Шестая книга судьбы - Курылев Олег Павлович (книги онлайн полные версии .txt) 📗
— Знакомился с местом событий. Там, где работает наш зонд, сейчас семнадцатое февраля. Согласно тому же Шнайдеру, назревают трагические события.
— Вы о студентах? Я тоже почитал кое-что. Мне подготовили сводку по всем сколько-нибудь значимым фактам, относящимся к февралю сорок третьего и Германии. К сожалению, что было, то уже произошло. Итак, я вас внимательно слушаю.
— Пятнадцатого февраля мы не вели наблюдений по техническим причинам, а вчера, шестнадцатого, зафиксировали перемещение объекта, то есть книг.
— Куда?
— На Брудерштрассе, 14. Третий этаж. Сейчас мои ребята выясняют, кто там жил в это время,
Говоря это, Карел вывел прямо на стол карту Мюнхена и увеличил место в районе Принцрегентенштрассе. Он пододвинул изображение к Септимусу и показал пальцем:
— Вот это место.
— Ошибки быть не может?
— Все проверили. Сигнал четкий, правда….
— Правда, что?
— Мощность сигнала равна пяти шестым от полной. Одна шестая куда-то пропала. Возможно, одна из шести книг осталась на Регерштрассе, возможно, перенесена в другое место.
— Другими словами, некто вытащил пять томов из развалин и отнес их сюда, — толстый, как маленькая сарделька палец Септимуса ткнул в карту. — А где же шестой том? И какой именно?
— Пока непонятно.
В кармане у Карела запищало.
— Простите, это может быть информация по Брудерштрассе. — Он достал свой повседневник и включил экран. — Да, так и есть. Книги попали в квартиру, в которой в тот момент проживала семья профессора Мюнхенского университета Готфрида Вангера.
— М-да-а-а. Хуже просто не бывает, — простонал Септимус. — Нет чтобы мельник какой или там слесарь. Что он преподает? Вернее, преподавал?
— Что-то из древней истории. Рим или Греция… Мы уточним.
Септимус взял свой карандаш и в раздумьях стал постукивать им по столу.
— Профессора, как я понимаю, по развалинам не бродят, — начал он размышлять. — Хотя… всякое могло случиться. Уж больно времена были суровые. И все же логично предположить, что книги нашел кто-то другой, рангом попроще, и принес их ученому в подарок либо в обмен на что-нибудь.
— Сигнал появился на Брудерштрассе поздно ночью, с шестнадцатого на семнадцатое. Вряд ли нашедший их поперся бы среди ночи к уважаемому человеку.
— Вы забыли, что это не простые книги. На каком, кстати, языке они изданы?
— На английском, господин президент. Я связался с библиотекой Рейгана в Вашингтоне, и мне пообещали репринт именно этого издания.
— Что ж, посмотрим.
Что-то в столе Септимуса запищало. Он достал из кармана маленькую коробочку, извлек из нее белую пилюльку и сунул под язык
— Хорошо, не будем сейчас гадать. Что еще, кроме сканирования, вы собираетесь предпринять?
— Уже подбираем программу психологической обработки всех, кому на глаза могли попасться эти книги.
Септимус поморщился.
— Что, без этого никак?
— Боюсь, что нет.
— Тогда вкратце…
— Наша задача подавить у свидетелей, то есть у тех, кто оказался невольным свидетелем наших…
— Ваших ляпсусов.
— Да, совершенно верно, так вот, подавить у них желание проявлять инициативу. Призвать к бездействию, спродуцировать индифферентное отношение к необычному и, если потребуется, даже страх. Мы можем внушить им, что они прикоснулись к ужасной тайне, о которой никто и никогда не должен знать. В нашей базе данных несколько тысяч программ психологического воздействия, от самых слабых до…
— Я знаю, до каких, — снова поморщился Септимус. — Как все это гадко!
— Я не думаю, господин президент, что нам придется прибегать к сильным методам. К тому же это сопряжено с волокитой, согласованиями, внешними проверками и другими неприятностями. Но здесь важен правильный подбор программы. Однажды, когда к одному французу — это была эпоха Великой Французской революции — по ошибке попал из будущего многостраничный документ, написанный по-английски, решено было временно лишить его знания английского языка, которым он не блестяще, но владел. Так вместо того, чтобы забросить непонятные бумаги в стол, он потащил их в Конвент и стал искать там депутата, хорошо знающего английский.
— И что потом?
— Точно не помню. Это было не у нас. Кажется, его лишили способности говорить и по-французски, так что бедолагу свезли в лечебницу для душевнобольных.
— Черт-те что. — Септимус посмотрел на часы и, кряхтя, стал выбираться из кресла. — Послушайте, Карел, а мы не можем просто уничтожить эту книгу?
— Увы. Мы не можем уничтожить в прошлом вообще ничего. Ни единого предмета, ни единой молекулы. Только информационные обмены. Более того, — Карел потупил взор, — даже если мы внушим эту мысль Вангеру, ему придется изрядно попотеть, так что лучше не рисковать.
— Что? Они вдобавок ко всему из этого чертового SL-100?
Инженер кивнул.
— Кто же знал, что так получится.
— Прелестно. Значит, книга у вас, точнее там, у них, и в огне не горит, и в воде не тонет.
— Горит, вернее, плавится, но при температуре…
— Ладно, — Септимус замахал руками, — сейчас мне некогда, через пять минут у меня пресс-конференция. Подготовьте все сведения о профессоре Вангере и каждом члене его семьи. С максимальными подробностями. Немедленно берите под наблюдение их всех, да не наломайте там дров, как с тем французом. Не забывайте также о таинственном русском следе. Но никаких решительных действий без согласования со мной. И строжайшая секретность. С этого момента никаких посторонних. Если об этой истории узнают газетчики… Ладно, жду вас вечером.
III
На следующий день у Вангера не было лекций. Такие дни, называемые «творческими», выпадали раз или два в месяц. Как правило, он проводил их в библиотеках, архивах или музеях. И на этот раз, не заезжая в университет, он направился в центральную городскую библиотеку, где имел абонемент с правом пользования научным фондом. Ему была недоступна лишь та его часть, куда требовалось специальное разрешение по линии НСДАП.
Первое, что он сделал, войдя в центральный зал, это прошел к длинному шкафу каталога с многочисленными ящичками и разыскал те из них, где имена авторов начинались на букву «S». Поскольку алфавитный порядок начиная с третьей буквы соблюдался не всегда, ему пришлось довольно долго провозиться, перелистывая картонные карточки. Он нашел целую кучу Шнайдеров, но У них оказались другие, немецкие имена. Уже почти потеряв надежду, он вдруг наткнулся на Уильяма Шнайдера, автора брошюры о Берлинской олимпиаде тридцать шестого года. На карточке было еще два имени. Речь шла о сборнике в 112 страниц, составленном из работ трех журналистов — итальянского, французского и американского, — посвященных Играм. Выписав данные книги, Вангер заказал ее в читальном зале, не очень надеясь, что она окажется в наличии.
Но книжка нашлась. Судя по записям в индивидуальной карте, последний раз ее брали еще до войны.
Устроившись, как обычно, в дальнем конце зала подальше от посторонних глаз, профессор принялся ее изучать.
Мягкая обложка с изображением олимпийских колец, свастики и вездесущего имперского орла на фоне черно-белой фотографии, запечатлевшей Гитлера. Он стоит в своей ложе посреди ликующей трибуны стадиона. На нем партийная униформа: рубаха, бриджи с широким поясным ремнем, узкий портупейный ремень через плечо, галстук и фуражка. Левая рука схватилась за поясной ремень возле пряжки, правая вытянута вперед в нацистском приветствии.
Из короткой справки об авторах профессор узнал, что Уильям Шнайдер — американский, а не британский, как посчитал он ошибочно, журналист, представлявший «Чикаго трибюн», Он долгое время проработал в Германии, а с лета тридцать четвертого аккредитован в рейхе на постоянной основе. «Что ж, — подумал Вангер, — похоже, все сходится. Этот журналист и тот Шнайдер с обложки „Истории взлета и падения“ очень могут быть одним и тем же человеком. Во всяком случае, кто-то хочет создать это впечатление».
