Дракула против Гитлера (ЛП) - Дункан Патрик Шейн (читать книги бесплатно .TXT) 📗
За этим потрясшим меня событием последовал мощный взрыв, раздавшийся за самолетами и цистернами с топливом. Трассирующими следами взмыли в воздух взорвавшиеся боеприпасы, захлопали патроны стрелкового оружия, и раздалось несколько более крупных взрывов — это сдетонировали бомбы.
Мы с Дракулой побежали через поле и вскоре оказались рядом с Люси и Ренфилдом. Сквозь грохот взрывов боеприпасов, оставшихся самолетов и залпов горящего топлива она что-то крикнула Ренфилду в ухо. Тот ответил тем, что бросил под штабную машину одно из своих устройств. Когда мы уходили, машина у нас за спиной взорвалась. Мы уже настолько свыклись с огненным хаосом, воцарившимся вокруг, что даже не оглянулись назад. Ну, за исключением Ренфилда, который всегда обязательно замешкается, чтобы поглазеть на пылающие последствия своей мастерски выполненной работы.
У катафалка трое товарищей Люси встретили ее, как вернувшегося героя, кем она, вообще-то, и действительно являлась. Лицо у нее было черным от пятен пороха и сажи, волосы в беспорядке спутались, они были мокрыми и блестящими, и теперь она была похожа на какую-то свирепую амазонку. Я никогда еще не был так очарован этой великолепной девушкой, простите, как я уже говорил раньше — ЖЕНЩИНОЙ.
Ренфилд с некоторой неохотой залез на заднее сиденье катафалка. «А нельзя ли немножко задержаться и посмотреть шоу?», спросил он.
«Извини», сказала ему Люси. «Но пора ехать, пока о случившемся не прознало местное ополчение, которое скоро сюда прибудет и испортит нашу маленькую прогулку».
Люси села в кресло водителя, я занял пассажирское сиденье, а между нами сел Дракула. Она выехала с аэродрома, остатки которого полыхали у нас за спиной.
Я не мог удержаться и оглянулся, посмотрев на развеселый бардак, который мы тут устроили, и не без удовольствия. Представьте себе, наш маленький отряд уничтожил целый аэродром. Пусть небольшой аэродром, но все же. Ребятки в Лондоне определенно вынуждены будут воздать мне должное уважение после такого подвига.
Дракула внимательно рассматривал Люси, как будто она была каким-то редким в ботанике видом растения, который он только что открыл — и это было недалеко от истины.
«Неужели все современные женщины такие, как вы?», спросил он ее. «Или вы исключение, достойное подражания, как Екатерина Великая?»
«Вы читали о ней?», спросила Люси.
«Мы с ней были…» Дракула сделал паузу. «У нас с ней были дружеские отношения. Она была внушающей уважение и восхищение женщиной, во всех отношениях. Как, очевидно, и вы».
Люси не могла скрыть своего восторга от такой высокой его оценки, а я не мог сдержать ревность, которую почувствовал в этот момент. Мы не стали возвращаться в гараж, но прокатались всю ночь, к моему большому сожалению, так как мне не терпелось осмотреть мотоциклы в салоне. Я питаю особое пристрастие к этому виду транспорта. Но нам нужно было оказаться как можно дальше от места нашего партизанского рейда.
Дракула ехал молча, читая книгу. У него, должно быть, было феноменальное зрение, так как лампочки на приборной панели едва давали какой-то свет, по крайней мере для того, чтобы можно было читать. Я углубился в собственные размышления, вернувшись к своему прежнему решению отыскать способ повлиять на Люси в отношении моих чувств к ней, обратив на себя ее внимание.
Ведь мы же идеально подходим друг другу.
Какими бы уставшими ни были диверсанты, остаточные явления от возбуждения после спасения от гибели делали утро после каждой акции периодом бессонницы, так как партизаны настолько переполнены этой остаточной энергией, что все равно не в состоянии уснуть.
Что касается Люсиль и Харкера, то они, если и не сблизились вновь, то, по крайней мере, достигли эмоционального равновесия. Его вожделения удалось обуздать, сдерживая его на некотором расстоянии, и из сострадания она пошла на ответные уступки, относясь к нему, как к брату. По крайней мере, так она считала до этого момента. Но нет, этот британчик был туп, как пробка.
По дороге к следующему убежищу отряда Харкер улучил момент, когда они заправлялись, и отвел ее в сторону. Он был в пылу страсти и сказал ей, что, как ему показалось, Люсиль никогда не была так прекрасна, как тогда, когда ее волосы были безумно перепутаны, лицо испачкано пятнами пороха, а глаза горели яростным гневом, и она поливала врага градом пуль из своего длинноствольного Люгера. Она могла ответить ему лишь вздохом, и он до конца поездки больше уже ничего не говорил.
Следующей ночью, когда он строчил что-то в своем проклятом дневнике этими своими куриными иероглифами, которые называл стенографией, Люсиль услышала, как он сказал вслух (как он это обычно делал, когда что-то записывал в дневник): «Она истинная девушка и только усиливается, меняясь в лучшую сторону, под давлением трудностей, способных уничтожить натуру более слабую».
Тем не менее, он соблюдал границы, установленные Люсиль, относительно избежания физических контактов. Когда они прибыли в это новое свое убежище, Харкер попытался поздравить ее с успехом на аэродроме, слегка ее обняв: «Молодец! Ах, честно скажу, это было великолепно», заявил он.
Люсиль тут же отстранилась, и англичанин, почувствовав себя неловко, виновато взглянул на нее, и из-за этого его щенячьего взгляда Люсиль испытала укол вины. И разозлилась на себя, даже больше, чем на Харкера.
Она думала, что их отношения, наконец, обрели оптимальный рабочий характер, удовлетворявший их обоих и свободный от каких-либо эмоциональных проблем. Они были уже взрослыми людьми и должны были жить и поступать как взрослые. Она думала, что этот вопрос был решен раз и навсегда. Но англичанин был тупым и непонятливым щенком.
В общем и целом, они, вшестером, составляли теперь единую грозную команду и создавали немало трудностей противнику, что доставляло всем радость. Единственной тенью, нависавшей над их борьбой, были сообщения для Харкера, прикреплявшиеся к грузам, сбрасывавшимся с воздуха. На другом конце связи сидел приятель англичанина, который отправлял ему записки (зашифрованные, конечно). Сообщения с родины, в основном касавшиеся немецких бомбардировок родной страны, и иногда в них упоминались общие знакомые, погибшие при бомбежках или в “настоящих сражениях”.
Несмотря на это взаимное мирное соглашение, Харкер все же умудрялся находить новые поводы ее раздражать. Его лекции о войне она, наконец, однажды прекратила тем, что спросила его, скольких человек он убил лично, лицом к лицу. Его ответом было лишь хмурое молчание.
Последними факторами раздражения были его постоянные расспросы об отце. Один за другим шли вопросы, касавшиеся «профессора», и ей становилось ясно, что все внимание англичанина было приковано ко временам и событиям, описанным в этом проклятом романе.
Его любопытство вторило ей самой, но она давала ему лишь скудную информацию и отказывалась отвечать на большинство его вопросов. Несмотря на то, что в течение многих лет она сама приставала к отцу с такими же самыми вопросами, ей не хотелось открывать Харкеру то, что ей было известно. Она чувствовала себя обязанной охранять частные секреты отца столь же строго, как это делал и сам старик. Если бы она что-то рассказала Харкеру, то это могло бы сойти за предательство.
В первую ночь после акции на аэродроме, его приставания стали слишком сильными, и она сбежала на крышу их нынешнего дома, где они скрывались. Они укрылись на верхнем этаже административного здания в центре города. Это была бывшая резиденция и штаб-квартира «короля орехового дерева» Румынии, венгра по имени Ференц Дежё Блашко. Это принадлежавшее ему здание было вторым по высоте в городе, ровно на шесть дюймов ниже шпиля католической церкви в двух кварталах отсюда. Такое архитектурное исключение из правил было согласовано с местной епархией.
Под его бывшими апартаментами находились шесть этажей офисов предприятия ореховой мебели. Блашко, активный и громкий антифашист, видя надвигающуюся катастрофу, продал все и сбежал за границу, выбрав местом своего обитания — кто бы мог подумать! — город Гранд-Рапидс в Мичигане.
