Государево дело (СИ) - Оченков Иван Валерьевич (читать книги без регистрации txt) 📗

Хотя, тут сам виноват. Надо было, как и собирался, в ноги упасть к Ивану Федоровичу, дескать, отпусти на учение в город Росток, с остальными студиозами, глядишь-бы вернулся лет через пять-семь совсем другим человеком, но… свято место ведь пусто не бывает, нашлось бы кому близ царя его заменить! Да и Анисим Савич, дай ему Бог здоровья, ждать бы не стал. Как пить дать, выдал бы Глашу замуж, а без неё Первушке и жизнь не мила.

Вот теперь и учит царевича со товарищи русской грамоте, а так же искусству писания вязью [7] и уставом.

Вообще-то недавно выбранный патриархом всея Руси Филарет поначалу настаивал, чтобы учителями в новой школе были исключительно ученые монахи, но неожиданно получил жесткий отказ. Сказывали даже, что они с государем крупно повздорили, однако так это или нет, никто доподлинно не знал.

Хотя, это как сказать. Анциферов, положим, знал. Ибо именно он писал под диктовку грамоту, в которой Иван Федорович не без ехидства спрашивал, есть ли среди этих самых ученых монахов хоть один русский, а не выходец с Фанара? [8]

Греков, за их двуличие и корыстолюбие, новый глава Русской Церкви и сам недолюбливал, а потому, хоть не сразу, но согласился. Так что учителями в царской школе стали в большинстве своем люди светские, более того, многие из них были иностранцами, благо, среди приехавших вместе с царицей на Русь людей ученых хватало. Арифметику и цифирь преподавал швед Якобсон. Семь свободных искусств немцы Мюллер и Гроссе. Впрочем, до их науки школяров требовалось выучить еще латыни, которую кроме царевича мало кто знал. Да что там про древние языки говорить, родную грамоту-то не все разумели! Вот тогда-то, царь и предложил Первушке стать учителем. Ну как тут откажешься?

– Эко, брат, ты напачкал, – покачал он головой, глядя на работу сданную Анненковым.

Тот, насупившись, молчал, видимо прикидывая, сильно ли его высекут за нерадение. К слову, бочка с рассолом, из которой торчали розги, стояла у всех на виду в сенях, красноречиво намекая, что может случиться с теми, кто не будет проявлять должного усердия в учении. Наказывать, правда, пока еще никого не наказывали, хотя поводов было предостаточно. Видать, наставники ждали, когда винностей накопится столько, чтобы снять три шкуры разом.

– Ступай, – с легкой усмешкой велел Анциферов отроку, после чего собрал работы своих учеников вместе и вышел из класса.

Решив, что на этот раз всё обошлось, Никишка резво кинулся на улицу, но едва не налетел на одного из соучеников – Григория Куракина.

– Разуй глаза, выползень орловский! – возмутился княжич.

– Я ненароком… – попытался извиниться мальчик, но юный Гедиминович, что называется, закусил удила.

– По сторонам смотри, холопье отродье!

– Ты, князь, говори, да не заговаривайся, – вспыхнул отрок. – Анненковы николи в холопах не ходили…

– Доселе не ходили, так еще походите. Вам по вашему худородству такое и не зазорно!

Неизвестно чем бы кончилось дело, поскольку спустить такое оскорбление было никак нельзя, а Гришка был старше и на голову выше Никишки, но тут раздался ещё один звонок и школяры стали возвращаться в класс.

– Ничто, после договорим, – посулил недругу Куракин и поспешил вернуться за парту.

– Чего от тебя Гришка хотел? – тихонько спросил сидевший рядом с Анненковым Ванька Пожарский.

– Кто его знает, чего он прицепился – буркнул школяр.

– Он завсегда так, – посочувствовал ему младший сын прославленного воеводы, – особенно с худородными. Он ко мне тоже цеплялся, пока по фациему не получил.

– Куда?

– По роже, – охотно пояснил Ванька. – Фацием [9] – это рожа по латыни!

– Ишь ты, – подивился Никишка. – А ты и латынь ведаешь?

– Худо, – помрачнел мальчишка. – Из нас всех её только царевич Дмитрий хорошо знает, даром, что по-нашему толком не разумеет.

– А как же вы с ним разговариваете?

– По-разному. По первости всё больше знаками, или по-ляшски.

– А кто это всегда рядом с царевичем за партой сидит?

– В немецком платье?

– Ага.

– Это Петька! Он по-нашему вообще ни в зуб ногой, только ругаться горазд, будто всю жизнь пирогами в Замоскворечье торговал.

– А из каких он?

– Да кто его знает! Сказывали будто он из холопов тамошних государя нашего.

– Из холопов? Не может быть!

– Я и сам сомневаюсь, – пожал плечами Пожарский. – Уж больно ведет себя смело, да и дерется отчаянно. И в проказах первый, а до сих пор не сечён.

– А часто секут-то?

– А вот сейчас и узнаете! – строго воскликнул неслышно подошедший к ним отец Зосима и, схватив вопящих от боли и испуга мальчишек за уши, потащил их в угол. – Стойте здесь, раз за партами слова Божьего не разумеете!

– Кажется, наш новичок попался, – тихонько шепнул принцу Петер. – И фюрст [10] Пожарский тоже.

– Помолчи, если не хочешь стать следующим, – одними губами отвечал тот ему.

– Да уж, это не епископ Глюк. В него чернильницей не запустишь.

– Если скажет что-нибудь дерзкое про моего отца – ещё как запущу!

Приятель в ответ на это заявление только ухмыльнулся, поскольку давно понял, что среди русских священников встречаются люди разного сорта, но вот откровенных самоубийц точно нет.

Сегодня первый наш совместный с Катариной прием иностранных послов. Несмотря на ещё не решенные разногласия, надо продемонстрировать всем, что внутри царской семьи все в порядке. Всем – это, прежде всего, своим боярам, среди которых тихо тлеет недовольство. Несмотря на все старания и большой опыт в такого рода делах, моя супружница ухитрилась таки отдавить мозоли нескольким влиятельным особам. Прежде всего, тем, что не пожелала резко изменить свои привычки.

Иными словами, Катарина Карловна вместе со своими приближенными продолжает носить европейские платья, вызывая тем самым нездоровое брожение. И если пожилые боярыни упорно продолжают держаться старины, то у более молодых особ прекрасного пола постепенно складывается на этот счет другое мнение. Как-то сразу немодно стало наносить на лицо толстый слой румян и белил, чернить зубы и делать тому подобный «макияж». Летники и сарафаны стали более приталенными, а вместо сапожек ножки девушек всё чаще украшают башмачки с пряжками.

Но самое «страшное» случилось, когда мы с Катариной Карловной показались народу во время парадного выезда. По зимнему времени она покрыла голову меховым капюшоном, под которым была довольно изящная шапочка из красного бархата, с небольшими полями, богато украшенную золотым шитьем. Я по своей мужской простоте не обратил на эту деталь никакого внимания, но вот среди женского населения столицы она произвела настоящий фурор и теперь все желают носить такую же кику, как у царицы. Мужья и отцы прекрасных дам в панике, мастера шляпных дел завалены заказами, а у ревнителей старины лишний повод излить желчь.

Правда, на сей раз, она одета более подобающе. Наглухо закрытое нижнее темно-бордовое платье без тени декольте и открытых рук. Поверх него чуть более светлое распашное со шнуровкой. И то и другое украшено по минимуму, в том смысле, что золотое шитье не везде, где только можно, а лишь местами, на корсаже и рукавах. Слава богу, в Швеции нет обычая носить огромные гофрированные блины воротников, как при Австрийском и Испанском дворах, потому плечи Катарины прикрыты тончайшим голландским кружевом. Волосы её на сей раз под тонкой кисеей, а на голове герцогская корона.

Мое величество выглядит традиционно, то есть в длиннополом русском кафтане и шапке. Они, конечно, тоже украшены золотом и каменьями, но до настоящего парадного платна [11], в котором даже я, несмотря на привычку к доспехам, передвигаюсь с трудом, им далеко. Его я в последний раз надевал на торжественном молебне, посвященном победе над войском королевича Владислава, и с той поры оно вместе с шапкой Мономаха не покидало сокровищницы.