Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ) - Бирюк В. (читать книги бесплатно полностью TXT) 📗
Тут Тихое Лето и говорит мне. Негромко. Но — матерно. Как бы это… на русский литературный…
— Не надо коника погонять. Уставший он.
Мы, из-за нашего «скока», останавливаемся вне городских стен. Заседлали, поехали к воротам крепостным. Они, само собой, заперты — вечер же поздний!
Ощущение — как в общаге. После одиннадцати — домой не приходи. Только здесь вместо сонной злобной бабушки-вахтёрши — здоровые мужики-воротники. Тоже сонные и злобные. Очень.
Они бы и слушать не стали, но «профессиональный опыт»: как в зубы получать — знают регулярно. Услыхали про «гоньбу князя Суждальского» — стали материться тише. Но не перестали.
— А хто? А чего? А с чем? А к кому? А почему трое? А звать как? А до утра?…
Вот теперь я понял — почему Тихое Лето такой молчальник. Как у тригера — два режима. Либо — орёт:
— Гоньба! Открывай!
Либо молчит. На вопросы не отвечает, в разговоры не вступает.
Пришлось воротникам пошевелиться — снять бревно засовное, ворота приоткрыть, проводить нас до ворот двора посадника.
Там — снова. Слуги уже конкретного боярина. Которых нет. Спят они. А вот собаки из-за забора и по всему городку — с ума сходят, на цепях рвутся-давятся. Такое… полу-повешенное многоголосье. Со всех сторон.
До симфонического оркестра Большого театра на 250 музыкантов не дотягивает. Но — близко.
Тут были слышны и сиплый, глухой лай какого-то старинного стража Шошинского посадника, и тявканье задорной шавки, и завыванье озлившегося волкопеса, и звонкий лай выжлятника… Все сливалось в один оглушительный содом. Вдали слышались ржанье стоялых коней, мычанье коров и какие-то невразумительные людские речи.
Постояли, покричали, в ворота постучали. С тамошним сторожем по-препирались.
Я уже сена кучку у забора приметил. Сенцо, конечно, сырое. Но если мою зиппу подольше подержать… Запалю и к воротам — такая дымовуха получится!
С той стороны ворот сообщают:
— Послали до господина — спросить его милость.
Воротник, что нас сопровождал, ушёл к себе в караулку досыпать, а я проводника спрашиваю:
— А ежели война? Ворог придёт? Вот так и будешь ждать? Под одними воротами, под другими?
Молчит Тихое Лето. Только фыркает зло.
Глава 524
Едва ворота приоткрыли, как до десятка собак с разнообразным лаем, ворчаньем и хрипеньем бросились на нас. Псы здоровенные, жирные и презлые. Кроме маленькой шавки, с визгливым лаем задорно бросавшейся под ноги, каждая собака в одиночку на волка ходила.
— Лыска!.. Орелка!.. Жучка!.. По местам, проклятые!.. Цыма, Шарик!.. Что под ноги-то кидаешься?.. По местам…
кричали на собак посадниковы слуги и насилу-насилу успели их разогнать.
Вот так и живём. Не ждём тишины. Ибо — не дождаться. При таких-то сворах.
Привели к посаднику. Шошинский посадник боярин Рюма. Злой, как его собаки. Ещё — толстый, бородатый, невыспавшийся. В шубе на исподнее. Руку тянет:
— Давай.
— Чего?
— Как чего? Грамотку. Или ты… Слуги! Имать злодеев!
Слуги повыскочили. Кто в чём.
Виноват — все в исподнем. Правильнее — кто с чем. Кто — с поленом, кто — с ухватом. Одна чудачка — с полотенцем наизготовку.
Пошёл такой… нервный разговор.
— Рюма, ты его знаешь?
— Я те не Рюма! Я те господин посадник Шошинский! Имай их!
— Я те дам имай! Уши отрежу.
Мы-то с саблями, по форме. Гонцы хоть и не в бронях скачут, а при оружии — в дороге всякое может быть.
«Но выдаст шапку только с бою.
И то — лишь вместе с головою».
У нас не шапка — сумка кожаная красная. Там, вроде, княжеская грамотка лежит. Но к бою — готовы постоянно.
Посадник моего проводника прежде видал, но не помнит. А с чего боярину доброму — всякую вестовщину в лицо помнить? Много вас таких туды-сюды поскакивает.
Пока идёт трёп, смотрю — прислуга уже и брони вздела, и клинки сыскала. Как бы тут дело к кровопролитию не пришло. Мы, конечно, в гонцовых шапках и кафтанах, но…
Привели «начальника местной почты». В городках и свои гонцы есть. Понятно, что эти люди между собой профессионально общаются, друг друга в лицо знают. Опознал он наше Тихое Лето.
Дальше уже спокойнее. Хотя не без взбрыков.
— Я — Иван, Воевода Всеволжский.
— Ну и пошёл нахрен! Утром приходи, тогда и поговорим.
— Можно и утром. Только я иду ныне по спешному делу князя Суждальского Андрея Юрьевича. Тебе спать охота, а делу светлого князя — промедление.
— Ну и хрен с ним!
— С кем?! Со светлым князем Андреем Юрьевичем?! Так ему и передать?
Мужик спросонок ляпнул. Да и испугался.
Пошло легче. Но не на много.
— Болтунов с поруба привесть? С чего это? Суд — тысяцкого. Хотит — казнит, хотит — милует.
— Ежели люди мои, то нет. Об чём мы с князь Андреем недавно сговаривались. Ты про то ещё не знаешь, но коли ты дозволишь их казнить, то будешь первым. Кто наш уговор с князь Андреем порушит.
Фыркнул. Зашипел нецензурно. Ругательство в голос — проглотил. Как Андрей за неисполнение воли своей взыскивает… Отчего Боголюбский дворян на Руси завёл? — Новая сословная группа, отношения собственности…? — Фигня. У него просто гожие бояре кончились.
Посадник велел звать тысяцкого. Чтобы тот велел звать караульщика. Чтобы тот притащил сидельцев.
Хорошо, что на «Святой Руси» табака нет — я бы на одних перекурах всё здоровье растратил.
Пришёл тысяцкий. Послушал, оценил, высказался. Посылательно. С указанием пункта назначения всех присутствующих и спать мешающих. Но велел привести. Осужденных.
Точно — мои. Ребята в синяках и в панике — среди ночи подняли, тащат куда-то. Головы рубить?!
— Людей — отпустить.
— Воевода! Господине! Счастье ты наше! Милость господня! А мы уж не чаяли живыми…
— Осторожнее надо. Что ж вы так глупо в драку…
— Так не мы ж начали! То приказчики новоторжские!
— Ладно. Утром раненько идти вам с Шоши к Твери. Там и сказки свои сказывать.
— Так… эта… а кони наши? Майно разное?
Стандартный шлейф последствий. Людей схватили, кинули в поруб. При этом, естественно, ободрали — забрали всякое… приглянувшееся.
Мне снова забота: слуг боярских пинать — отдавайте взад. Те, естественно — видом не видывали, слыхом не слыхивали. Кое-что уже и продать или подарить успели.
Другое дело: команда встала на постой в посаде. Всё их тамошнее — прибрал хозяин. Включая сани с конями. И к соседу переставил. Чисто на всякий случай.
— Дядя, где кони?
— Нету! Брешут! Тати-воры-проходимцы! Не было ничего!
— Сухан, дай дураку в морду… Что ж ты, дядя, такое лепишь? Я ж Зверь Лютый. Мне от Богородицы дар даден — лжу нутром чуять. А от твоих речей — аж выворачивает.
Я просто знаю, что из Ярославля команда двумя санями шла.
Дурдом. Ночь-полночь, а городок весь перебудили. Ещё малость по-шебуршим — сдуру в набат ударят.
«Вороги идут! Тати лесные по-вылезли!».
Мне бы поспать, коню бы отдохнуть, а тут… и уйти нельзя — все врут, верить никому нельзя. Только отвернёшься, а малец посадского — дудки скоморошьи моих «сказочников», уже вернутые, снова спереть норовит. Мне-то плевать, тем дудкам цена — и не видать. Но «сказочникам» они для дела нужны, а мальцу — так, для забавы. Подудит да выбросит.
Снова в город зовут. Сидят посадник с тысяцким, приняли уже чуток «на грудь». А чего уж теперь? Всё едино — ночь перевели, сна не будет. Давай у меня выпытывать: а об чём ты, Воевода Всеволжский, с князем Суждальским уговаривался? А какие виды на войну с Новгородом? А чего там, с твоей стороны, басурманы-иноверцы себе думают? А не надумал ли светлый князь деньжат Шоше подкинуть? Ты ж там, возле стола обретаешься — замолви, по доброте твоей душевной, звере-лютской — тьфу, обмолвился, словечко перед светлым. А то, сам видишь, за грехи наши тяжкие…
