Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума - Лазарчук Андрей Геннадьевич (полная версия книги TXT) 📗
— Не верится?
— Знаешь — нет. Какой-то дешевый детектив.
— Я вот тоже долго не мог поверить. Все знал, а поверить не мог. То есть не все, конечно: И не выяснили мы с тобой еще одну вещь. Очень важную. Вот смотри: некто поставляет нашему другу Виктору Игнатьевичу вещество, которое превращает медь в золото и никель в платину. Что наш друг может предложить взамен?
— И что же?
— Если б я знал…
— Спросим?
— Я обещал оставить его в покое. Разве что он сам обратится за советом.
— Ну, такое-то можно устроить: — хмыкнул Коминт.
— Но в принципе это может сообщить нам и интересующий нас человечек. Заодно с прочим…
— Так давай спросим.
— Поверишь: неохота.
— Так кто этот человек?
Николай Степанович огляделся, нагнулся к уху Коминта и прошептал едва слышно…
— Академик Фоменко…
Коминт отодвинулся.
— Это который?..
— Совершенно верно.
— Я ж его знаю. Я ж к нему сам…
Николай Степанович кивнул…
— Теперь ты понимаешь, почему я?..
Академик Фоменко был известен всему миру как человек, совершивший революцию в кардиологии. Он не просто изобретал в изобилии новые методики, он способен был по-настоящему пробивать и внедрять их. Деловитость его не знала пределов. Очередь в клинику была расписана на три года вперед.
Простенькое устройство, названное «микронасос Фоменко», уже спасло жизни тысячам людей и вообще грозило в обозримом будущем сделать смерть от инфаркта настолько же редкой, как от чесотки. Передвижные операционные в трейлерах-«мерседесах» колесили по дорогам всего мира, зарабатывая твердовалютные миллионы для лечения безвалютных старичков из российской глубинки. Кроме того, был на эти деньги закуплен и переоборудован в плавучий госпиталь теплоход «Александр Герцен». Себе же академик купил небольшой остров в Эгейском море с угодьями для подводной охоты. На почве этой охоты он продолжал демонстративно дружить с Фиделем Кастро. Американские кардиохирурги предавали его анафеме, называли шарлатаном в своих медицинских журналах и в Америку не пускали якобы за дружбу все с тем же Фиделем, но на родине именно он решал в свое время, кому из кремлевских старцев еще тянуть ремешок, а чей час уже пробил. Поговаривали даже, что в микронасосы для высшего эшелона было вмонтировано специальное устройство с дистанционным управлением — но это уже явная фантазия.
В последние годы Фоменко рванулся в большую политику и. похоже, всерьез вознамерился занять пост главы государства…
— И где мы его будем искать? — Коминт почесал нос.
— Будем, значит? — переспросил Николай Степанович. — Не постоим, значит, за ценой?..
— А что нам еще остается?
— Н-да: Что ж, придется мне еще раз картишки раскинуть. Засекут, конечно: ну да это, может, и к лучшему: Господа, не найдется ли у вас Таро? — привстав, обратился он к хиппи.
На него посмотрели с уважением.
Колода нашлась в том же рюкзаке, где жил младенец. И, на счастье, оказалась не новоделом, а классической марсельской.
— Не продадите?
Хиппи переглянулись, слегка замялись: За смешную сумму в семьдесят долларов колода поступила в полное владение Николая Степановича.
— Зачем ты это? — спросил Коминт недовольно. — Деньги тратишь…
— А если на них выйдут? — Николай Степанович показал глазами на рюкзак. -
Лучше уж мы сами…
Карты не ложились. Они не легли один круг и второй. На третьем Николай Степанович вдруг понял, в чем дело.
Газеты продавали неподалеку у книжного развала. Он купил «Московский комсомолец», «Известия» и «Труд». Сообщения о трагической гибели кандидата в президенты академика Виталия Тимофеевича Фоменко публиковали все три — само собой, в различной тональности. Для «МК» факт взрыва бомбы на борту частного Як-40, летящего над Эгейским морем, сомнения не вызывал; вопрос был только в том, кто подложил бомбу: военные или мафия? Две прочие газеты интересовались другим: кто станет наследником могущественной медицинской империи — и не перенесут ли в связи с инцидентом президентские выборы?
— Жить будешь у меня, — сказал потемневший Коминт. — И никаких отговорок, понял?
— Обсудим, — сказал Николай Степанович.
Между числом и словом. (Берлин, 1942, ноябрь)
— Хотите, я представлю вас Гиммлеру? — спросил фон Зеботтендорф.
— Стоит ли? — спросил я. — От меня до сих пор пахнет болотами: и гарью. Вы меня понимаете?
Он отвернулся и посмотрел в окно машины. Мы пересекали Адольфгитлерштрассе. Витрины магазина напротив были выбиты, два мальчика в синей униформе подметали тротуар короткими метелками. Шуцман— регулировщик отдал честь нашей машине и поднял жезл.
Берлин производил странное впечатление. Наверное, это был слишком большой город, чтобы ночные бомбежки могли сколько-нибудь изменить его облик; и в то же время казалось почему-то, что дома сдвигаются ночью, заступая место разрушенных — как солдаты гвардии Фридриха Великого…
— Пятый Рим намерен оказывать поддержку генералу Власову? — спросил Зеботтендорф несколько минут спустя.
— А кто такой генерал Власов? — спросил я.
— Понял, — сказал Зеботтендорф. — Достойная позиция. Мы возимся с предателями, мы ценим предателей, но мы не любим предателей, каковы бы ни были причины, подвигнувшие их на предательство. Но, Николас, поймите и вы нас: Германия напрягает все силы в борьбе с большевистской заразой. Мы благодарны вам за поддержку, оказанную в двадцатые годы, за то, что вы помогли нам не позволить красному цвету возобладать в Германии — но платить по этим счетам бесконечно мы просто не в состоянии. Поэтому нам приходится выбирать, черт возьми, между верностью межорденским соглашениям и верностью Германии…
— То есть вы намерены — что? Предать гласности наши отношения, или использовать сокровенные знания, или…
— Да. Мы намерены использовать сокровенные знания. Хотели же вы применить меч Зигфрида?
— Применить? Не уверен. Я хотел лишь удостовериться в его существовании.
Кстати, докопались вы до него?
— Еще нет. Я должен убедить Гиммлера заняться этой работой всерьез. И, может быть, лично. Рейхсминистр ощущает себя реинкарнабулой Генриха Птицелова и не уступит мне чести первооткрытия…
— Слушайте, барон, давно хотел спросить вас: досрочное вскрытие могилы Тамерлана — ваших рук дело?
Зеботтендорф довольно расхохотался.
— Нет, скорее ваше. Это ведь все у вас: пятилетку в четыре года, ребенка за семь месяцев: Нашему Диделю достаточно было выступить на партсобрании с почином , — это он произнес по-русски, — а человек Берии лежал с жесточайшей амебной дезинтерией: дыньку съел…
Вскрытие могилы величайшего завоевателя предполагалось осуществить в ночь перед июльским сорок первого года наступлением Красной Армии. Но проследить за этим надлежащим образом мог только человек калибра Агранова, причем Агранова последних лет, после «Некрономикона» — однако к тому времени ни самого Якова Сауловича, ни кого-либо из его сподвижников в природе уже не существовало. Случайно уцелевшая мелкая сошка, подмастерья «красных магов», понимала кое-как свои участки работы и в общие стратегические планы посвящена не была, да и не способна она была освоить стратегические планы: ремеслом они владели даже не на уровне цирковых престидижитаторов, а так: наподобие униформистов.
О том, что наш человек, спешащий в Самарканд, был кем-то выброшен на ходу из курьерского поезда, я говорить не стал. Барон мог этого и не знать. А то, чего барон мог не знать, ему знать и не следовало.
— Как поживает Отто Ран? — спросил я.
— Никак, — буркнул барон. — Еще перед войной он погиб в горах. Он отслужил четыре месяца в Дахау, и его впечатлительная поэтическая натура…
— Зачем его понесло в лагерь?!
— Я послал.
— Все некростишками балуетесь?
— Да, — с вызовом сказал барон. — Балуемся стихами. И не поверите — помогает.
— Почему же не поверю? — пожал я плечами.
