету, Ринат выдохся. Ему казалось, что он сумел донести до своих гостей важность и особую привлекательность таких проектов. Ведь он предлагал очень и очень выгодные вещи, за которые нужно было просто обеими руками хвататься.
К сожалению, не все оценили его задумки.
— А коли кто не хочет ничем таким заниматься? — вдруг откуда-то из глубины комнаты прозвучал вопрос. Кто его задал было непонятно, так как люди недоуменно косились друг на друга.
Ринат многозначительно усмехнулся.
— Кто не желает, пусть уходит…
В этот самый момент за окном раздался истошный матерный вопль. Затем еще один и еще один. Дикие вопли перемежевались ударами хлыста. Явно кого-то пороли. Причем голос наказываемого человека многие, видимо, узнали. Слишком уж характерные были обертоны.
— Только пусть уходит совсем, — продолжил Ринат, когда крики затихли. — Собирает свою семью, близких, своих домашних животных и валит отсюда к черту. Мне здесь такие не нужны.
Решение о таком наказании он уже давно принял. Сидевшие здесь авторитеты местного общества должны были четко понять, что никто с ними «цацкаться» не будет.
[1] Хлысты — одна из старейших внецерковных русских религиозных сект.
[2] Старообрядцев называли идеальными капиталистами. По подсчетам исследователей старообрядчества, как феномена русской истории, более 90 % всех крупных купцов и промышленников России 19 века придерживались «старой» веры или декларировали это. В старообрядческой общине в пределах страны концентрировались огромные средства, которые без процентов выдавались своим купцам и промышленникам на развитие дела. По существу, это были ссуды на крайне выгодных условиях. Старообрядцами были Морозовы, Рябушинские, Демидовы и другие самые известные рода купцов, промышленников и фабрикантов.
Ого-го замахнулся…
-//-//-
Охрип Очечков, староста из села Малые Колобаски, что раскинулось в Закрайском уезде Тифлиской губернии, изрядно удивился, когда поздним вечеров к нему постучались в двери и вошедший нарочный из уезда вручил ему письмо. От самого господина уездного инспектора общественного призрения, Арнольда Евграфовича Зайкина, значит-ца. Не каждый день ему такие господа пишут. Честно говоря, вообще, ни разу не писали. Охрип письма-то почти и не получал, вовсе.
Руки у старосты потом покрылись. Письмо даже выскальзывать начало, все норовила на пол упасть.
— Петька! Петька, сукин сын, быстро подь сюды! — крикнул он сына, который грамоту хорошо разумел. Охрип тоже вроде грамотным числился, и даже некоторые слова мог разобрать. Только читать все равно заставлял сына. — Где тебя, ирода, носит? Спал что ли? Рожа вон вся сонная и опухшая. Всю жизнь проспишь. Я в твои годы и не спал вовсе, потому что батька меня цельными днями спину гнуть заставлял. Ибо понимал, что неслед лениться и бока пролеживать, — сонный и зевающий пацан, что стоял перед ним, кивал каждому слову, даже не думая перечить отцу. Смысла не было. Только себе хуже сделаешь, если рот откроешь. У старосты ведь на все один ответ: хворостину неси и снимай портки. Зад после такого вразумления долго еще огнем горит. Лучше уж помолчать. — На вот, чти мне! Чтобы все, как есть на бумаге! Кажную буковицу! Смотри у меня…
Мальчишка взял протянутое ему письмо и некоторое время внимательно вглядывался в сухой казенный шрифт, совершенно не похожий на рукописное письмо с его витыми завитушками. Здесь каждая буковка была похожа на свою соседку размеров и очертаниями. Глазу приятно было.
-…Всех малоимущих следует посчитать и составить соответствующие списки для последующих действий, — закончил вскоре читать младший Очечков. — Все, батюшка. Более ничаго не писано тута.
Староста же, морща лоб и почёсывая затылок, махнул на него рукой. Мол, поди прочь, зараза. Не мешай умным людям думать. А думы получались очень даже интересные.
— Это что же получатся, все голытьбу переписать нужно? — сам себе он задавал вопрос, снова и снова пытаясь вникнуть в суть документа. Сухие казенные фразы, выхолощенные, как бодливый козел, всегда тяжело ему давались. Не сразу он понимал их. Часто вот так сидел и разбирал каждое слово, стараясь, найти в нем смысл.
-…А на кой черт сие? Чаво же такое? Перепись какая-то. В листы вписывать будут и мужиков и женок. Не к добру это, — чуть подумав Охрип добавил. — А может и к добру. Помнится, гутарили, что безземельных нужно справить на переселение в Сибирь, — вспомнил он услышанный где-то слух. — Нежто, правда, хотят всю голытьбу в Сибирь закатать. Хорошо-то как. Всю эту шушеру отсель спровадить. А то плодятся только, а работать не желают. Вот пусть тама своих деток медведям показывают. Эх, надо поскорее энти самые спички составить. Погодь, лучше и вещи ихние собрать. Нужно братов собрать. Одному не справиться.
До самого утра в селе стоял дикий шум и нам. Орали мужики, визжали бабы кричали малые детишки, захлебывались от лая псы. Бедноту поднимали с постелей и в одних портах гнали на улицу, куда затем выбрасывали их немудреные пожитки. Разгоряченные богатеи и из прихлебатели лупили палками и плетьми тех, кто не хотел выходить из дома. Сам староста для устрашения размахивал старым дедовским ружьем. Мол, всех несогласных постреляет.
Угомонились все лишь к самому утру, когда всю сельскую бедноту согнали в самый центр села. К ним сам староста вышел и важно объявил, что всех отправят в Сибирь на поселение. При этом в руках держал ружью, а его прихлебатели стояли рядышком. Не денешься,словом.
— А вон и власть скачет, — довольно проговорил староста, завидев поднимавшуюся столбом пыль на горизонте. — С телегами едуть. Вестимо, для вам, дураков, все приготовлено.
В село, и правда, въехал целый обоз из телег и сопровождавших их всадников. Скакавший впереди бородатый смуглый горец очень сильно удивился, когда увидел перед собой столько народа.
— Мир и благодать всевышнего, люди, — по горски поздоровался он, приложив правую руку к сердцу. Затем вынув из-за пазухи свернутый вдвое лист бумаги, начал громко читать:
— Я, князь Кавказский наместник Кавказского наместничества, имам Шамиль, именем императора Всероссийского для поддержки безземельных и малоземельных крестьян объявляю выдачу беспроцентных ссуд в виде продуктов, строительных материалов, скотины и иной помощи.
Под взглядами ошарашенных сельчан с повозок сбросили тенты и начали выгружать мешки с зерном, репой, капустой, морковью, крупами. На землю осторожно клали бочонки с маслом.
— Дай сюда! — у старосты отобрали список с фамилиями и прозвищами, который он все это время держал в руках. Горец еще раз внимательно осмотрел ничего не понимающих мужчин и женщин, к которым прижимались испуганные детки. — Итак, кто здесь самый смелый?
Из толпы вдруг вышел невысокий мужичок. Худой, как смерть. Щеки впалые, натруженные руки почти черные от въевшейся грязи. Он стянул с себя видавший виды картуз и с силой шмякнул его о землю.
— А чаво тянуть. Все равно воля хуже няволи. Что здесь с голода пухнуть, что в Сибири, — за ним из толпы вышла и высокая женщина с ребенком на руках. Поклонилась всаднику и тихо встала за спиной мужа. Покорная, готовая ко всему — к жизни и к смерти. — Чаво надоть делать? Митроха я, Савы Силлыча сын.
Горец медленно вел пальцем по списку, ища нужного ему человека. Наконец, палец остановился.
— Вот, Митроха Саввыч Кораблев. Ты? — мужик мрачно кивнул. Мол, я, чего скрывать. — У тебя в семье три живые души. Вижу. Значит, тебе положено следующее. Одна корова. Сюда ведите! — крикнул горец куда-то в сторону обоза. — Цветом пегая, с двумя прямыми рогами. Двухлетка. Отзывается на клику Мурка. Имечко-то какое…
Из-за спины всадника казачок в черкеске вел в поводу буренку, которая невозмутимо что-то жевала. Подошел ближе и передал поводья ошарашенному крестьянину, боявшемуся даже вздохнуть лишний раз.
— Кроме этого твоей семье безвозмездно передается три пуда пшеницы, три пуда ржи, ведро гречи, пол ведра полбы, три литра масла, пуд вяленной рыбы, — с каждым словом гора продуктов у ног крестьянской семьи становилась все выше и выше. — Что стоишь столбом? Сюда подойди. Грамотный? Плохо. Тогда, вот здесь ставь крестик и отпечаток большого пальца. Не в рот, б…ь! В чернила палец макни, а потом сюда приложи…
