Выбор. Долгие каникулы в Одессе (СИ) - Ковригин Алексей (электронные книги бесплатно .TXT) 📗
– Ой, Моня, как всё запущено! Ты что, решил, что я взглянул на тебя и сразу сочинил песню? Не льсти себе, ты не моя Муза и так быстро песни не сочиняются. А ты что, правда играл на скрипке в одесском кабаке? – удивление в моём голосе было не нарочитым. – И между прочим, чтоб ты знал, моя мама самая настоящая еврейка, так что антисемит из меня, как из говна пуля! – я вновь направился в сторону деканата торопясь избавится от своей ноши.
– Что, правда? – Моня догнал меня и пошёл рядом. – Твоя мама еврейка? Так ты совсем на еврея не похож, чистокровный гой по виду. Ой, извини, хотел сказать – чистокровный русский! – я усмехнулся. – Один-один. Ничья! И я действительно еврей только на четверть, но за гоя тебе морду бить не собираюсь. Но это длинная история и может быть когда-нибудь я расскажу её, но не сейчас. Давай мне свои папки и открой дверь в секретариат, мы уже пришли.
Придерживая подбородком стопку папок, шагнул в открытую дверь и услышал голос секретаря: – А! Миша Лапин, явился не запылился! Где тебя там черти носили? Отнеси документы на мой стол и можешь идти к себе, до вечера ты мне больше не понадобишься. Но сначала зайди в приёмную комиссию, они просили тебя туда заглянуть если ты не занят, им надо что-то там переписать. – я послушно направился к столу секретаря не заметив, как округлились глаза у моего добровольного помощника.
Да уж, поступал я в ассистенты к Вилинскому, а попал в рабство к приёмной комиссии. И ничего не поделаешь, запарка, приёмка документов, всем всё объясни, расскажи да покажи и за ручку отведи. Иной раз такие дубовые экземпляры попадаются, что только диву даёшься, на что кандидат надеется, если двух фраз запомнить не может. Ему уже всё разжевали и в рот положили, а он и этого проглотить не в состоянии. Так и хочется иной раз такому тормозу треснуть по затылку, может от этого процесс и не ускорится, но хоть с места стронется. И это только абитуриенты, а ещё есть их мамаши, папаши, дяди, тёти…
Вот меня и выпускают на передний план, в надежде что взрослые люди к подростку цепляться не будут и слёзно умолять принять их гениального ребёнка на обучение не станут. И просить при прослушивании сделать родному чаду скидку на волнение, смущение и прочее… тоже постесняются. Ага! Как бы не так! Видимо меня воспринимают как родственника кого-то из комиссии, устроенного на непыльную работёнку по блату и атакуют своими мольбами и просьбами как бы не больше, чем кого-либо другого. Хорошо хоть взяток сразу наперёд не предлагают, а лишь обещают отблагодарить впоследствии. Видимо моей молодости не доверяют, а то вдруг взять-то возьму, а дела не сделаю и с кого спросишь потом?
Ну, и мой каллиграфический почерк не последнюю роль сыграл при выборе помощников в приёмную комиссию. Писать надо много, а у меня это получается и быстро, и разборчиво. Даже не знаю, радоваться такой моей фишке из прошлого, или печалиться. А ещё я опять рисую карандашом и пером, мог бы и красками, но как-то я их побаиваюсь. В прошлой жизни не довелось. Хотя в армии дембеля по первости и наезжали на меня, как, мол, так? Писарь и рисовать не умеешь? А кто нам дембельские альбомы оформлять будет? Но потом смирились, если карандашный набросок или рисунок, то я всегда пожалуйста, а если красками, то это не ко мне.
Я вышел в коридор и увидел Моню, подпирающего спиной стену. Он что, ждёт меня? А нафига? Но двинувшаяся мне навстречу рыжая, ушастая, но складная худенькая фигура сомнения в этом не оставляла. – Ты и правда Миша Лапин? Студент Муздрамина?
– Ну то, что я Миша Лапин это точно! Только уже не студент. Институт я в этом году окончил, сейчас подрабатываю у Вилинского Николая Николаевича ассистентом. А ты что-то хотел?
– Вот нифига себе! Расскажу ребятам в клубе, так не поверят, что я с самим Лапиным познакомился! Ты же дирижёр «Поющей Одессы»? Я не ошибся? – в глазах Мони было столько опасения оказаться разочарованным, что мне стало опять смешно и я поневоле заулыбался. – Нет, ты действительно не ошибся, я тот самый Лапин, музыкальный руководитель ансамбля. А ты значит наш фанат? – и заметив непонимание в глазах парня, поправился: – Ну, в смысле поклонник нашего ансамбля?
– Да! У нас в оркестре вам все завидуют! В смысле по-хорошему завидуют! – поправился опять смутившийся Моня. – У вас музыка лёгкая весёлая прямо заводная хоть и разноплановая, чтоб так музыку писать надо талантом быть! Мы много ваших песен поём, но всё по-честному! – юноша немного сбился и оттого зачастил. – Мы все ваши песни в рапортичках указываем, так что не беспокойтесь, мы их у Вас не воруем. – и мой собеседник даже немного покраснел от волнения. – А твоя песня «Жемчужина у моря» это вообще шедевр! Об Одессе мало песен сложено, надо бы больше, но как писать после такого? Лучше вряд ли напишешь, а с плохой позориться не хочется. – и парень слегка загрустил.
– А вот это Моня ты зря! Песни писать надо. И поверь мне, написано будет ещё много, в том числе и об Одессе. Может ты и напишешь! – мы двинулись по коридору в сторону приёмной комиссии. – Ты документы-то подал? И, кстати, как тебя зовут по-настоящему? Моня – это ведь имя уменьшительное? От Соломона или от Эммануила?
– Почему от Соломона? – парень опять смутился. – Я Модест! Модест Ефимович Табачников, второе имя Манус. Но как-то привык уже к Моне, меня с детства все так зовут. – парень продолжал идти и что-то говорить, а я остался стоять на месте как громом поражённый и только по спине скатилась одинокая капелька холодного пота. Твою ж мать! Сам Табачников! Но не мудрено, что я его не узнал в этом молодом и симпатичном еврейчике.
В своей прошлой жизни я видел всего пару его поздних фотографий и то случайно, а биографией музыканта никогда специально не интересовался. Знаю только, что Модест некоторое время играл в оркестре Утёсова, но недолго. Отчего он ушёл из оркестра я не в курсе, но музыку и песни для Утёсова вроде бы и дальше писал. И этот человек ещё восторгается нашей «Жемчужиной»! Которую сам и написал, а я выходит у него её украл. Ой, блин, как стыдно-то!
– Миша! Что с тобой? Ты побледнел весь, тебе плохо? – возле меня стоял встревоженный Моня и озабочено оглядывался по сторонам. – У вас, где медпункт? Может тебя туда проводить?
– Нет! Не надо, видимо перетренировался вчера, вот сегодня у меня и слабость. Сейчас отдышусь и всё пройдёт! Так, где ты говоришь играешь?
– В оркестре клуба ВЧК-ОГПУ! – в голосе Табачникова послышались нотки гордости за свою «крышу».
– Угу. Серьёзная организация. И как платят? На жизнь хватает?
– Моня слегка замялся. – Ну, сейчас везде с оплатой трудно, но есть и прод-паёк, и карточки на хлеб по повышенной норме!
– Ну, а музыка? Что играете? Наверное, вам и с танцами полегче, чем другим ансамблям? И с репертуаром песен, наверное, тоже проще, вас-то вряд ли так контролируют как остальных?
Моня поморщился и обречённо махнул рукой. – Какое там! Цензура страшная. На танцах только разрешённый репертуар, на концертах тоже.
– А на вечеринках у начальства? И вот только не делай мне тут изумлённый вид, и не вздумай отнекиваться, что тебе не приходилось на них выступать. Если не хочешь говорить, то просто махни рукой, только не ври мне. Я тоже музыкант, и лабать везде приходилось, и начальников твоих знаю как облупленных. Но чисто перед чекистами на вечеринках выступать как-то не приходилось.
– И не надо бы тебе там выступать Миша, они как подопьют, такое несут… А потом по трезвяне ещё и пытают, что я услышал, и кто что сказал и про кого. – Моня передёрнул плечами. – А рукой махать… так замахаюсь! Я тебе что, ветряная мельница что ли? – и он заразительно рассмеялся.
А я смотрел на этого симпатичного юношу и у меня душа пела. Да, я украл у тебя песню, но ты этого никогда не узнаешь и не огорчишься, но чем тебе за неё отплатить я уже знаю. Не будет в оркестре Утёсова рыжего пианиста Мони. Он будет играть в «Поющей Одессе», я наконец-то нашёл себе замену. И она будет ничуть не хуже, чем нынешний музыкальный руководитель. А может даже и лучше, потенциал этого парня намного выше моего. Я с облегчением вздохнул, ещё одна страничка окончательно дописана и перевёрнута. По крайней мере я на это надеюсь.
