Цветочек аленький (СИ) - Шишкова Елена (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
— Куда бежишь князь Игоревич? Аль приключилось чего? — Подслеповато щурясь, старик Свенельд, хитро на Святослава смотрит, телом своим путь дальнейший князю преграждая.
— Не случилось, но скоро случится. Отойди, не до тебя ныне. — Обойти воеводу сын Ольги пытается, да только Свенельд лишь с виду стар и немощен, на деле же дух боевой не растеряв, то один бок, то другой, князю в проходе подставляет.
— Эх, никому до меня дела нет, все спешат и бегут куда-то, нет бы присесть, отдохнуть, да с дедом побеседовать. Знаю я, куда ты путь держишь, в темницу ту, где княжна вероломная томится. А коль присел бы со мной, да совет внял, то б узнал, что негоже мать сына своего руками голыми душить. То, что баба глупая свершить хотела, не удалось ей, и не она причиной смерти Ольги стала. А вот если ты руку на жену поднимешь, то вовек не отмоешься ни пред Ярополком, что мать тебе не простит, ни пред боярами, к чьему роду Предслава относится. Оттого остановись, отдохни, да чарку меда со мной испей, Олюшку поминая.
Успокаивается Святослав, голосом Свенельда убаюканный, правду слов воеводы признавая. Горячность свою в узду смирив, садится подле друга старого, из рук его чарку принимая.
— И откуда знаешь ты все, Свенельд? Сколько помню себя, ты всю жизнь мою волосом сед, да мудростью простой знатен. Еще отец мой тебе тайны вверял, да Олег плечом о плечо с тобой в походы ходил. Сколько ж весен тебе, старче?
— Сколько есть, все мои, ни одной чужой не прихватывал. — Воевода смеется, от ответа уходя. А увидев, что спокоен князь теперь, да о мести гнусной запамятовал, поднимается с места, под нос бухтя, что сырость казематов прикончат его когда-нибудь, да на палку опираясь уходит.
И пока Святослав на ступенях каменных, что в подземелья сырые ведут, хмелю придается, Свенельд поступью старческой из ворот терема выходит, что б минуту спустя, распрямится, палку откинув, да бороду окладистую поглаживая, по сторонам оглянутся, ища кого-то. Улыбается воевода старый, увидав женщину телесами полную, да с лицом мягким, что с забора, который дом княжеский ограждает, к нему спрыгивает. Плавно бедрами покачивая, как лисица хитрая, баба к Свенельду приближается, голосом переливчатым мурлыкая:
— Не натешился ли судьбами людскими, Род-батюшка? Не устал ли ты, личинами прикрываясь, мысли правильные в головы человеческие вкладывать? — Коль случилось бы путнику случайному пройти близ терема в час тот, то после слов женщиной сказанных, увидел бы он, как воевода старый, минуту назад ногами шаркающий, в бога всесильного превратился, которого и стариком-то назвать язык не повернется.
— Чуешь, Макошь, уходит вера с земель этих. — Носом Род воздух втягивает, будто взаправду перемены жизненные свой запах имеют. — Канем всуе мы скоро, как идолы праотцов, место Единому уступив. Ольга лишь первою птичкой стала, но и она, не желая того, стаи собрала, что не нам с тобой, а Иисусу кланяются. — Ветру лицо подставляя, бог могущества да продолжения рода бороду поглаживает, о чем-то думая. Жена его — Макошь, косу русую поправляя, волнений мужниных не разделяет:
— Полно тебе, батюшка, глупости то, не быть воли чужой на земле русской, не забудут дети наши заветов отцов своих. Да и как проживет на Руси человек, Каляде не кланяясь, да Ладе венки по воде, не сплавляя? Разве ж удержится душа славянская чучело Хорса весне на радость не поднять, али Сварогу дань не принести, что б жизнь семейная слаще стала? — Фыркает женщина прекрасная, дыханьем своим бабочек в небо пуская, не верит она, что забыть ее смогут, те, кому в помощи никогда не отказывала.
— Век бы слова твои слушал, милая, только боязно мне, что все в летах сотрется и, столетия спустя, не вспомнят дети имен наших. — Мнение свое, от жены отличное Род имеет, но все же верует, что ошибается он и за супругой правда будет.
Святослав чарку пятую, а, может, седьмую допив, с места насиженного встает, и поступью не твердой на верх поднимается. Сколь не сидел, так и не решился до низу дойти, что б на жену вероломную глянуть. Побоялся, что не хватит выдержки уйти спокойно, вреда ей не причинив. Но на выходе с казематов холодных, солдата поймав, приказывает князь, тиуна* кликнуть.
Управляющий быстро является и, спину гнуть не забывая, указания выслушивает, которые, языком заплетающимся, Святослав дает:
"Жену мою, богами одобренную, за измену дому княжескому, да попытку удушить мать Руси — княгиню Ольгу, приказываю выслать из Киева, в деревню любую, которая не ближе, чем за сто верст находится. Состояние ее, что супружеством нажито, казначею передать. Из дома моего уйдет ровно с тем, с чем приходила".
Возвращается в покои свои князь, только что мать схоронивший, да жену изгнавший, не думая о том, как высылкой Предславы врага себе в лице отца ее нажил. И что, трех лет минуть не успеет, как продаст Святослава тесть обиженный печенегам за копейку ломанную.
(*Перестрел — мера расстояния, равная полету выпущенной стрелы. — Прим. автора).
(*Тиун — здесь имеется ввиду управляющий княжеским теремом — распорядитель. — Прим. автора).
Эпилог
Рассказы о странных женщинах на Руси.
Как-то знахарка, что близ Сурожа врачеванием занимается, кумушкам местным сказки сказывала, о том, как годков этак десять назад, посреди ночи темной, к ней в избу кто-то громко стучался. Что не местные это, сразу было ясно, так как, смелостью не одаренные, они и днем к ней домой не заглядывали, боясь больно знахарки старой, что от природы крива и неказиста, за глаза ее ведьмой считая. Причитая по старчески, да Лихо поминая на каждом шагу, пошла лекарка отворять, человеку бесстрашному, который сон ее праведный потревожить рискнул. Распахнув дверь, от сырости рассохшуюся, да петлями жалобно от толчка такого всхлипнувшую, обомлела женщина пожитая, на пороге девку брюхатую увидав. Руку к знахарке роженица с силой такой тянула, помощи прося, что на миг показалось женщине, что не о родовспоможении ее молят, а о последнем желание пред смертью тяжкой. Пальцами, судорогой сведенными, живот свой чадом отяжелевший болезная так придерживала, в плоть ногтями впиваясь, словно боясь, что коль отпустит брюхо, то тут же дитя потеряет. От боли, что тело беременной рвет, уж говорить не могла пришлая, все хрипя больше, и меж всхлипов и выдохов тяжких, слова шептала, что помирает, от бремени избавиться не умея. Пожалев девчонку молодую, да боясь, что сгинет та вместе с дитем не рожденным, хватает знахарка женщину под руки в избу втаскивая. В доме, на лавку близ печи уложив роженицу, лекарка хлопотать начинает, воду на огонь ставя, до холстины чистые по всей избе отыскивая. Покуда крутилась старуха, вещи нужные отыскивая, лежала баба тяжелая молча, в калач близ тепла от печи свернувшись. Лишь по дыханию тяжелому, да судорогам, что нет-нет тело роженицы пробирали, понимала знахарка, что жива пока девка. Пять часов в горячке родовой металась пришлая, смерти как избавления прося, да под конец бредить от жара начав, разрешилась, таки, от бремени, жизнь сыну дав. Мальчонка крепкий родился, но мать искалечил, ногами вперед к свету являясь, за место того, что б с головы путь свой начинать. Но девка молодая, коли Макошь и Берегиня к ней милостивы будут, оправится, а коли нет, то ребенка старосте снести придется. Только писк новорожденного услышав, сразу в сон женщина провалилась, даже слов благодарных знахарки не сказав. Но не обиделась старушка, в колыбели рук своих, не смотря на возраст солидный все еще крепких, ребеночка новорожденного качая, удивлялась только, что не померла девчонка в родах, а лишь сомлела.
Восемь дней отварами разными отпаивала знахарка бабу заблудшую, ответы на вопросы не заданные получить надеясь, а как только решилась прямо спросить, исчезла женщина дитя с собой прихватив. И вот же в чем странность, ни как упомнить не может знахарка, доселе на память не сетовавшая, как выглядела роженица, да как назвалась. И коли бы не постель грязная, что от нее да чадца осталась, то решила б старуха, что примерещилась ей седмица минувшая.
