Родина слонов - Калганов Андрей (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗

Рядом со Степаном кто-то заворочался. Белбородко размежил веки и едва не застонал от боли. Голову пронзила раскаленная игла — в правое ухо вошла, из левого вышла. Виски сжало железным кольцом.

— И дались же тебе эти Дубки...

— Алатор?! — пробурчал Степан, не поворачивая головы. Не поворачивая, потому что от любого шевеления голова начинала раскалываться.

— Кто ж еще, — послышался шепот, — попались, как кур в ощип...

— Гридька-то живой?

— Пес его знает, шевелится вроде.

— Тебя взяли-то как? Варяг засопел:

— Так и взяли — скакуну ноги подрубили, а меня сетью опутали, едва на земле очутился.

— Крепко спеленали-то? — чуть слышно прошептал Степан.

— Сом в мереже, и тот вольнее рыпается.

— Хреново дело...

— Ш-ш-ш, — прошипел Алатор, — вроде идут.

Степана привязали к дубку и принялись охаживать по полной программе. Косорыл со знанием дела задерживал кулак после удара, чтобы ливер посильнее сотрясался. Атаман же особо не лез — стоял, скрестив руки на животе, и лишь время от времени доставлял себе удовольствие. С хорошего размаху да по ребрам...

Остальные ватажники сидели у костра, жевали сушеную медвежатину и довольно равнодушно наблюдали за экзекуцией. Вот если бы настоящая пытка, а это — тьфу, баловство одно. Чужак был нужен атаману, потому и зрелище не больно радовало глаз.

Алатор с Гридькой сидели у того же костра, что и ватажники, но, в отличие от последних, были привязаны спинами друг к другу. И мясо не жевали. На парочку зрелище тоже не производило особого впечатления. Алатор за свою многотрудную жизнь и не такое видал, а Гридьке было попросту не до чужих страданий. Парня изрядно помяли в сече; если бы не добрая кольчуга, вились бы над ним черные вороны.

— Охолодись, — сказал атаман. Косорыл с сожалением отошел в сторонку.

— А ведь признал я тебя, колдун, — усмехнулся предводитель ватажников, — сейчас ты чегой-то не шибко боек.

Степан его тоже вспомнил, едва на тракте увидел, так и вспомнил.

— И принесло же вас, татей буевищенских... Верно говорят, для бешеной собаки сто верст не крюк.

— Верно, не крюк, — согласился Жердь. — Ради доброго-то прибытка не то что сто верст, все двести отмахаешь. Знаешь, небось, по дорогам разным в Куяб народище стекается. Как сдурели все — прут и прут, думают, лаптями да оглоблями от хазар отмашутся. А мы их и щиплем. Нам-то дурость огнищанская только на пользу.

— А с меня тебе какой прибыток? — усмехнулся Степан.

Жердь хрипло рассмеялся, чем ввел ворона в беспокойство. Птица захлопала крыльями, вскаркнула и побелила ветку пометом.

— Ватажку мою заговоришь, чтобы ни меч подельников не сек, ни стрела не брала. Да опосля семь кладов богатых откроешь. Да не пялься, не пялься, меня-то не проймешь, а вот за Колченога — кишки выпущу.

Крыс, едва высунувшись, шмыгнул обратно за пазуху хозяина.

— Не много ли просишь? — отвел взгляд Степан. — Я ведь и нынче порчу-то могу...

Жердь подмигнул ворону:

— Вот и я думаю: блядословит.

Ворон принялся расхаживать по ветке, посматривая на Жердя. Птица то и дело склоняла голову набок и разевала клюв.

— Ну что, жрать хочешь, оглоед? — поинтересовался атаман. — Ладно, заслужил...

Жердь порылся за пазухой и, достав краюху, раскрошил над веткой; судя по раздавшемуся писку, Колченог вовсе не был рад щедрости хозяина.

— Удачу он мне приносит, — проговорил атаман, — потому и не попал в котел... И ты, коли польза от тебя будет, авось да поживешь. — Жердь сбил на затылок треух и с хрустом почесал в бороде, что-то обдумывая. — Я вот что меркую, ежли бы мог ты нагадить, уже сподобился бы. Пока дрались мы или пока в бредне бултыхался. Выходит, не могешь. — Жердь звучно сморкнулся и отер кулак о край тулупа. — Вишь, какое дело, порчу-то напустить — шептать чего-нибудь надобно или руками знаки тайные творить. А руки-то у тебя привязаны. А рот раззявишь для дела злого — им вот заткну. — Жердь потряс ножом-засапожником. — Только вякни, колдун.

— В логике тебе не откажишь, — вырвалось у Степана.

— В чем, в чем?!

— Смышлен, говорю.

Жердь подбоченился, отчего стал похож на вопросительный знак.

— Бабка моя тож ведунством баловалась, — не без гордости заявил он, — сильная, люди говорили, ведунья-то была. Много людей в Буевище из Морениных лап вырвала.

— И чего — бабка?

— Да спалили ее в ейной же избе. Всем миром затащили, бревнышком дверь подперли, да и пустили красного петуха. Вот и выходит, не могет колдун враз беду от себя отворотить. Для колдовства время надобно, а коли его нет — хана колдуну.

Вдруг Степана посетила идея. Коли не боится его атаман, что ж — это проблема атамана. Надо бояться, так проживешь дольше. Правда, чтобы затея удалась, придется позапираться и побои претерпеть. Зато живьем, Бог даст, удастся всей компании уйти.

— За что бабку-то порешили?

— За дело, — погрустнел Жердь. — Коров испортила. Во всем селе у буренок молоко пропало, да вдобавок куклу [27] из колосьев один мужик на поле приметил.

— Жаль бабку-то небось?

— Жаль, — согласился атаман и помолчал, оценивающе глядя на Степана. — Думаешь зубы мне заговорить? Не на того напал! О деле давай сказывай. Исполнишь, что прошу?

«Вот оно, пора!»

Степан презрительно выпятил нижнюю губу:

— Не тебе, волчара позорная, милости от меня требовать...

— Милости?! — задохнулся атаман.

— Черной смертью подохнешь, гноем кишки изойдут...

Удар по ребрам сбил дыхание, заставил закашляться.

— Ну, это мы еще поглядим, у кого что гноем изойдет. Эй, Косорыл, чего уставился, пособляй давай.

И началось. Вернее, продолжилось. Били тати сперва неспешно, давая себе роздых, но в то же время и не позволяя отдышаться Степану.

— По печенке его, — дергал башкой Косорыл. — Правшее кулаком-то тычь, вот так.

— Ты не очень-то, — беспокоился Жердь, — облюется, а тут святище наше. Небось, Дубу-то не больно понравится во смраде стоять. Лучше в солнышко, промеж ребер вмажь.

Степан кимировал [28] удары. И еще страшно ругался. Не потому, что хотел отвести душу. Сие глупость. Оби жать обидчиков, когда они наносят тебе обиду обидным действием, — себе дороже. А потому сквернословил, что хотел разозлить татей пошибче.

— Слушай, Жердь, чего он орет-то так?

— Не уважает!

— Вот гнида. Дай, я ему нос сворочу!

— Дурак, он до вечерней зори тогда в себя не придет. По башке бить — это только от жалости можно.

— А может, ногти ему повытягивать?

— Чем ты, зубами их тягать станешь?

— Ну пальцы тогда поломать, пятки огнем пожечь, волосы повыдирать.

— Успеется! — ухнул Жердь. — Дай мне кости-то размять.

— Ишь распотешился! — одобрительно хмыкнул Косорыл.

Жердь так распарился, что даже тулуп сбросил.

— Разгулян убил, выродок, — заводил себя атаман, — мне он как брат был. — Жердь внезапно остановился и выхватил ножик. — А может, зря я с тобой мучаюсь, выпотрошить как рыбу-сома, да и дело с концом.

«Ну что, — подумал Степан, — пора бы мне, кажется, и струхнуть».

К тому имелись все основания. Во-первых, заплечных дел мастера успели приустать. Во-вторых, часа два он томился привязанным к дубу, а простой-ка на одном месте два часа, не шелохнувшись. Сие хуже всякой пытки. И в-третьих, по его лицу маньяк-Жердь водил холодным лезвием и щурил глаза, словно кот, прежде чем вцепиться в беззащитную мышь. Это третье было самым существенным. Атаман, видимо не отличавшийся особым терпением, мог попросту резануть по сонной артерии, да и заняться другими делами. Смерть же в планы Белбородко не входила.

— Сделаю, — прохрипел он.

Глаза Жердя налились тем неповторимым оттенком, каковым окрашивается вечернее небо перед самым закатом. Проще говоря, стали красными, как у заплаканной девки или упыря.