Еще один баловень судьбы (СИ) - Васильев Николай Федорович (читать книги без регистрации TXT) 📗
— Я даже читала, что во Франции был построен паровой движитель, которым собирались возить пушки, но дальше опытного образца дело не пошло. И никаких рельсов к нему не предусматривалось…
— Механизм без рельсов называется в Англии "стим кар", но он тоже существует пока только в воображении изобретателей…
— В Англии Вы не теряли время зря, — сказала с язвинкой Элеонора, — не то что в Неаполитанском королевстве, Видимо, там было меньше отвлекающих факторов в виде приятственных дам…
— Дам, подобных Вам, там точно не было, — ответил Антон в стиле "откровение".
— Это каких же? — сдвинула брови де Фонсека.
— Умопомрачительно красивых и широко образованных! — истово ответил Антон. — Интуитивно понимающих суть вещей и людей, но стремящихся подкрепить свою интуицию научными доказательствами…
— Да Вы льстец, де Фонтенэ, причем из самых опасных, — сузила глаза Элеонора. — Тех, что сами верят в произносимую ими лесть.
Тон у дамы был совершенно суровым, но Антон увидел все же в глубине ее глаз смешинку и счел нужным добавить ложку меда в бочку с медом:
— К Вам наверняка тянутся люди, хоть чаще мужчины. Вот и я на прошлом диспуте обращался исключительно к Вам. Надеюсь, Вы это помните?
— Это так, — была вынуждена признать де Фонсека. И тут же опечалилась: — Бедные братья делла Торре… Как Вы думаете, Антуан, их гибель была не случайной?
— Вероятно, да. Вряд ли лаццарони ходят праздно по улицам, держа под одеждой пистолеты. Вот я точно подвернулся им случайно…
— Вы бросились защищать едва знакомых Вам людей! — возразила Элеонора, сверкнув глазами. — Вы настоящий герой, Антуан! Иного я не стала бы выхаживать, забросив все свои дела…
Глава семидесятая. Обольщение ученой дамы
Жаркие споры (без дураков) возникли у них по поводу взглядов Руссо — того самого мыслителя, чьи представления об общественном устройстве легли в основу Французской республики. Элеонора им восхищалась, Антон же, взращенный на трудах более поздних мыслителей, пытался с ней спорить. Однако Элеонора вскоре поймала его на элементарном незнании текстов Жан Жака и подвергла презрительной обструкции. Тогда попаданец состроил смиренное лицо и попросил дать ему для прочтения какое-нибудь сочинение Руссо, только недлинное. На свою беду де Фонсека принесла "Рассуждение о науках и искусствах" — первый и весьма скандальный опус Руссо, хотя и получивший премию Дижонской академии наук. Антон по прочтении этого сочинения удовлетворенно хмыкнул и стал ждать визита Элеоноры.
— Вы, что же, разделяете и эти взгляды своего любимчика? — весело спросил он вошедшую покровительницу.
— Ну-у, не вполне… — спохватилась ученая дама. — Но написано все же сильно и многие мысли о людях науки и искусства справедливы.
— Особенно вывод хорош, — хохотнул Антон. — Страны, погрязшие в развитии наук и искусств, обречены на попадание в кабалу к странам, населенным невежественными и потому добродетельными и крепкими ребятами! Отпад, как говорят у нас, в Луизиане!
— Он же привел в качестве примера Спарту и Афины, а также много других соседних стран… — вяло засопротивлялась де Фонсека.
— Достижения науки первым делом используют вояки, — подпустил стали в голос ранетый гость. — Изобретение пороха враз поставило европейцев над другими народами. Теперь слабак с ружьем и тем более с пушкой может убить от двух до десяти здоровяков с копьями и саблями. На очереди создание морских пароходов, которые не будут зависеть от ветра, их можно будет делать огромными и к тому же стальными, а стоящие на них пушки станут расстреливать прибрежные города с расстояния в несколько миль!
— Невероятно! — сказала ученая дама. — Я имею в виду Вашу фантазию, Антуан. Ведь пока в мире не придумали ничего подобного! Даже локомотива парового в Англии вовсе нет!
— Нет, но будет непременно, — упрямо сказал Антон. — Но я бы хотел сказать о другой чудесной стороне науки: это же самое увлекательное занятие в мире! Что может быть для человека интереснее, чем выявлять природные или социальные закономерности, до него никем не понятые? Вам ли, синьора де Фонсека, этого не знать?
— Вот тут Вы правы, Антуан! — просияла Элеонора. — Об этом Руссо не подумал! Что значат все чувственные наслаждения перед упоением погружения в мир природных явлений, так еще мало изученных? Или в мир разнообразных идей? Вы молодец, Антуан, а я и Руссо оказались неправы! Теперь я думаю, что и в его "Общественном договоре" Вы отыщете недочеты?
— Если Вы дадите мне его почитать, Элеонор, — виновато сказал Антон.
В середине июня в Неаполь пришло сообщение об ультиматуме, предъявленном Британией правительству Франции: о возвращении Мальты под власть ордена Госпитальеров. Для подкрепления этого требования из Гибралтара к Мальте вышла Средиземноморская эскадра под командованием адмирала Нельсона. Одновременно Турция пропустила через свои проливы Черноморскую эскадру России под командованием адмирала Ушакова. В этих тисках Талейран сумел сманеврировать и уговорил Директорию на сдачу Мальты — в противном случае разгром Тулонской эскадры Франции был неотвратим, а там в условиях полной блокады последовала бы и сдача в плен Египетской армии. Вторая антифранцузская коалиция, уже готовая сложиться, все-таки не состоялась.
Антон Вербицкий тоже перевел дух: его физические кондиции были еще не так хороши, чтобы сорваться из гостеприимной квартиры де Фонсеки в морское путешествие до Марселя. Хотя он уже отваживался ходить по улицам и даже купался пару раз в море (у бережка), ибо жара в Неаполе началась несусветная. Но к большому удивлению Антона именно эта жара оказалась благотворной для его выздоровления: внутренности тела как-то отмякли от постоянного напряжения, от боязни боли, и стали менее ощутимы — почти как встарь, до ранения. К тому же появился еще один симптом здоровья: он стал недвусмысленно реагировать на Элеонору — особенно, когда она поворачивалась и выходила из его комнаты, пошевеливая ягодицами. Однажды ее интуиция сработала, она повернулась в дверях и наткнулась на его горящий взор и еще на его оттопыренные лосины.
— Что это? — растерянно спросила дама, моментально покраснела, но из комнаты почему-то не выскочила.
— Я давно обожаю Вас, Элеонор, — сказал Антон, краснея ответно. — Теперь я понимаю, что с первой встречи. Когда я очнулся здесь полумертвым и увидел Вас, то сразу подумал: "Какое счастье!". И все дни, проведенные мной в Вашем доме, я воспринимаю как необыкновенно счастливые. Об этом говорит мой разум, об этом сказало теперь и тело…
Он встретился с ней, наконец, глазами и утонул в их глубине. Но вот она совершила усилие, повернулась и тихо вышла за дверь. Он же долго еще стоял посреди комнаты с пылающими щеками и ее образом на зрительной сетчатке.
Ночью он проснулся при первом звуке отворяемой двери. Сердце его тотчас гулко забилось, а грешная часть тела явственно ожила. Когда дама подошла к нему, легонько села на кровать и склонилась к лицу, ее рука случайно эту оттопыренность задела и отдернулась.
— Боже! — сказала Элеонора и тотчас оказалась в кольце его рук, а ее губы — в слиянии с его губами. Далее стала происходить та восхитительная чехарда, которая никогда не надоедает людям, наделенным пылким сердцем и изощренным воображением.
В доме Элеоноры Антон провел еще неделю, наполненную безусловным счастьем. Однако день отплытия в Марсель был уже определен и место в каюте большого корабля куплено (на имя негоцианта Антуана Трюдо, документами которого друзьям де Фонсеки удалось разжиться). Напоследок он стал упрашивать отчаянную революционерку поберечь себя, прекратить ту самую пропаганду среди народа, которую требовал развернуть 3 месяца назад, но Элеонора в ответ лишь неопределенно улыбалась, а когда он слишком доставал ее, просила:
— Расскажи мне еще про то прекрасное будущее, которое всех нас ожидает…
И он рассказывал: про электричество, которое можно будет добывать из гальванических элементов физика Вольта, а также из проволочных катушек, внутри которых следует крутить магнит; о стеклянных колбах без воздуха ис вольфрамовыми спиральками, дающими под воздействием электричества яркий "вечный" свет; о полетах человека на парапланах и дельтапланах, а также на крылатых этажерках из фанеры; о получении фотографических изображений в камере обскура на бумаге пропитанной солями серебра и еще о многих возможных изобретениях человеческого ума… Элеонора жадно его слушала и многое записывала, а когда он заканчивал обещанные речи, говорила растроганно:
