Тень (СИ) - Номен Квинтус (книга регистрации txt, fb2) 📗
— Мне бы еще таких белых отложных воротничков, шелковых, штуки три. Это возможно?
Около шести вечера в общежитие заехала Ирина, передала Тане сверток с одеждой. Критически оглядела комнату и на вопрос Тани «останешься?» отрицательно мотнула головой:
— Меня машина ждет, минут через сорок домой летим. Побегу уже…
На вопрос соседок Таня ответила:
— Знакомая, из Коврова. У нас там авиаотряд, они в Москву что-то самолетами каждый день возят. А мне завтра в гости нужно идти, я попросила мне все же платье захватить. Жалко, телефона у нас нет: я бы все нужное, что дома забыла, через них и перетаскала бы потихоньку — но они и сами не знают, когда у кого рейс на Москву. Сюда они просто так заехать не смогут — а на аэродроме, не зная расписания, их ждать бесполезно…
Без пятнадцати четыре на проходную Наркомата вооружений пришла женщина:
— Мне Дмитрий Федорович приказал к шестнадцати к нему прибыть, я Серова, вот мои документы — и она протянула потертое заводское удостоверение. — Я в Москве по делам, паспорт не захватила, так что если этого недостаточно, то вы уж товарищу Устинову сообщите, что я приходила.
Сотрудница бюро пропусков, которой из секретариата наркома уже дважды звонили, спрашивая насчет Серовой, лишь кивнула:
— Вполне достаточно, вам на третий этаж по лестнице и направо до конца коридора.
Никакой инструкции она не нарушила, в наркомат часто приходили сотрудники многочисленных заводов с подобными документами, так что даже рассматривать «корочку» она пристально не стала: фамилия-имя совпадает — и достаточно, там лучше знают кого приглашают.
Таня не спеша поднялась, прошлась по коридору, зашла на пару минут в туалетную комнату…
Ровно в шестнадцать секретарша поднялась и пригласила посетительницу в кабинет — предварительно все же спросив у Устинова, освободился ли он. Когда Таня вошла в кабинет, Дмитрий Федорович тоже поднялся ей навстречу, остановился в паре шагов и внимательно посмотрел на посетительницу. Увидел он примерно то, что и ожидал: явно молодящаяся женщина, скорее ближе к сорока, чем немного за тридцать, темная блондинка вроде как с проблесками седины… наверное даже немного за сорок все же… несколько нелепое платье, на груди аккуратно прикреплены две медали и орден…
— Татьяна Васильевна, рад с вами познакомиться лично.
— Мне тоже очень приятно, — ответила та низким и каким-то хриплым голосом. — Извините, химия на здоровье не лучшим образом действует.
— Вы присаживайтесь, — засуетился нарком.
— Спасибо, но я имела в виду голос: нюхнула какой-то гадости, теперь и говорю с трудом.
— Тогда постараюсь говорить сам… хотя у меня один вопрос остался: в наградном… вы, вероятно, уже знаете, что я вас пригласил, чтобы награду вручить, так в наградном почему-то пропущен год вашего рождения.
— А я и сама его не знаю. Память-то я еще в ту войну потеряла, а милиция… ну, нашли они подходящую, по их мнению, потеряшку, сказали, что я двадцать девятого, что ли, года… вам смешно? А мне вот ни капельки. А в документах у меня так и записано: год рождения неизвестен.
— Извините… поступим проще: я графу заполнять не буду, а вы сами, когда вспомните… если вспомните, его в свое удостоверение и впишете. А в постановлении так и напишем: неизвестен. Ладно, с этим покончили. Татьяна Васильевна, Государственный комитет обороны и Советское правительство за разработку серии боеприпасов объемного взрыва, способствующих быстрой победе Советской армии в войне с Японией, присуждает вам высокое звание Героя социалистического труда и награждает вас орденом Ленина. Мне поручено от имени партии и правительства вручить вам эти высокие награды.
— Спасибо…
— Не напрягайтесь, я вижу, как вам больно, а вручение награды — все же не пытка. Единственное, что я хочу сказать в дополнение: постановление это, как и по вашей предыдущей награде, — нарком кивнул в сторону ордена на платье, — закрытое. Поэтому… товарищ Сталин лично просил вам передать — некоторое время вам не стоит носить эти награды на публике… без особых поводов, конечно. Надеюсь, это некоторое время будет не очень долгим… хотя, честно признаюсь, как нарком вооружений я бы желал, чтобы оно все же оказалось максимально продолжительным: вы изобрели очень эффективное, но весьма простое в производстве оружие и лично мне бы не хотелось, чтобы враги его скоро сами смогли воспроизвести.
— Да и я бы не хотела, но вы не волнуйтесь: я наградами при людях сверкать вообще стесняюсь…
— Вот и замечательно. Скажу прямо: я хотел бы устроить для вас праздничный обед, но — дела…
— И у меня дела: защита государства — это работа, которую откладывать ну никак не получается. Еще раз спасибо, и товарищу Сталину мою благодарность передайте — а я, пожалуй, пойду.
— Вам машину вызвать?
— Спасибо, не стоит беспокоиться. Да ножками-то оно и для здоровья полезней: гимнастикой некогда заниматься, а вот пешие прогулки ее неплохо заменяют…
Все же Шэд не зря называли неуловимой: изменить за две минуты внешность так, чтобы «постареть на двадцать лет» не очень и просто. Но вполне возможно, а «обратно помолодеть» и за полминуты несложно — так что охранник на проходной выпустил ту же молодую женщину, которую и впустил полчаса назад. Шэд по дороге зашла в пару школ (которые работали в две смены и не запирали двери аж до семи вечера), прокатилась на метро до Павелецкой, за десять минут дошла до нужного места — и в канцелярию института вошла черноволосая женщина средних лет с явными восточными чертами лица. Там ей через десять минут все интересное рассказали, а через полчаса эта женщина зашла в довольно замызганный подъезд старого, еще, похоже, дореволюционного дома неподалеку от Пятницкой.
Оттуда Шэд вышла еще минут через сорок, в течение которых ей удалось узнать «много нового и интересного». Причем вышла она уже привычной соседкам по общежитию светлой блондинкой, и скорее даже школьницей, чем студенткой… По дороге в общежитие Таня Ашфаль размышляла о том, может ли современная московская медицина определить примененный ею препарат через сутки или стоит еще день подождать. Или даже неделю…
Когда Таня Серова появилась в общежитии, девушки-соседки чуть ли не лопаясь от радости, рассказали ей, что в общежитие заходил сам Главный Маршал авиации, и не Новиков, которому они подчинялись во время войны, а Голованов. И что маршал даже расстроился, увидев, как живут бывшие летчицы, выбравшие свой дальнейший жизненный путь в науке — и пообещал «что-то сделать», а потом еще о чем-то долго разговаривал с комендантом. Почти пять минут он с ним говорил!
— Ну, поздравляю вас, товарищи офицеры… а маршал вам руки-то пожал?
— Да! — от восторга голос у Нины, которая воевала все же в пехоте, поднялся чуть не до визга.
— Значит, теперь вы до весны руки мыть не будете… а хотите, я вам перчатки резиновые привезу в следующее воскресенье? Я могу их в госпитале попросить, а вы сможете в баню ходить, не боясь, что рукопожатие маршала смоется!
— Дура ты, школьница, — совершенно беззлобно ответила на предложение Евдокия, — ну да ничего, поумнеешь со временем. Ужинать садись, мы картошку поджарили, на настоящем сале: к Ленке родня заезжала, сала ей привезли, и она нам кусочек отрезала приличный.
— Картошка — это хорошо, а я на рынке огурцов соленых купила.
— Дорого же!
— Надо знать когда и у кого брать, тогда совсем дешево будет. Там тетка какая-то из бочек рассол выливала, а оказалось что в бочке огурцы на дне завалялись. Покупателей-то больше не было, вот она мне эти огурцы и продала всего за трешку. Да какая разница, дорого, дешево, да хоть бесплатно — огурцы есть и их нужно съесть. Кстати, а маршал не обещал героическим вам мясца прислать пару кусков таких по полпуда?
— А зачем столько? Самим нам не съесть, а на все общежитие не хватит. Столько разве что зимой хорошо заполучить, когда мясо за окном мороженное долго хранить можно. Тьфу ты, опять издеваешься?
