Витязи в шкурах - Дроздов Анатолий Федорович (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗
– Зови! – приказал тиун так, что купец только склонил голову в знак послушания.
Вошедший в горницу музыкант был в холстине, но чистой, и волоса черные чесаны. Высок и строен, и лет, ему судя по лицу, не много – мужчина в самом соку. Взглянул на гостя диковатыми серыми очами и молча склонился в поклоне – не земном, а в пояс. Выпрямился и вопросительно посмотрел на грека.
– Сыграй что повеселее! – приказал купец.
Костас-крестник поднес дудку к губам и вдруг выдул из нее нечто такое громкое и разухабистое, что ноги мужчин как бы сами самой задвигались под столом. Скоро задвигались и руки, похлопывая по скатерти в такт мелодии. Пилип не выдержал первым. Выскочив из-за стола, стал плясать, бросая ноги в стороны и размахивая руками. Грек усидел, но, как было видно, далось ему это трудно. Он хлопал в ладоши, ерзал на скамье и даже подпрыгивал на ней. Пот ручьями струился по багровому лицу Пилипа, но он все плясал и плясал, пока музыкант не сжалился.
– Ай, потешил! Ай, да повеселил! – вымолвил тиун, со свистом втягивая в себя воздух. – А на гуслях можешь?
Музыкант поклонился и что-то сказал слугам. Те мигом принесли гусли. Устроившись на скамье у стены, крестник грека плавно возложил на них пальцы. В этот раз музыка, зазвучавшая в горнице, была ни разухабистой, ни грустной – как раз такой, какая нужна гостям на пиру, чтобы перевести дух после пляски и осушить чару вина за здоровье друг друга. Под эту мелодию не тянуло говорить – только слушать.
– Откуда он у тебя? – спросил Пилип, когда музыка стихла.
– Купил у одного воеводы в Путивле, – гордо сказал купец, заметив алчный блеск в глазах гостя. – Вы, русские, не умеете видеть в людях талант. Воевода велел мне крест целовать, что продам басурменина гребцом на галеру, потому что тот, по его словам, сделал много беды при осаде города.
– И ты поклялся?
– Как просили.
– Клятву сдержишь?
– Не могу, – с деланной грустью вздохнул купец. – Я обещал продать басурменина, а его больше нет – умер. Ибо человек, сменивший веру, везде считается мертвым в своей прежней испостаси.
– Хитер! – засмеялся Пилип. – Долго уговаривал его креститься? – тиун сделал жест рукой, как будто сек плеткой. – Небось, попотел?
– Ничуть! – возразил грек. – Он сам попросился.
– Врешь!
– Вот те крест! – обиженно сказал грек, осеняя себя двуперстием. – Я сам поначалу думал, что раб лукавит – воевода меня упреждал, что верить ему нельзя – умен и хитер. Не прав был воевода… Я ведь не знал, что он музыкант – креститься он раньше захотел. Для меня он был просто добрый раб, которого можно выгодно продать. Думал, может, на свободу через веру выйти хочет – у нас есть обычай выкрестившегося магометанина отпускать на волю. Но он не знает греческих обычаев, никогда в нашей земле не был. Спросил его, почему хочет креститься, отвечает: я много зла сделал этой земле, хочу просить у бога русских прощения.
– Похвально. Какое зло он сотворил?
– Воевода не объяснил, а сам он не помнит – сильно ударили по голове, когда в полон брали. Видно, был добрым воем у поганых – мужчина он сильный, ловкий. Но воевать против врага не воровство. Я стал его восприемником. У нас говорят, что христианину, крестившему магометанина, отпускаются грехи на семьдесят лет вперед. Так что я теперь безгрешный! – ухмыльнулся Костас. – Все благодаря ему. За одно это следовало отпустить. Но тут как-то он взял дудку, и я понял, какое сокровище подарил мне русский воевода…
– На чем он играет?
– На всем. Даже на пиле. Когда нет ничего, может просто свистеть – все равно заслушаешься!
– Музыки много знает?
– Как-то играл полдня – и все новое. Я в музыке добре понимаю, не было повтора. И музыка его мне не знакомая. Спрашивал, кто учил – пожимает плечами. Не помню, говорит.
– Пива много пьет?
– Даже не пригубит. Давал – морщится. У басурменинов нельзя пити, вот он и привык. Только причастие в церкви себе позволяет.
– Поди сюда! – махнул Пилип крестнику грека.
Тот молча подошел и стал у стола, сжимая гусли в правой руке. Тиун протянул руку, чтобы потрепать музыканта по щеке, но тот ожег Пилипа таким взглядом, что тот отдернул ладонь.
– Гордый! – хмыкнул тиун. – Как необъезженный конь. У нас объездят!.. Хочешь быть музыкой у Святослава?
Костас-крестник пожал плечами.
– Еды будет, сколько живот емлет, – стал перечислять Пилип, загибая жирные пальцы, – доброй еды, с княжьего стола! Дадим порты и рубаху шелковые, сапоги козловые – будешь, как боярин ходить. Гривна в год жалованья, а сколько еще князь и бояре серебра в жменю насыпят, коли угодишь!.. Жена, дети есть?
– Боярин, что допрашивал меня в полоне, говорил, что погибли все. Один я.
– У нас долго один не будешь! Киевские девки любят таких чернявых! – загоготал тиун. – Смотри только – не шалить! – погрозил Пилип пальцем. – А то обрюхатишь девку, а она – в ноги князю! Не любит такое Святослав, а пуще его – княгиня. Женись, как надлежит доброму христианину, и живи, как Господь заповедал. Заповеди знаешь?
– Крестный учил.
– А песни сочинять умеешь? Надобно к приезду Игоря.
– Только петь, боярин.
– Хоть так… Сочинители найдутся. Пойдешь ко мне?
– Как скажет отец мой, богом данный, – поклонился музыкант. Костас довольно ухмыльнулся.
– Уважительный! – похвалил тиун. – Поди, погуляй – позовем!
– Будет тебе триста рабов по ногате! – решительно сказал Пилип, когда музыкант ушел.
– А Святослава не боишься? – лукаво сощурился грек.
– За доброго музыку князь мне и пять сотен простит! – хмыкнул тиун. – Беда у нас. Коська-гусельник опился меда и третьего дня как помер. Добрый был музыка, но пил немерено. Князь велел такого же сыскать, а где быстро найдешь? Гусельников и дудочников хватает, но чтоб такой добрый…
– Шелку для князя тебе не надо? – спросил Костас. – Паволоки, аксамит, узорочье разное…
Пилип задумался.
– Возьму, коли не станешь дорожиться! – сказал решительно. – У Святослава имения много, да на пиру гостей и дружину станет одаривать. За сечу великую и победу над ворогом. Может не хватить даров. Вези на княжий двор шелка, а там спросишь меня! По рукам?
Костас вместо ответа с размаху ударил по пухлой жирной ладони. Тут же вышколенный слуга торопливо метнулся к столу с еще одним кувшином вина…
А новонареченный Костас, выйдя во двор постоялого двора, прошел в дальний угол и присел там на ветхую колоду у поленницы. Положил на колени гусли и пробежался по струнам пальцами. Теплое сентябрьское солнце мягко согрело его лицо и плечи, и музыкант заиграл, отвечая музыкой на переполнявшие сердце чувства. Мелодия, негромкая, светлая заполнила двор, затем выплыла за ворота, заставив остановиться пробегавшую по улице стайку девок. Тихо пощебетав, они замерли у распахнутых ворот, во все глаза пялясь на странного музыканта.
Но Костас не видел их. Прикрыв веки, он самозабвенно перебирал струны, ласкал их, словно благодаря за мир, воцарившийся в его душе. Ему было хорошо. Вокруг были добрые люди, которые любили его, хвалили его за музыку и готовы были много сделать для него. Бог сжалился над ним и дал покой его душе.
Обрывки давних воспоминаний клубились у него в голове, пытаясь пробиться к сознанию, но Костас не позволял им этого. Теперь он был уверен, что черные мысли больше не овладеют им и не заставят терзать душу. Он прогонит дьявола, который пытается овладеть его разумом. Он сильный мужчина. Он всю жизнь мечтал играть для добрых людей, и вот мечта его сбылась. На это понадобились годы. Он много страдал. Но теперь все позади. Ему повезло. Алла акбар! Нет, не так. Слава тебе, Господи! Ныне, и присно, и вовеки веков…
2004 – 2005
